За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье

Ильинский Юрий Борисович

Мог ли я думать, что три недели спустя очаровательный, как игрушка с рождественской елки, зверек будет мирно спать у меня на коленях, свернувшись пушистым клубочком?

К счастью, именно так и было, опасный хищник, истребляющий не только мелких грызунов, зайцев и птиц, но и нападающий на лосят, косуль, оленей, могущий причинить тяжкие увечья встретившемуся с ним в лесу человеку, стал совершенно ручным, мало в чем отличаясь от обычных котят домашней кошки. Значит, не придется больше осторожничать, защищать руки перчатками, быть постоянно в напряжении, ожидая, не вцепится ли симпатичная кошечка тебе в ногу, не расцарапает ли лицо?

С некоторых пор Рыська — так я назвал рысенка — стала полновластной хозяйкой квартиры,

днем и ночью не переставала ее изучать, исследовала каждый угол, обнюхивала каждую вещь, некоторые вещи метила, оставляя на них кривые полосы — следы когтей. Я не назвал бы Рыську любопытной, она просто-напросто ежедневно совершала своеобразный обход, словно желая убедиться, на месте данная вещь или нет, последовательно и методично контролировала все, что в той или иной степени вызывало у нее интерес, и в первую очередь это касалось всего нового, что появлялось в квартире, — принесенный из прачечной тючок с выстиранным бельем, купленная накануне настольная лампа с изогнутой лебединой шеей. Каждый новый предмет подвергался тщательному осмотру, прежде всего определялось, съедобная эта вещь или нет. Со съедобной проблем не возникало, тут же, с моей помощью либо без оной, снималась проба; большинство же вещей интереса Рыськи не вызывали, некоторые, напротив, манили ее неизвестно чем, и Рыська по нескольку раз в день подходила к ним, грациозно изгибалась, потягивалась, блаженно жмурилась, описывала вокруг данного предмета круги. Особенно привлекал Рыську, как ни странно, стоявший на антресолях утюг, вокруг которого она вилась многократно. Глядя на Рыську, нежно о чем-то воркующую с утюгом, старательно его обхаживающую, я думал о том, что в один далеко не прекрасный день Рыська свалит утюг кому-нибудь на голову, и утешался мыслью, что, скорее всего, этим счастливчиком буду я сам, ибо сейчас лето, а летом Москва пустеет, все мои друзья и знакомые разъезжаются на дачи и на курорты.

Постепенно как-то незаметно мы привыкли друг к другу, но Рыська, хоть и стала ручной — милой, доброй и ласковой, была тем не менее совершенно неуправляемой и не давала ни малейшего основания думать, что когда-нибудь удастся ее остепенить. Настоящему дрессировщику задача укрощения строптивой была бы, наверное, по плечу, мне же, не владевшему даже азами дрессировки, совладать с Рыськой было не по силам, и о том, как сложатся наши отношения в будущем, даже не хотелось думать.

А пока Рыське была предоставлена полная свобода; жить в сумке она больше не захотела, однако шапку мою, Бог знает во что превратившуюся, Рыська забрала с собой на антресоли, где обосновалась на одной из полок, предварительно сбросив оттуда все лишнее. Все, кроме утюга.

Новое жилье, находившееся под самым потолком, Рыське нравилось, забиралась она туда по дверному косяку, безжалостно обдирая его когтями. Спускаться тем же путем Рыська могла, но делать это не любила и, когда еще немного подросла, стала попросту спрыгивать с антресолей на пол либо на мое плечо и всякий раз здорово пугала меня, заставляя вспоминать таежное приключение Афанасия: о похожих на рыболовные крючья когтях Рыськи я никогда не забывал, так как с их разрушительными способностями сталкивался почти каждодневно и забыть об этом грозном оружии было просто невозможно.

Справедливости ради скажу, что Рыська больше ни разу, с тех пор как малышкой я пытался извлечь ее из сумки, меня не поранила, широкие лапы ее были мягкими, розоватые, ненамозоленные их подушечки — нежными, поэтому приземлялась Рыська после прыжка почти бесшумно.

