За пределами желания. Мендельсон
Шрифт:
И так Феликс продолжал работать и ничего не говорил. Он находил в работе облегчение. Длинные репетиции с Гевандхаузским оркестром больше не казались такими длинными. Даже его преподавание в консерватории сделалось приятным отвлечением, короткой передышкой от окружающей враждебности. Несмотря на слухи, студенты смотрели на него с тем же обожанием. Они работали ещё лучше, чтобы сделать ему приятное, уверяли в своей непоколебимой преданности.
Вечера дома были самой трудной частью дня. Ужины превратились в напряжённые встречи, в которых формальная вежливость заменяла нежность. Сесиль говорила о погоде, о детях. Он ораторствовал — он, который ненавидел длинные политические речи, —
— Я бы не удивился, если бы у них в ближайшее время произошла новая революция, и вот увидишь, на этот раз она распространится и на нашу страну.
Они говорили высокопарными фразами, каждый старался заполнить тишину, создать подобие естественности, как будто ничего не случилось. Иногда их взгляды скрещивались, и взаимная обида подпитывалась во время коротких периодов напряжённого молчания. Затем они снова начинали притворяться, чувствуя, как всё больше и больше отдаляются друг от друга, не в силах или не желая проложить мостик через разделяющую их пропасть.
После ужина Сесиль извинялась и под каким-нибудь предлогом уходила в свою комнату, а Феликс сидел в кабинете у камина, пил коньяк и боролся со своими мыслями. Он снова и снова анализировал своё поведение, искал в нём какой-нибудь просчёт или нарушение супружеского долга, которые могли бы объяснить их растущее отчуждение. Но здесь не было простого объяснения. Он был хорошим мужем, изо всех сил старался им быть. Она была отличной женой, почти совершенством. Если их теперешний брак находился на грани распада, то это было только из-за разницы темпераментов, которую могла преодолеть лишь большая любовь. Нет, неправда... Она была не способна на безумную, романтическую и страстную любовь, и он не имел права ожидать этого от неё. Сердце тоже имеет своих гениев, а она обладала просто талантом. Она не относилась к числу grande amoureuse [107] , как говорят французы, она была совершенной hausfrau.
107
Великая любовница (фр.).
В таком, например, вопросе, как «Страсти», он не мог требовать, чтобы она отказалась от своего социального статуса, навлекла на себя остракизм друзей — и всё для того, чтобы присоединиться к нему в каком-то нелепом и, возможно, безуспешном крестовом походе из-за стопки пожелтевшей нотной бумаги. С другой стороны, эти ноты попали к нему в руки, и он не имел права позволить им снова кануть в безвестность. Вот в чём состояла дилемма, очень простая и неразрешимая. Чем это могло закончиться? Он не знал. Знал только, что их любовь очень больна, и оба понятия не имели, как помочь ей выздороветь...
Его внутреннее смятение имело один явный результат: его головные боли участились. Однажды, гонимый нестерпимой болью, он пошёл к доктору Харбаху, который принял его в своём кабинете, служившем также библиотекой, — большой, заставленной мебелью, пыльной и тускло освещённой комнате с тяжёлыми драпировками на окнах, роялем в одном углу и пальмой в кадке в другом. Доктор Харбах был профессором медицины в Лейпцигском университете. У него была прекрасная репутация, усиленная импозантной внешностью и манерой при беседе с больными задумчиво поглаживать бакенбарды.
Он выслушал Феликса с видом человека, который знает всё о жалобах своего пациента, но терпеливо позволяет тому снять свою тревогу в безвредных и ненужных объяснениях.
— Мой дорогой герр директор, — заявил он наконец со снисходительной улыбкой, — в ваших головных болях
Они, как он объяснил, были вызваны сочетанием органических факторов, которые, в свою очередь, вызваны сочетанием физиологических нарушений, большей частью пищеварительного характера. Всё это весьма обычно и хорошо ему знакомо.
За этим последовала длительная пауза, в течение которой профессор с задумчивым видом дёргал себя за роскошные баки. Затем, шумно вздохнув, продолжал:
— Вы нуждаетесь в отдыхе, мой дорогой герр директор, в длительном отдыхе. Регулярные физические упражнения и главное — отсутствие волнений. Вы должны перестать волноваться. Как только что-нибудь начнёт вас тревожить, выбросите это из головы без дальнейших размышлений. То же самое касается отрицательных эмоций и переживаний. — Изложив это надёжное лечение, он нацарапал рецепт. — Принимайте эти пилюли четыре раза в день, — сказал он, протягивая рецепт Феликсу, — и вы совершенно поправитесь.
Харбах положил в карман десять талеров, и на этом консультация окончилась. Феликс пошёл к фармацевту и заказал лекарство. Он втайне глотал пилюли, как предписывал врач, и продолжал, как и раньше, страдать от головных болей.
Вдень перед собранием совета попечителей Феликса навестил необыкновенно худой, сутулый человек со спокойными манерами.
— Меня зовут Якоб Мейер Ховлиц, — начал посетитель, когда швейцар закрыл за ним дверь. Он стоял со шляпой в руке посредине комнаты с видом человека, очень уверенного в себе. — Я по профессии банкир.
В ответ на приглашающий жест Феликса гость сел, положив худые изящные руки на набалдашник трости из слоновой кости, и, казалось, собирался с мыслями. Он был одет с намеренной скромностью в дорогой серый двубортный сюртук. Его шелковистые волосы отливали серебром и свисали по обеим сторонам продолговатого лица с острыми скулами. В нём чувствовались спокойная целеустремлённость и сдержанная сила, напоминавшие Феликсу отца.
— Хотя я не пытался познакомиться с вами и фрау Мендельсон, я имел честь знать вашего отца, с которым поддерживал прекрасные деловые отношения. — Говоря это, он не сводил тёмно-карих глаз с лица Феликса, наблюдая за ним с таким пассивным выражением, что слова, казалось, исходили от маски. — В течение многих лет я посещал концерты Гевандхаузского оркестра и внимательно следил за вашими усилиями и достижениями в развитии музыкальной жизни этого города. Мой интерес объясняется прежде всего тем, что я страстно люблю музыку. Я играю на скрипке и в юности лелеял Мечту стать вторым Паганини [108] . Мой же отец, послушав мою игру, убедил меня вместо этого стать банкиром.
108
Паганини Никколо (1782—1840) — итальянский скрипач и композитор, основоположник романтического стиля в музыкальном исполнительстве; автор произведений для скрипки (концерты, вариации, 24 каприччио и др.), гитары.
Ховлиц сделал паузу, моргнул глазами под тяжёлыми веками и набрал в лёгкие побольше воздуха.
— Я пришёл с неприятным поручением, — продолжал он в своей неторопливой, но необычайно завораживающей манере. — С поручением, которого лично я не одобряю, но которое было навязано мне членами Лейпцигской еврейской общины. От их имени я прошу вас воздержаться от дальнейшей попытки исполнять «Страсти» Иоганна Себастьяна Баха.
Феликса захлестнула волна гнева. Он нервно похлопал по столу разрезальным ножом из слоновой кости.