За все грехи
Шрифт:
Когда Таня и Марк тихо удаляются, Томмазо поворачивает голову к Линде и убирает прядь волос за ухо.
– Никогда не предполагал, что скажу это женщине, но когда я думаю, что через два часа нам придется расстаться, мне становится так грустно, почти больно… малышка моя.
– Мне тоже, – отвечает Линда, его слова согревают ей сердце. – Нам действительно пора, если тебе надо быть утром в Риме. Во сколько у тебя рейс?
– Я не на самолете, – Томмазо придвигается к ней, а может быть, они одновременно придвинулись друг к другу. – В десять часов за мной пришлют дипломатическую машину. Я поеду
Когда я думаю, что через два часа нам придется расстаться, мне становится так грустно, почти больно…
Вид у Томмазо не очень-то веселый.
– Нужно обсудить важный финансовый проект для Европейского сообщества.
– Значит, пора вставать.
Линда собирается встать с кушетки, но Томмазо, положив ей руки на плечи, заставляет вернуться на место. Так они лежат, расслабленные, бесконечно долго, освещаемые свечами. Потом обнимаются и касаются друг друга теплыми губами. Прижавшись крепко, они дышат в унисон. Эта необыкновенная ночь объединила их и спрятала ото всех.
Почти на рассвете Томмазо отвез Линду домой, и на пороге они снова целовались – так долго, что неизвестно, сколько длился этот поцелуй. Потом он вернулся в машину расстроенный тем, что приходится уезжать и нельзя побыть с Линдой подольше.
Она ворочалась в постели, в голове крутились разные мысли и слова. Линда слышала его голос, представляла серо-синие глаза, руки, губы, объятия. А потом вдруг – словно вспышка – Надин и ее совершенство, Надин и ее уверенность в себе, Надин – его официальная женщина.
Но эта неприятная мысль рассеивается, и она снова думает о Томмазо. Переворачиваясь с боку на бок, она не может принять правильную позу, чтобы заснуть и успокоить разум и тело. Когда, наконец, ближе к семи утра она почти заснула, на тумбочке зазвонил телефон.
Линда не могла не ответить, увидев на дисплее имя Алессандро.
– Алло? – ответила Линда.
– Привет… это я, знаю, что рано, – голос Алессандро бил по ушам, словно молот. – Просто хотел попросить кое о чем, это очень срочно.
– Ну, если я могу… – ответила она спросонья, не вполне его понимая.
– Ты не могла бы после обеда подвезти меня в аэропорт Венеции?
– Как?! – только сейчас она проснулась.
– Мне нужно ехать.
– Как это – ехать?
Линда подскочила на кровати, потом без сил упала на подушки.
– Да, во Вьетнам. Рейс в пять.
– Что? И ты вот так мне об этом говоришь?
Линда еще что-то пробормотала, но Алессандро не дал ей договорить – его волновал только этот внезапный отъезд. Неожиданно Линду осеняет мысль – похоже, ее друг решил вернуться в самое сердце циклона.
– Я тебе потом все объясню. Не волнуйся. Главное – приезжай в два.
– Але, не знаю, во что ты ввязался на этот раз, но так и быть, я за тобой заеду. Как всегда.
Слова даются ей с трудом, как в замедленном действии – она ужасно устала.
– Увидимся позже.
– Отлично! Я знал, что ты не подведешь и на этот раз. Спасибо огромное, – ответил он с волнением в голосе.
Она завершила звонок и швырнула телефон в угол кровати. Совершенно разбитая, она сунула голову под подушку и погрузилась в сон, в
Свет струится сквозь стекла, и в окна дует ветер.
Который час?
Девять?
Десять?
Надо вставать. К тому же – о, черт! – нужно еще заехать утром к Бози, но ей ужасно хочется еще поваляться в постели. Она открывает глаза, но не может стряхнуть с себя окутавшую ее дымку.
Ну же!
Раз-два-три.
Наконец, встала.
Чудо свершилось.
Томмазо тоже не сомкнул глаз. Сейчас он бреется перед зеркалом служебного туалета. Когда он вернулся, Надин уже спала. Вдруг в нем проснулось беспокойство. Она наверняка провела ночь не дома и неизвестно, с кем. Ему горько осознавать, что всего за несколько дней они так отдалились друг от друга и даже не пытались что-то предпринять. Томмазо проводит лезвием по намыленному подбородку, стряхивает пену в умывальник, потом споласкивает станок под краном. Он думает, что произошло и куда делось их влечение друг к другу, а с ним – доверие и уважение. Он не понимает этого, но теперь нужно думать о другом.
В холле старинные часы с маятником отбивают половину десятого. Нужно торопиться, если он не хочет, чтобы его застали неодетым, когда приедет машина с депутатом.
То, что произошло между ним и Линдой, перевернуло все вверх дном.
Он был уверен, что может сохранять дистанцию и не позволит себе испытывать к женщине сильные чувства. Ему до тошноты противно от того, что отношения с Надин теперь превратились в жалкую смесь условных рефлексов. Но с тех пор, как в его жизни появилась Линда, годы упорного труда над собой пошли прахом и все возведенные барьеры дали трещину. С самого начала, с первых взглядов, с первых слов, что они сказали друг другу. Счастье от этого легкого помешательства захватило его с такой силой, что он не был к этому готов.
Ему до тошноты противно от того, что отношения с Надин теперь превратились в жалкую смесь условных рефлексов.
Его внутреннее равновесие нарушилось. Он это допустил и теперь спрашивает себя: как такое могло случится с ним, человеком, который никогда не искал любви и даже перестал в нее верить? Эмоциональная дамба, которую он старательно возводил всю жизнь, разрушилась, и наружу вышло все самое потаенное, до этого дремавшее в самых дальних уголках его сердца. И теперь Томмазо не знает, что предпринять: бежать от этого чувства или наслаждаться им. Он ни в чем не уверен, только знает одно, что хочет видеть Линду, а не отправляться в длинную и скучную поездку в Рим.
Мысли о ее теле, их близости, эмоциях, чувствах – и сердце бьется неровно. Довольно. Нужно прийти в себя. Но какой он теперь на самом деле?
Уже позвонили в домофон калитки, а он еще не одет. «Ну что ж, подождут», – думает Томмазо. Наверное, впервые за все время он опаздывает.
Ровно в два часа Линда подъезжает к дому Алессандро. Он уже ждет ее на крыльце, в черной футболке, брюках защитного цвета и ботинках, фотокамера Reflex в чехле перекинута через плечо, на земле лежит рюкзак, будто приготовленный для арктической экспедиции.