За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье
Шрифт:
А Фока на попугайские переживания, как говорится, чихал, и если страдал, то только лишь из-за отсутствия объекта приложения сил, который так приятно и сладостно было дергать за хвост. Справедливости ради замечу, что садистские наклонности Фока проявлял только по отношению к злосчастному Кокоше, — быть может, попугай раздражал обезьянку своими скрипучими криками, а возможно, однажды, когда общительный Фока захотел познакомиться с ним поближе, просто-напросто долбанул его клювом.
По-иному складывались отношения обезьянки с Капой, их можно было смело охарактеризовать как любовь, вспыхнувшую с первого взгляда, причем любовь обоюдную. Капа была на редкость доброй, ласковой, бесхитростной, совершенно безобидной и покладистой собачкой и, несмотря на свое охотничье предназначение, обожала все живое. Ее же любили все без исключения собаки, жившие в нашем доме, а она со всеми находила
Зимой, особенно в морозы, кот и собака спали на кресле, тесно прижавшись друг к другу, эта трогательная картина умиляла всех, кому довелось ее увидеть; поэтому ничего удивительного не было в том, что Капа и Фока подружились. Целыми днями обезьянка и собака бегали друг за дружкой, гонялись за мячиком, а когда коротконожка Капа уставала, в изнеможении растягиваясь на своем матрасике, Фока садился рядом, укладывал ее голову себе на колени и тщательно перебирал ей шерстку тонкими пальчиками, не выискивал блох или кристаллики соли, как это делают многие обезьяны, и даже не перебирал, а скорее гладил собаку по голове, водил пальчиком по ее лбу и бровям.
— Сцена, достойная кисти художника! — восхищался Николай. — Как жаль, что я не анималист.
Фока очень привязался к Капе и всякий раз нервничал, переживал, когда я отправлялся с ней на прогулку.
Непростые отношения сложились у Фоки с Яго, озорная обезьянка издевалась над ним как хотела. Кот в долгу не оставался, пускал в ход когти, но Фоку это не останавливало. Игривая озорная обезьянка, познакомившись с Яго, сразу же попыталась если не подчинить его себе, то, во всяком случае, держаться с ним на равных, но Яго не был таким простодушным добряком, как Капа, характером обладал не ангельским, жил сам по себе и своих соседей по квартире — всех, включая и меня, — как говорится, в упор не видел, поэтому Фокино панибратство было сразу же пресечено; хотя иной раз, пребывая в неплохом настроении, плотно поев, Яго был не прочь поиграть с мячиком или привязанной к стулу бумажкой на веревочке. Лучшим времяпрепровождением для Яго было лежать где-нибудь в укромном уголке, наблюдая за происходящим вокруг. Казалось, кот дремлет, но он не дремал, а бдительно контролировал каждое движение кого бы то ни было.
С попугаем Кокошей отношения у Яго были выяснены значительно раньше. Увидев Кокошу, Яго плотоядно облизнулся и вознамерился им пообедать, но был застукан Васькой на месте преступления и подвергся тому, что Васька называл «воспитательной работой». Воспользовавшись тем, что я на кухне жарил яичницу, Василий схватил кота за шиворот и хорошенько потер его носом о прутья клетки, в результате чего Яго Ваську возненавидел, но подходить к Кокошиной клетке отныне не рисковал.
Долгое время кот относился к обезьянке настороженно, попытки Фоки подружиться с ним отвергал, Фока, в свою очередь познакомившись однажды с острыми когтями Яго, предпочел держаться от него подальше. Куда больше обезьянку напугало злобное шипение рассерженного кота, вероятно ассоциировавшееся у Фоки с шипением змеиным, а змей он, как и большинство млекопитающих, очень боялся.
Тем не менее, хотя кот и обезьянка пылких чувств друг к дружке не испытывали, между собой они не конфликтовали, хотя не спускали друг с друга глаз; особенно контролировал каждое движение обезьянки Яго, и у него были для этого основания, ибо, когда Фока слишком уж расходился, а такое случалось почти ежедневно, а то и по нескольку раз в день, ему становилось море по колено и Фока вытворял что хотел. Именно в эти минуты с полок летело все, что могло быть оттуда сброшено, обезьянка сломя голову носилась по комнате, совершая головокружительные прыжки, запамятовав мои запреты либо презрев их, маятником раскачивалась на люстре, бегала взад и вперед, перелетая со шкафа на стол, со стола на тахту, с тахты на этажерку, на книжный стеллаж и тому подобное, повторяя все это снова и снова, могла запросто прыгнуть на что угодно,
Капа охотно поддерживала игру, но прыгать подобно мячику, конечно, не могла, вдобавок быстро уставала, кот с интересом за происходящим наблюдал, но в игру не вступал, на всякий случай принимал оборонительную позу, взъерошивался и, зная, что его покой может быть в любую секунду нарушен самым бессовестным образом, бдительно следил злыми, сузившимися глазами за метавшейся по комнате обезьянкой, держа наготове когтистые лапы, но и Фока не упускал из виду кота, втайне надеясь, что тот однажды утратит бдительность. Когда же такое случалось, Фока дергал кота за хвост, после чего стремглав уносился прочь и, довольный тем, что задуманное свершилось, прыгал, прыгал, прыгал чуть ли не до потолка, улыбаясь до ушей.
