За речкой

Март Артём

— За речку… А куда?

— Этого я сказать не могу.

Наташа поджала губки. Покивала.

— Значит… Значит, мы с тобой можем и не увидеться больше. Ведь так?

Я молчал. Просто смотрел на нее. Любовался ее красотой.

— Ну… Это ничего… Ты главное живой останься, — сказала она поникшим, тихим голоском. — И если сможешь, пиши мне иногда письма, ладно?

Я улыбнулся. Сунул руку в карман и кое-что там нащупал. Потом приблизился к девушке так близко, что почувствовал жар ее разгоряченного летней духотой тела.

— Можно твою руку?

Девушка,

смущенная тем, что я так близко, помедлила несколько мгновений.

— Что?

— Руку, Наташа.

Она немного опасливо и медленно протянула мне свою тоненькую бледноватую ручонку. Я аккуратно взял ее. А потом столь же аккуратно и медленно надел ей на безымянный палец чеку от гранаты, которая завалялась у меня в кармане.

На лице Наташи загорелось настоящее изумление. Она открыла рот.

— Ты делаешь мне?..

— Да. Ты согласна?

Наташа медленно подняла на меня взгляд. Заглянула прямо в глаза.

— Я люблю тебя, Саша… — на выдохе проговорила она. — Я…

— Ты согласна? — повторил я с улыбкой.

— К-конечно…

— Ну тогда, чтобы ни случилось, я вернусь к тебе из-за речки. Обещаю.

Внезапно девушка кинулась мне на грудь. Крепко обвила шею руками. Прижалась, как маленький теплый и очень мягкий воробушек.

Принялась тихо, но возбужденно шептать мне на ухо слова любви.

Я молчал, обнимая ее. Молчал и чувствовал Наташины слезы радости на своей коже.

Ну что ж. Скоро я уезжаю за речку. Но теперь у меня есть новый повод вернуться обратно. И когда придет время, я вернусь. Вернусь к Наташе.

Глава 12

Следующим утром нас отправили на Шамабад. Отправили еще затемно, и небо, хотя уже мало-помалу светлело, все еще оставалось темно-синим. То тут, то там пока еще мерцали звездочки.

Ехали мы в четыреста шестьдесят девятом уазике пограничной почты. На передних сиденьях расположились ефрейтор-водитель и старший наряда — угрюмый и сонный сержант-таджик, который то и дело оборачивался к нам, но ничего не говорил.

Нарыв, Черепанов и я сидели в салоне. Уткин разместился в задней части автомобиля, на откидном сиденье.

Большую часть дороги мы провели почти в полном молчании. Иногда перебрасывались ничего не значащими фразами.

К заставе мы подобрались в утренних сумерках. Солнце только вот-вот собиралось выйти из-за горизонта, окрасив всю восточную сторону света нежно-розовыми цветами.

Машина подъехала к воротам. Старший наряда выбрался из машины и несколько лениво подошел к встречающему его часовому.

Тогда и мы принялись выходить из салона.

Часовым оказался Малюга. Он побежал было открывать ворота, но, увидев нас, замер. Округлил глаза от удивления.

— Мужики?! Мужики! Вы, что ли?!

— Здорово, Гена, — разулыбался ему Уткин, старавшийся размять спину после долгой дороги в неудобном для такого крупнотелого человека положении.

— Мужики!

Малюга, казалось, совершенно позабыл о том, что ему нужно запустить почту, и кинулся к нам.

— Э! Ты куда? — Недовольно окликнул

его сонный сержант. — Мне почту надо выдавать!

— Да погоди ты со своей почтой! — Обернулся к нему Малюга. — Почта твоя никуда не убежит!

Несмотря на недовольное ворчание сержанта, Малюга все равно кинулся к нам. Стал обниматься, жать руки. Даже худоватого Черепанова по-деревенски крупный Малюга заключил в такие объятья, что старшина заставы даже запротестовал. Хотя и не слишком сильно. Да и, честно говоря, нехотя. Так, будто бы ему просто полагалось по службе протестовать, когда солдаты так по-небратски к нему относятся.

Но Малюге было все равно.

— Сашка! — Он подбежал ко мне.

Крепко обнял, сильно похлопал по спине.

— Елки-моталки! Сашка! А мы уж думали — все! Когда ползаставы разоружили, я решил — все под трибунал пойдем! А ты — первым!

— Рано нам еще под трибунал, — похлопал я его по плечу. — Нам ее послужить надо.

— Я тут так и буду стоять, что ли? — Недовольно заметил старший наряда пограничной почты. — У меня тоже служба!

— Да сейчас! Сейчас запущу!

Малюга наконец отлип от нас и пошел открывать ворота.

Шамабад снова распахнул для нас свои двери. Когда мы вошли во двор заставы, зам по бою Ковалев отпускал наряд на службу.

Сопровождаемый дежурным по заставе, новеньким сержантом, которого я не знал, бойцы промаршировали к калитке.

Наряд тоже был «молодой». Почти все бойцы первого года службы. Только вел их уже «старик» Солодов.

Он зыркнул на нас. Глаза его наполнились удивлением и радостью. Было видно, как хотел он подскочить, поздороваться, спросить, как дела. Поприветствовать нас. Да только не мог. Служба у него была. И от этого во взгляде бойца подмешались оттенки грусти и досады.

Свободные погранцы, кто уже занимался по-заставскому хозяйству, вдруг замерли при виде нас. Кто-то побросал свои дела.

А потом они, под немым одобрением Ковалева, бросились к нам. Стали брататься, поздравлять нас с возвращением.

Среди общего возбужденного гомона, звуков дружеских хлопков по плечам и спинам вернувшихся, я услышал знакомый голос:

— Приехали, — сказал Алим Канджиев, протискивавшийся сквозь спины остальных солдат.

— Приехали, — сказал я тихо.

Алим, пожимавший кистью недавно сросшейся руки, улыбнулся. А потом приблизился и обнял меня. Мы похлопали друг другу по спинам. Так, по очереди, он обнял и остальных вернувшихся. Даже старшину Черепанова.

Приятно было ощущать знакомые запахи и звуки заставы. Видеть знакомые места.

В питомнике возбужденно лаяли псы, будто бы почувствовав, что свои вернулись домой. Лошади фыркали и повизгивали на конюшне. Гомонили бойцы.

Сухой, землистый запах пыли, поднятой армейскими сапогами, щекотал нос. Он смешивался с запахом мазута, ружейного масла и смолянистой собачьей шерсти.

— Все тут слышали, — сказал Алим, когда расцепился с Нарывом, — что начальство как-то договорилось между собой, чтобы нас не трогали. Дали и дальше служить.