За всю любовь
Шрифт:
Конечно, это совсем не то, что ее компания в Венето; что-то сейчас вытворяют Карло, Раффаэле, Сальво, Вале… А Марчелла? Интересно, помирилась ли она с мужем? Потом ее мысли неизбежно возвращаются к Але, но Линда старается прогнать их.
Она смотрит на консула и его жену: вот уже больше года, как она регулярно с ними встречается; за это время их отношения улучшились, но все равно развития нет. С ними никогда не достичь той естественности, все настолько отфильтровано и выверено, облачено в форму кажущейся близости. Но Линда научилась любить друзей Томмазо такими,
– Как насчет того, чтобы прогуляться до Музея моды и дизайна? – предлагает Карлотта.
Ну, наконец-то кто-то проявил инициативу, думает Линда.
– Открылась выставка дизайна икон поп-арта восьмидесятых.
– Правда? – Глаза Линды загораются, как и всякий раз, когда она слышит волшебное слово «дизайн».
– Да, – отвечает Карлотта. – А сегодня вечером в виде исключения она открыта до десяти. Идем?
– Конечно! Я бы там вообще поселилась! – восклицает Линда.
И не лукавит – по меньшей мере, раз в месяц она приходит в музей для того, чтобы просто побродить.
– Этторе, что скажешь? – спрашивает Карлотта мужа.
– Идем, – соглашается Блази. – Хоть ноги немного разомну.
– Я попрошу счет, – говорит наконец Томмазо и первым встает.
Отлично.
Спустя несколько минут вся компания подходит к Руа Аугуста, живого сердца Байши. В центре пешеходной зоны, в двух шагах от Триумфальной арки, расположен Музей моды и дизайна, восьмиэтажное здание, вмещающее сотни экспонатов, созданных самыми именитыми стилистами и дизайнерами мира: Филипом Старком, Арне Якобсеном, Масанори Умеда, Томом Диксоном, Вивьен Вествуд, Джоном Гальяно, Анишем Капуром, Тьери Мюглером, Кристианом Лакруа, Ромео Джильи.
Все эти имена Линде прекрасно известны. И она их обожает. Каждого – по-своему.
Они входят и тут же погружаются в сюрреалистическую атмосферу этого места, некий гибрид декораций фильма Тарантино и концерта Depeche Mode.
– Какое интересное сочетание, – восклицает Карлотта, увидев коктейльные платья от Christian Dior 1956 года бок о бок с финскими стульями Ээро Сааринена.
Но Линда почти ее не слышит. Она завороженно любуется платьем со штампами Campbell от Уорхола, лежащем на одной из икон поп-арта, легендарном диване в виде губ Studio 65.
Томмазо и Блази слегка отстали и о чем-то тихо переговариваются. И судя по их лицам, это явно не беседа об искусстве, а очередной международный заговор.
– Конечно, в семидесятых произошла революция, зато в восьмидесятых было самое раздолье для творчества! Должно быть, тогда была такая свобода самовыражения, о которой мы сегодня можем только мечтать, – размышляет Линда вслух.
– В самом деле, сейчас складывается ощущение, будто бы восьмидесятые вернулись – даже по интерьерам заметно, – взволнованно соглашается Карлотта.
– Вот-вот, – кивает Линда.
Внезапно за их спинами материализуется
– Милая… – он мягко берет Карлотту под руку, и она оборачивается.
– Что такое, Этторе?
– Мне только что позвонили из министерства, – отвечает он, помахивая своим BlackBerry. – Нужно возвращаться в посольство.
– Что, прямо сейчас? – На лице Карлотты читаются удивление и разочарование.
– Да, сейчас, – Блази неубедительно показывает свое разочарование. – Прибыл министр иностранных дел. – Он разводит руками, как будто говоря: «Что мне еще остается делать?» – Он должен был приехать завтра утром, но вот явился раньше. К сожалению.
– Ясно, – только и произносит Карлотта.
Этторе обращается к Томмазо и Линде:
– Прошу нас извинить, продолжайте без нас.
Он хлопает Томмазо по плечу:
– Белли, завтра мы вместе встречаемся с министром.
Карлотта прощается с ними, целуя их в обе щеки, потом шепчет Линде:
– Жду тебя к себе в гости, сходим в сауну и поплаваем в бассейне. Не забудь… когда-нибудь нам за это воздастся!
– Надеюсь! Насчет сауны – будь спокойна! – отвечает Линда с напускным энтузиазмом. – Скоро увидимся.
Когда уходят Этторе и Карлотта, Томмазо и Линда осматривают экспонаты на остальных этажах музея. На последнем – в огромном зале с полом и несущими колоннами из необработанного бетона и стенами, облицованными голым кирпичом, их ждет коллекция фотографий под названием Faces: снимки лучших международных фоторепортеров.
На портретах – все они в черно-белом изображении – запечатлены лица людей из разных уголков мира, собранные по континентам: Африка, Америка, Европа, Азия и Океания.
– Мне нравится такой порядок экспозиции, – замечает Линда.
Фотографии, напечатанные на холсте, подвешены деревянными прищепками к металлической проволоке.
– Они скопировали твою идею, потому и нравится! – хмыкает Томмазо, он все еще помнит фотоинсталляцию в ее Голубом доме.
Линда продолжает внимательно разглядывать мельчайшие детали изображений: даже оттенки черного и белого подчеркивают необычную игру света и тени. Дойдя до Азии – некоторые портреты тайских женщин завораживают! – Линда не может отвести взгляда от одного снимка: лицо ребенка, которое она, кажется, уже где-то видела. Эта улыбка, заснеженная гора на заднем плане, необычное сочетание черного и белого, – все это кажется ей смутно знакомым.
Линда читает подпись под фотографией: Горы Хангай, Монголия, – и чувствует, как сердце подпрыгивает, а потом – еще сильнее, когда она видит имя автора: Алессандро Деган.
Это лицо ребенка она видела на последней открытке, которую он прислал ей в Голубой дом.
Линда оглядывается и замечает другие фотографии Алессандро – есть даже несколько из Вьетнама, на них изображены дети, которых эксплуатировали на фабриках. И он из-за этого рисковал собственной жизнью. Алессандро всегда был таким: поднять планку чуть выше, сделать нечто большее, чем подсказывают осторожность и здравый смысл, это вполне в его стиле.