Обезьянка Фока Прыгает высоко…Постоянно варьируя свои проделки, совершенствуя их, постоянно придумывая что-то новое, Фока порой выкидывал такое, что создавалось впечатление, будто он осуществляет тщательно разработанную операцию. Однажды утром, одеваясь, я не нашел одного носка, второй был на месте, а первый словно провалился сквозь землю. Я покосился на Фоку, он сидел на подоконнике и смотрел в окно. Пришлось взять из шкафа другие носки; я умылся, накормил своих беспокойных питомцев и отправился на работу, а вернувшись, застал такую картину: Фока стоял посреди комнаты, держа за хвост кота. Вдруг он завертелся на одном месте, быстро-быстро вращая бедного Яго, как легендарный Давид пращу. Завидев меня, Фока разжал кулачок, Яго отлетел в сторону, шлепнулся на пол, но не юркнул, как обычно, под тахту, вообще никуда не побежал — не мог, ибо на голову его был натянут мой пропавший носок.
Я сдернул носок, он не устоял на ногах, упал, вскочил и упал снова — катание на «карусели» явно вскружило ему голову. Немного очухавшись, Яго метнулся на подоконник, повернулся и посмотрел на обезьяну, и как посмотрел! Сколько злобы, презрения, высокомерия и потаенного страха читалось в его взгляде!
А хулигану Фоке — хоть бы что. Как ни в чем не бывало он забрался мне на колени и сделал вид, что очень заинтересован пряжкой моего ремня — трогал ее своими пальчиками, поглаживал. Я, скорчив свирепую физиономию, сердито выговаривал Фоке, порицая его садистские фокусы, но Фока, всецело поглощенный ременной пряжкой, меня не слушал, а когда я повысил голос, занял свою излюбленную позицию на моем плече, обнял ручками за шею, припал щекой к моей щеке и стал тереться о нее, прервав мой гневный монолог на полуслове. Знал, негодник, чем меня ублажить, и пользовался моей слабостью самым бессовестным образом. А Яго, с неслабеющим вниманием следивший за манипуляциями обезьянки, осуждающе глядел на меня: эх, хозяин…
Изобретение и успешное применение «карусели» свидетельствовали о том, что Фока, говоря газетным языком, еще не мобилизовал до конца свои внутренние резервы, далеко не полностью исчерпал свои способности и надо поскорее его чем-то занять, иначе будет плохо — в один прекрасный день он подвесит кота за хвост к люстре либо выкинет еще что-то неподобающее. И все оттого, что Фоке просто-напросто некуда тратить свою энергию, а она бьет ключом. Впрочем, так и должно быть — Фока юн, а в юности все мы готовы горы свернуть. А что, если предложить ему заняться спортом?
Я соорудил Фоке турник, подвесил к потолку трапецию — и как же обезьянка обрадовалась! Она без устали вертелась на перекладине, неутомимо крутила «солнышко», словно заправский гимнаст, и отличалась от него лишь тем, что время от времени зависала вниз головой на хвосте, чего ни один спортсмен, даже самый заслуженный, сделать, естественно, не мог.
Гимнастика пошла на пользу не одному Фоке; получив передышку, Яго одновременно обрел возможность наблюдать за упражнениями обезьянки на спортивных снарядах под потолком; в небесно-голубых глазах кота злоба больше не вспыхивала, однако бесстрастными они не оставались — теперь в них угадывалась зависть. Сам Яго высоты не боялся, напротив, любил забираться повыше, чаще всего на стеллаж, бесстрашно балансируя, прогуливался по узенькой рейке, к которой крепились гардины, легко спрыгивал вниз, приземлялся мягко и точно. Покачался Яго и на трапеции, куда я его однажды посадил, грациозно прошелся по турнику, но повиснуть на хвосте конечно же и не пытался. Глядя на увлеченного Фоку, я был доволен — лучше заниматься спортом, чем раскручивать кота за хвост. Кстати, как Фока сумел надеть на Яго носок, как только додумался до такого!