Любопытное зрелище являла собой Рыська поздним вечером или ночью, зажигая на антресолях два ярких янтарных фонарика, и создавалось впечатление, что они светят прямо на тебя. Во многом Рыська походила на обычную домашнюю кошку, так же играла с привязанной на веревке бумажкой, носилась взад-вперед по квартире, легко преодолевая все препятствия, и обязательно

бумажку настигала. Поначалу бумажке ничего не грозило, когда же Рыська входила в раж, от бумажки оставались мелкие клочья. Словно сожалея, что игрушка растерзана и гоняться больше не за чем, Рыська садилась рядом и долго созерцала содеянное, время от времени косясь на меня, — не предложу ли я ей новую игрушку взамен уничтоженной. Но я не предлагал, и разочарованная Рыська неспешно удалялась, то и дело оглядываясь, то ли надеялась, что я передумаю, то ли что бумага оживет.

В спортивном магазине я купил ей теннисный мячик, вещь более прочную, но, как выяснилось, столь же недолговечную, как и бумажка, привязанная к веревочке. С мячиком Рыська расправилась быстро, пришлось заменить его хоккейной шайбой — литую резину не так просто разодрать когтями или разгрызть. Шайбу Рыська гоняла целыми днями и так увлекалась, что, разлетевшись в погоне за неуловимой шайбой, опрокидывала стулья, могла запросто и человека с ног сбить, поэтому, когда дома начинался «хоккей», я забирался на тахту и с интересом следил за игрой. Но ролью стороннего наблюдателя ограничиваться не удавалось — Рыська так увлекалась, что шайбу приходилось изымать, однако делать это нужно было незаметно, молниеносно, в противном случае можно было заработать десяток глубоких царапин. Никакие перчатки от этого уже не спасали…

Лето выдалось жарким, душным; частые грозы облегчения не приносили, небо быстро очищалось от туч, и солнце вновь начинало палить. В первых числах сентября я получил отпуск и вместе с Рыськой уехал к своему дальнему родственнику, лесничему. Рыську я, невзирая на ее отчаянные протесты, с трудом запихал в служившую ей некогда сумку, застегнув «молнию» почти до конца. Рыська оказалась тяжеленькой, основательно прибавила в весе.

Лесника я заранее предупредил о приезде, однако о своей четвероногой спутнице умолчал: будь что будет, не прогонит же меня дед Степан, а упреки, которые наверняка последуют, я как-нибудь стерплю, чего не сделаешь ради Рыськи…

Ничего страшного, однако, не произошло, дед Степан, плечистый, кряжистый бородач, увидев выпрыгнувшую из сумки Рыську, дернул спутанную бороду:

— Дожили! Из Москвы рысей везут! Эка невидаль! Ну чего ты извиняешься, пусть живет. Да у нас их, если хочешь знать…

— Оставить было не с кем, потому и привез. Вы уж простите.

А Рыська, очутившись посреди двора, обнесенного низеньким забором, растерялась: непривычная обстановка, долгое заточение в темной сумке, дорожная тряска, шум, незнакомые запахи и звуки — все это сильно подействовало, и Рыська, прижав украшенные кисточками уши, прошлась по двору на полусогнутых лапах, тревожно озираясь, готовая ежесекундно пуститься наутек.

— Сразу видать, городская, — усмехнулся дед Степан. — Ничего, милая, приноровишься…

Я потрепал Рыську по спине; приободрившись, она обнюхала куст шиповника, уколовшись, отпрянула назад, подошла к мачтовой сосне, заинтересовалась цепочкой муравьев, снующих вверх и вниз по стволу, и, словно соревнуясь с ними, вскарабкалась на дерево, залезла на обломанный толстый сук, с опаской поглядывая вниз; к нам подбежал в это время лопоухий веселый щенок, такого зверя (как, впрочем, и других) Рыське видеть не доводилось, и она застыла, не зная, как ей быть — спускаться на землю или карабкаться вверх: от незнакомого существа всего можно ожидать — вдруг пустится вдогонку! Но щенок Рыську не замечал, движимая любопытством, она стала медленно слезать с дерева и наконец очутилась на земле.

Увидев ее, щенок отважно устремился навстречу. Рыська подбежала к дереву, готовая в любую минуту вскарабкаться на него, затем все-таки решила не рисковать и с того же толстого сука внимательно разглядывала незнакомца. А песик обнюхал дерево и отбежал в сторону, Рыська, осмелев, спрыгнула на землю… Вечером они уже носились по желтеющей траве взад и вперед, играли: щенок тявкал, пытаясь схватить Рыську за ногу, Рыська увертывалась, отбегала, останавливалась, словно поддразнивала собаку, и та снова пускалась в погоню.