Забайкальцы. Книга 3
Шрифт:
— Который тут Трухин-то?
— Ну я, — снова опускаясь на скамейку, ответил Трухин. — Чего тебе, откуда?
— Догьинской станицы я, Гордеев, из Трубачевой.
— В отряд к нам хочешь?
— Хотеть-то хотел, да не один я, но тут такое дело… — Гордеев опасливо огляделся вокруг. — Люди-то, поди, свои, можно при них?
— Можно, выкладывай, что у тебя.
— В дружину нас мобилизуют, тридцать четыре человека захватили.
Собрались мы вчера к Евлахе Каргину, человек двенадцать пришло самых надежных, почесь все фронтовики. Давай судить, как теперь быть, ну и все за то, чтобы не в дружину, а к вам податься. Прямо-таки седлать,
Вот за этим меня и командировали сюда, чтобы согласие с вами иметь. Как вы на это посмотрите?
— Да это же здорово! — вскакивая на ноги, воскликнул обрадованный Трухин. — Ах, мать твою об колесо, молодцы трубачевцы, орлы! Давай опять! — И так тряхнул руку трубачевца, что тот ойкнул, морщась от боли.
Потирая побелевшую руку, осведомился:
— Так какие приказы-то будут?
— Езжай немедленно обратно. Вступайте в дружину, держите с нами связь и, как получите оружие, пожалуйте к нам, в любую минуту примем как дорогих гостей.
Весь этот день Трухин находился в приподнятом, веселом настроении: радовало его, что руководимый им отряд уже вырос до четырехсот бойцов, что он будет расти и дальше, а нехватка оружия и боевых припасов пополнится в боях с белыми. Первый такой бой Трухин намеревался дать завтра и уже наметил план этого сражения: сегодня же, как стемнеет, выступить из села, чтобы к утру напасть на роту семеновской пехоты и Красноярскую дружину, что расположилась в одном из сел в долине Газимура.
Трухин был уверен, что внезапность налета, лихость красных партизан гарантируют ему успех в задуманном деле, что они вышибут белых из их села, захватят обозы, где, несомненно, будут и оружие и патроны. Теперь с этим планом предстояло ознакомить командиров и большевиков отряда. Он не сомневался, что план этот будет принят и одобрен на военном совете.
К вечеру приглашенные Трухиным люди стали собираться на военный совет. В ожидании подхода остальных пришедшие раньше сидели на крыльце трухинской квартиры, на бревнах, в ограде хозяйского дома, дымили табаком-зеленухой, разговаривали.
Трухин пригласил заходить в дом, сидевшие на бревнах партизаны поднялись, толпой двинулись за ним, и в это время к дому подскакал новый всадник. В запыленном с ног до головы и черном от копоти казаке с трудом признали бывшего аргунца Вологдина.
— Пашка, черт, здорово!
— Тебя что, сквозь трубу протащили?
— На морде-то хоть гречиху сей.
С крыльца подошел Трухин:
— С чем пожаловал?
— Передовым я в разъезде, товарищ Трухин, сейчас ишо наши подойдут, а там и весь отряд. Отступаем, вышибли нас белые из Алек-Заводу.
— Вот тебе на!
— А чего же на Борзю-то не пошли?
— До Борзи тут… — Вологдин вытер рукавом шинели обветренные губы, тронул локтем высокого, рябого партизана: — С табаком, Коренев? — И, торопливо достав из кармана обрывок газеты, оторвал кусок на самокрутку, зачастил скороговоркой: — Почесь с утра не курил. Утрось, как пошли в атаку, выронил где-то кисет с табаком, и на фатеру не удалось забежать. Там у меня попуша [22] маньчжурского пропала ни за грош, так вот и обестабачел.
22
Попуша —
— Да ты про бой-то расскажи, холера, как у вас получилось-то?
— Там и рассказывать-то почти что нечего. — Вологдин жадно затянулся разок, другой и лишь после этого ответил: — В наступление пошли мы на Маньково. Ну подошли, значит, незаметно окружили их, заняли сопки и, как светать стало, «ура-а» и стрельбу открыли. У них поначалу-то вроде паника поднялась, забегали там, заклубились. А потом из орудия как саданет по нашей сотне. И скажи, первый же снаряд, как рукой положил, прямо в цепь нашу, человек десять ранило, троих насмерть. Ну и пошел гвоздить нас из трех орудий, а там пулеметы вступили. Где же тут устоять, насилу ноги унесли, а уж про курево и думать нечего. Тряхни-ка, Коренев, еще на закрутку, да не жалей, этого добра-то полно в деревнях, разживемся.
Трухин переглянулся с Колесневым, перевел взгляд на Сорокина:
— Ну как, товарищи? Отменить придется совет наш?
— Конечно, — пожал плечами Сорокин, — теперь уж дождаться надо, да и решать всем скопом.
— Сорвется наступление наше.
К Вологдину подошел Иван Козлов:
— Киргизов-то живой?
— Чего ему сделается, вот-вот здесь появится, оба с Бородиным.
— Не умерли с перепугу-то? Вояки, в гроб их, в печенку…
— Да мы их тоже ругали: мол, на языке-то как на музыке, а до дела коснулось — и давай бог ноги. Не хвались, едучи на рать…
В село уже входил передовой разъезд из отряда Киргизова.
На следующее утро весь повстанческий отряд выступил из села вниз по долине Газимура. Более чем на версту растянулись их эскадроны, следом за ними двинулся обоз из полутора десятков крестьянских телег, груженных мешками с овсом и небольшим запасом патронов, захваченных у белых в первых боях. Станковые пулеметы, по одному, по два на эскадрон, везли повстанцы вьючно на заводных лошадях.
ГЛАВА IV
Не вступая с белыми в бой, партизаны отступали долиной Газимура все дальше и дальше, обрастая по пути новыми повстанцами. С Газимура повернули на Урюмкан, где и задержались надолго в таежных селах Богдатьской станицы.
Теперь повстанцев набралось более двух тысяч, а с приисков, сел, низовых станиц Приаргунья прибывали ежедневно новые добровольцы. Пора бы уже вести их в наступление, начинать войну, а командование что-то медлило, ограничиваясь посылкой в села агитаторов, совещаниями да составлением каких-то планов. Люди, оторвавшись от дела, от сохи, изнывая от безделья, рвались в бой, жаждали действия, а его не было, и среди повстанцев началось недовольство: собираясь группами, судачили они, ругали начальство:
— Это что же такое творится? Ведь уж скоро месяц, как болтаемся без дела да хозяев объедаем.
— Уж не подвох ли какой?
— Все может быть. Вот сидим здесь, плешничаем, а беляки-то окружат потихоньку — и каюк всем сразу.
Больше всего недовольства было в курунзулаевской и онон-борзинской сотнях, расположившихся на постой в одном из самых таежных сел. Они первыми узнали о казни в Маккавееве Фрола Балябина и Богомягкова, а потом стало известно, что в белогвардейских застенках погибли Метелица и Бутин. Досужие языки прибавили к этому, что в Хабаровске расстреляли Сергея Лазо, а от Дмитрия Шилова нашли будто бы лишь голову ка берегу Амура в Благовещенске.