За пределами желания. Мендельсон
Шрифт:
Ему показалось невероятным, чтобы такая яркая личность, как она, могла быть одинока в Лондоне, но очаровательная маркиза уверяла, что тем не менее так оно и есть — она страшно одинока. О да, её обязанности в качестве фрейлины, прогулки, несколько общественных обязанностей создавали видимость полноты жизни, но глубоко внутри она чувствовала себя одинокой. Особенно по вечерам, когда остро ощущала гнетущую пустоту, тоску по чему-то, чего она сама не могла определить.
— Друг — вот что мне нужно, — вздохнула она, бросая на него томный взгляд из-под загнутых ресниц.
В тот момент,
Пока она говорила, её пальцы сжимали его бедро. Он положил руку на её ладонь и слегка пожал. Этот невинный жест вызвал в её стройном теле судорогу страсти. Она прижалась к нему, и он почувствовал мягкую упругость её груди.
Да, дружба — вот что ей надо. Дружба с великим артистом вроде него, чувствительным и всё понимающим. Но в Лондоне дружба невозможна. Её здесь все знают. Такова цена титула маркизы Дорсит, одной из приближённых королевы. Даже в своём доме в окружении восемнадцати слуг она не может рассчитывать на уединение. Слуги сплетничают, и их сплетни просачиваются во дворец. Но она знает, где найти уединение. Солнечная вилла в Италии...
— Это около Рапалло, — пояснила она. Теперь её губы были у самого его уха, голос вырывался горячим прерывистым шёпотом. — Скрытая от глаз в холмах среди оливковых деревьев... О, милый, это будет нашим гнёздышком...
Она поедет первой и встретит его через несколько дней. Там они будут одни, вдали от злого, жестокого мира. Он сможет сочинять, они станут купаться в прозрачных водах уединённых бухт, лежать рядом на песке. А ночью будут любоваться сверкающими звёздами, слушать цикады и стук сердец друг друга.
Он мягко высвободился из её объятий. Слова Карла звучали в его мозгу. «Сколько раз, — подумал он, глядя на неё, — разыгрывала она эту сцену, говорила те же слова». Однако ему не хотелось смеяться. Ему было жаль её, он чувствовал её внутренний конфликт, борьбу между плотским голодом и дьявольской гордостью. Подобно королеве, она была пленницей своего положения. У неё не было права, которым обладали рядовые люди, — права грешить. Она была прикована к фамильному гербу. Эти портреты на стенах сделались её тюремщиками, мучителями. Они вынуждали её, пылкую и сексуальную, изображать из себя одинокую надменную всадницу, которую он видел в парке. Они сделали из неё лицемерку, опускавшуюся до жалких тайных итальянских интрижек. Со временем они приведут её к трагическому финалу.
— Я бы очень хотел поехать с вами в Италию, — вымолвил он, — но мне необходимо через несколько дней вернуться домой.
Он сделал всё, чтобы спасти её гордость. Был нежен, держал её руки. Сказал, что никогда не забудет, что она выбрала его в друзья... Возможно, когда-нибудь...
Она смотрела на него с раскрытым ртом. В её глазах стояли слёзы стыда, разочарования и тоски. Она была уже не так красива и молода, как минуту назад. На её лице проступили веснушки и тонкие морщинки, которых он раньше не замечал. Она больше не была похожа на холодную и надменную маркизу в амазонке
Он взял в руки её лицо, мягко поцеловал в губы и вышел.
В этот вечер со своим другом Карлом он был на приёме в Девонширском дворце. Даже строгая официальность приёма и внушающее трепет великолепие интерьера не ухудшили его прекрасного настроения. После напряжения предыдущих недель его сдерживаемое мальчишество проявилось в приступах непреодолимой весёлости. Юность брала верх над славой, он не мог соблюдать чопорность, чуждую его натуре. Сделав дело — дав концерт, он хотел отдаться веселью. И он веселился. Болтал, смеялся, флиртовал. Шампанское вскружило ему голову, раскачало пол под ногами и смыло последние следы сдержанности.
— Ты знаешь, что сделал предложение шести девушкам? — упрекнул его Карл, когда они ехали домой по пустынным улицам. — Шампанское было изобретено монахом, это коварный напиток.
То же самое повторилось на следующий вечер в Лендздауне. Упрёки Карла становились всё более резкими, но Феликс не собирался раскаиваться в своём поведении.
— Когда мне весело, я веду себя соответственно, — заявил он.
Спустя два дня в прусском посольстве он выпил ещё больше шампанского, и его настроение поднялось на новую высоту. Открыв рты и подняв брови, почтенные дамы наблюдали за тем, как дирижёр филармонического оркестра прыгает мальчишкой и кружит их дочерей по бальной зале.
По дороге домой Карл выразил своё неодобрение:
— Какое впечатление ты производишь на людей, когда ведёшь себя как школьник? — Звук его голоса нарушил тишину лунной ночи. — Что бы сказал твой дедушка Моисей?
— Мой дед был философом. Он бы сказал, что есть время быть серьёзным и время подурачиться. Сейчас время дурачиться, так что иди к чёрту.
Войдя в квартиру, они увидели письмо, лежащее между двумя зажжёнными свечами. Оно пришло из Берлина, и было доставлено специальным посыльным. Феликс, нахмурившись, вскрыл его и начал читать. Его лицо, минуту назад покрасневшее от смеха и шампанского, посерело.
— В чём дело? — с беспокойством спросил Карл.
— Моя дядя Натан, который живёт в Силезии, сообщает моему отцу об ужасном наводнении, которое у них там произошло. Сотни семей остались без крова. Отец спрашивает, не мог бы я дать благотворительный концерт для этих несчастных людей.
На следующее утро Феликс сидел в конторе сэра Джорджа Смарта. От шаловливого весельчака, каким он был накануне, ничего не осталось. Его карие глаза с тревогой смотрели на пожилого человека, читавшего письмо Авраама Мендельсона.
— Ну, сэр Джордж, что вы об этом думаете? Британскую публику затронет горе этих людей?
Сэр Джордж потёр подбородок, прежде чем ответить.
— Британцы могут быть очень щедрыми, особенно если получают за свои деньги удовольствие. Напишите отцу, что он может на нас рассчитывать.
— Не знаю, как вас и благодарить! — с чувством воскликнул Феликс. — Когда мы можем дать концерт?
— Боюсь, что не раньше середины июля.
Феликс охнул:
— Середины июля! Но это только через шесть недель!