За Синь-хребтом, в медвежьем царстве, или Приключения Петьки Луковкина в Уссурийской тайге
Шрифт:
— Будем караулить на пасеке?
— Пожалуй, что так. Был бы капроновый трос, тогда другое дело.
— А что тогда? Петли?
— Ну да. Слыхал небось, как прошлым летом поймали бурого медведину? Если попался бурый, почему не поймать черного?
Услыхав о тросе, Петька моргнул Коле.
— Дядя Кузьма! А железный трос можно? Железный у нас есть.
— Не болтайте, — повернулся к приятелям Сережа. — Откуда он взялся?
— А вот и взялся! — продолжал Петька. — Лежит в старом сарае под мусором. Пойдем
Трос и в самом деле был на месте — лежал в углу под кучей старых листьев и обвалившейся штукатурки. Сверху металл давно заржавел и запылился. Но Сережу интересовала толщина каната. Она же была солидной — добрых три или четыре сантиметра.
— Да-а, — огорченно протянул парень. — Веревка хороша, да не для нашего дела.
— Почему ж не для нашего? — возразил Петька. — Ее ж можно расплести.
— Расплести?
Сережа опять повернулся к канату, отыскал конец и попробовал жилки пальцем. Проволочки под нажимом сгибались, а пряди троса, хотя и с трудом, разъединялись.
— Ура, зюзики! Годится! — закричал радостно Сережа. — Хоть вы и мелюзга, а другой раз дело придумаете. Влезет медведь в петлю — шкура ваша!
Когда петли были изготовлены, пасечник и вожатый натерли их пихтовой хвоей (чтобы не так пахли железом) и выставили на тропках, по которым бродил медведь. Концы троса прикрепили к древесным стволам, а удавки расположили на дорожках так, чтобы они не лежали, а стояли. В нескольких местах устроили еще и свисающие с деревьев петли: авось зверюга сунется головой.
— Вот и все, — возвратившись на пасеку, объявил Кузьма. — Ты, Сергей, бери ружье, подушку и лезь спать на помост. Надо, чтобы к ночи глаз у тебя был верный, рука не дрожала… А вы, мелкота, — повернулся он к ребятам, — как поели, так сразу и по местам. Двери в доме и на сеновале на задвижку и ни гугу. Будет стрельба, крики — носу не высовывать. Шутки со зверем плохи. Да и под пулю угодить можно…
О ночном концерте, метких выстрелах и о том, как Петька обзавелся медвежьей шкурой
Петьке и Коле приказ Кузьмы пришелся, конечно, не по вкусу. Сидеть взаперти да слушать, что делается снаружи, не очень-то весело. Но разве поспоришь?
После ужина мальчишки забрались на сеновал и решили, что не сомкнут глаз до рассвета. Чтобы скоротать время, начали вспоминать истории про медведей, рассказывать сказки. Потом и сами не заметили, как заснули.
Вскочили с постели глубокой ночью от какого-то воя.
— Увр-р-р… Ыр-р-р-р… Р-р-ря! — разносилось над пасекой.
Не понимая, в чем дело, Петька подполз к щели в стене. Но ничего не увидел. В ночной мгле против сеновала смутно белел только птичник. Когда луна выкатилась из-за туч, можно было рассмотреть и дом. А рев между тем становился все громче и громче.
— Да это же медведь! — сообразил
Петька в страхе шмыгнул к двери, потрогал запор. Задвижка была на месте. Толстый брус, подпиравший дверь, — тоже.
Успокоенный, не торопясь, вскарабкался на прежнее место.
— Ага. Только не тащит. Когда воруют, разве так орут?
— А вдруг разозлился и идет на нас? Слышишь? Кажется, ближе стал.
Приятелей прорвал приглушенный говор у крыльца.
— Цыц, Валет! Молчать, Кудлай! — прикрикнул кто-то голосом Сережи. Потом помолчал и доложил: — Готово, дядя Кузьма. Отвязал.
— Добро. Давай поводок сюда. Теперь становись правее. Ружье проверил?.. Главное не дрейфь и не забывай глядеть по сторонам. Он сидит крепко. Вишь, как повизгивает?
В реве медведя, и правда, стало проскальзывать что-то новое. Сначала ворюга просто ворчал. Потом недовольство сменилось удивлением и злостью. Еще через какое-то время злость переросла в ярость. А теперь в голосе зверя все чаще и чаще прорывались растерянность и страх. Медведь подвывал, по-щенячьи скулил и жаловался.
Сережа с Кузьмой перебросились еще словом-другим и протопали мимо сарая. Догадавшись по разговору, что медведь попал в петлю, мальчишки примолкли.
Время тянулось томительно долго. Вдруг в лесу раздался выстрел. За ним почти сразу прогремел второй, потом третий. Зверь странно вякнул, захлебнулся и смолк. Над сеновалом и пасекой повисла пронзительная тишина. Было слышно только, как шуршит по крыше ночной ветерок да ведут бесконечную песню сверчки.
— Мальчишки-и-и! Вы живы-ы-ые? — раздалось с веранды.
Людка, должно быть, приоткрыла дверь и кричала в щелку.
— Нет. Мертвые, — отозвался Коля. — А тебя медведь не задрал?
— Не задрал. Его ж убили. Слыхал?
— Да! Убили! Сейчас он небось в окно лезет.
— Не путай, Колька, — захныкала девчонка. — Я и так боюсь. С самого вечера вся дрожу.
— Так тебе и надо. А еще спишь со светом.
— И что ж, что со светом? С ним же, если хочешь знать, еще страшнее.
Говорить с Простоквашей было не о чем, и Коля повернулся к товарищу.
— Давай выйдем во двор?
— Ну да! Слыхал, чай, что сказал Кузьма? Подумают в темноте, что медведь, и пальнут из ружья.
— А чего пальнут? Они ж далеко. И мы туда не пойдем. Заберемся на ильм возле курятника и будем смотреть. Оттуда при луне небось видно.
Мальчишки осторожно отодвинули засов, перебежали через лужайку и, приставив к ильму лестницу, взобрались на нижние сучья. Почти сразу же возле них оказалась и Людка.
— Ты чего, Простоквашина, явилась? — напустился на сестру Коля. — А ну слезай, пока не спихнул.
— Попробуй только! Как закричу, так и сам полетишь. Думаешь, Сережа тебя по головке погладит?