За пределами желания. Мендельсон
Шрифт:
Круто повернувшись, Феликс выскочил из комнаты и чуть не сбил с ног Готлиба, подслушивавшего под дверью.
Когда Феликс пришёл домой, Сесиль взглянула на него и решила, что он заболел:
— На тебе лица нет. Что случилось?
Всё ещё дрожа от гнева, он рассказал ей о своём визите к пастору и о катастрофическом окончании встречи.
— Ты... — Она смотрела на него в ужасе, почти не веря его словам. — Ты назвал его преподобие дураком?
— Да, назвал, — его голос был холоден, но глаза молили о понимании, если не об одобрении. — Но не думаешь ли ты, что у меня были на это веские основания?
Она стояла перед ним с полуоткрытым ртом, прижав кончики пальцев к
— Как ты мог? Как ты мог сделать такое?!
— А как он осмелился говорить со мной таким образом?!
Она не слушала:
— Как ты мог оскорбить пастора Хагена?!
От ярости его руки сжались в кулаки. Она не понимала, не хотела понять...
— Если кого-нибудь и оскорбили, так это меня, разве ты не видишь? Я надеялся, что моя жена поймёт это.
— Это ты дурак. — Она говорила с холодным бешенством, и каждое слово ударяло его, словно камнем. — Да, дурак! Только дурак мог оскорбить пастора Хагена. Надеюсь, ты доволен. Теперь у тебя в городе два врага: герр Крюгер и его преподобие. Они никогда не простят тебя.
— А мне и не нужно их прощение, — огрызнулся он с грубой иронией. — Христиане редко прощают.
Мгновенье она смотрела на него с трясущимися губами, не в силах вымолвить ни слова. Внезапно, подобно переполненному ручью, её напряжение прорвалось потоком брызнувших слёз, и она начала рыдать шумно, не сдерживаясь.
— Я не знаю, что на тебя нашло, — проговорила она дрожащим голосом. — С тех пор как эта старая музыка вошла в наш дом, ты ведёшь себя как сумасшедший. Ты что, хочешь нас погубить? — Она подняла к нему залитое слезами лицо. — Ты этого хочешь? Погубить всех нас? Ты хочешь, чтобы нам пришлось бежать из этого города?
Феликс смотрел на её прелестное лицо, теперь искажённое горем. Его кулаки разжались. Гнев покинул его, оставив только огромную усталость, от которой ослабели мускулы и ссутулились плечи. Она не понимала и никогда не поймёт... Только огромная любовь заставила бы её понять...
— Пожалуйста, Сесиль, оставь меня, — произнёс он спокойно, проводя рукой по глазам. Подошёл кокну. — Пожалуйста, оставь меня одного, — повторил он, уставившись в надвигающуюся ночь.
Они больше не разговаривали об этом в тот вечер. Старались вести себя естественно и с усилием болтали о ничего не значащих вещах. Но теперь между ними, подобно дыму после взрыва, висело чувство обиды. Молчание приобрело новую напряжённость, новый оттенок горечи. Их долго сдерживаемое непонимание наконец перешло в открытую форму, приняло и очертания, и звуковую оболочку. Они боялись. Неожиданность катастрофы замораживала их сердца. Они говорили тихо и избегали взглядов друг друга, словно в доме лежал смертельно больной.
Как ни странно, Феликс заснул мгновенно, как только его голова коснулась подушки, запечатлев холодный поцелуй на сжатых, неподвижных губах Сесиль. Проснувшись, он не удивился, увидев, что её нет. Он ожидал этого. Затем он вспомнил, что было воскресенье. Она пошла в церковь, взяв с собой детей.
Конечно, было воскресенье. Ведь пастор писал свою воскресную проповедь... И скромный труженик в винограднике Господа приветствовал визит Феликса как приятное маленькое отвлечение в каждодневной работе... Внезапно Феликс вспомнил о своём посещении с поразительной ясностью. Он попытался воскресить свой гнев, но почему-то память утратила свои клыки. Если пастор Хаген считает, что Новый Завет принадлежит исключительно христианам, пусть его считает Ветхий тоже... Как глупо было начинать спор из-за псалмов Давида и Моисея
Самым печальным во всём инциденте было отношение Сесиль. Она доказала, что её больше интересует мнение других, чем чувства мужа. Она принадлежала к людям, которые демонстрируют свою любовь тем, что говорят, как вы неправы. Подобно «друзьям», которые высказывают вам самые неприятные вещи на том основании, что они ваши друзья и должны быть откровенными любой ценой... Да, она была из тех, кто считал, что вы обязаны извиняться перед каждым, кто наступил вам на ногу. Возможно, это означало христианскую мораль, доктрину «второй щеки». Ну так ему это не нравилось, совсем не нравилось. Это было не очень мудро и причиняло боль. Особенно если это была ваша щека... Сесиль говорила, но, наверное, ждала, что он пойдёт к пастору и извинится. Что ж, пусть подождёт...
— К чёрту всё! — громко прорычал Феликс, круто повернулся и дёрнул за шнурок.
Он выглянул из окна. По крайней мере дождя не было. День выдался хороший, один из тех дней золотой осени, которые наступают неожиданно среди осенней серости и напоминают о лете, подобно тёплому и радостному посланию от давно уехавшего друга.
Дверь открылась. К его удивлению, вошёл Густав.
— Разве ты не отвёз хозяйку в церковь сегодня утром?
— Нет, мастер Феликс. Хозяйка сказала, что пойдёт пешком.
Феликса поразил мрачный тон, каким это было произнесено.
— В чём дело? — спросил он грубо.
— Ни в чём, мастер Феликс.
— Не строй из себя немого, слышишь? — Феликс был поражён резкостью собственного голоса. — Что-то случилось. В чём дело? Катрин обижает тебя?
— Нет, мастер Феликс. Не больше, чем можно ожидать от любой женщины. — Эти слова сопровождались тяжёлым вздохом.
— Тогда что случилось? — нетерпеливо потребовал Феликс. — Ты болен?
Старый слуга покачал головой и понизил голос:
— Беда, мастер Феликс. Люди болтают.
— Откуда ты знаешь?
— Когда я вошёл в молочную лавку сегодня утром, все замолчали.
— В таком случае ты не можешь знать, о чём они говорили?
— Я слышал за спиной шёпот.
— И что они говорят? Ради Бога, продолжай.
— Они говорят, что вы оскорбили его преподобие.
— Оскорбил его! — расхохотался Феликс. — Это он... — Он оборвал себя. Какой смысл? Нельзя помешать людям болтать, а больше всего они любят болтать о вещах, в которых ничего не понимают, — о политике и частной жизни людей. — Ты достаточно давно меня знаешь, чтобы понять, что я бы никого не оскорбил, тем более его преподобие, — сказал он неубедительно, ища поддержки. Вместо этого он получил преданный взгляд, который означал: «Правы вы или нет, вы мой хозяин» — и который вывел его из себя. — Как бы там ни было, мне наплевать на то, что они говорят, — огрызнулся он. — Принеси мой завтрак.