Заблуждения толпы

Бернстайн Уильям Дж.

Вторая стратегия преодоления когнитивного диссонанса после разочарования 22 октября заключалась в идее «закрытых дверей»: мол, Иисус не стал возвращаться к людям, но предпочел в назначенный день закрыть дверь на небеса для тех, кто не прозревает свет; Он спасет лишь избранных. Как обычно и бывает с избранными, утверждалось, что совершенство наделяет их различными сексуальными привилегиями, от «распутного омовения ног» до «святых поцелуев» и до высшей плотской награды в виде познания «духовной женственности»³⁴¹.

Миллер по своему обыкновению избрал довольно невнятную линию поведения – растерянно отмалчивался, потом стал приводить какие-то оправдания, потом возложил вину на скудость и неточность исторических

данных: конец света, безусловно, скоро наступит, но по причине сбоя в расчетах это может произойти через несколько лет.

К тому времени его совсем замучили хвори; больной и сломленный, он прожил еще пять лет, а во главе движения после его смерти встал энергичный и талантливый во всем Джошуа Хаймс. То обстоятельство, что ранее он верил в пришествие 22 октября, объяснялось сугубо прагматическими, а не теологическими соображениями, и Хаймс быстро от него отрекся. Он запретил всякие дальнейшие высчитывания дат и постарался угомонить как спиритуалистов, так и приверженцев теории «закрытых дверей», которых искренне презирал. Это возмутило последних, к числу которых принадлежал Сноу, суливший Миллеру и Хаймсу адские муки за отступничество³⁴².

Хаймс не мог не потерпеть неудачу: число сторонников миллеризма неуклонно падало, подписка на газеты резко сократилась, движение раскололось без возможности восстановления. Ортодоксальная фракция Сноу быстро сгинула; «благоразумные», вроде самих Хаймса и Миллера, смирились с ошибкой в прогнозировании, но продолжали верить в неизбежное Второе пришествие. Сам Хаймс позднее порвал с миллеризмом и вернулся в лоно епископальной церкви.

Подобно анабаптистам шестнадцатого столетия небольшая группа спиритуалистов сумела уцелеть; сегодня это миролюбивая секта адвентистов седьмого дня, умеренная в теологических воззрениях и консервативная социально, поощряющая вегетарианство и строгое соблюдение субботних запретов. Признавая неизбежность Второго пришествия, секта по понятным причинам воздерживается от назначения точной его даты³⁴³.

Но угли адвентистской апокалиптики продолжали и продолжают тлеть. Через полтора века после «великого разочарования» крохотная секта адвентистов седьмого дня, иначе «Ветвь Давидова» Дэвида Кореша, открыла одну из наиболее трагических страниц в американской религиозной истории.

* * *

Датировка события, как показал Леон Фестингер, порождает динамику, которой свойственна внутренняя нестабильность. Чем точнее прогноз, тем убедительнее он становится. При первых доказательствах ошибочности прогноза возникает когнитивный диссонанс, который побуждает верующих укрепляться в своих убеждениях и активнее распространять вероучение, привлекая все больше последователей. Наконец изрекается предсказание, настолько смелое и точное, что его провал становится сокрушительным потрясением для большинства сторонников веры; они разбегаются, остается лишь горстка наиболее «упертых». Выводы Фестингера позволяют увидеть в миллеризме черты, общие для всякой веры, не только религиозной, но также политической и культурной: «Хотя существует предел, за которым вера перестает существовать, вполне очевидно, что доказательства от противного способствуют ее укреплению и могут воодушевлять верующих»³⁴⁴.

Ни одна мейнстримная христианская секта не повторяла ошибки миллеритов с точной датой конца света. По словам историка религии Эрнеста Сандина, «движение миллеристов как будто на целое поколение фактически покончило с премиллениализмом в Америке… Но, сосредоточившись на 1843 годе, Миллер тем самым внедрил в свою систему элемент, грозивший погубить движение… Успехи Миллера ранее 1844 года сопоставимы с теми трудностями, которыми позднее оказалась вымощена дорога для тех, кто находил в себе смелость проповедовать милленаристское послание после 1844 года. Американцам

потребовалось немало времени, чтобы забыть Уильяма Миллера»³⁴⁵.

Правда, непреодолимое желание превратить библейские двусмысленности в точные пророчества до сих пор снедает некоторых представителей человечества. В двадцатом столетии наследники Миллера по богословской линии научились скромно умалчивать о точной дате конца времен, однако они не жалеют красок в описании того, как именно все произойдет; Миллер и его последователи не смогли устоять перед предсказанием точной даты по Библии, а современные апокалиптики охотно экстраполируют газетные заголовки наших дней в мнимо правдоподобные нарративы конца света, раз за разом терпя неудачу в своих прогнозах. При этом, как было с летающими тарелками Дороти Мартин, каждая неудача оборачивается притоком новообращенных и новыми, еще более диковинными фантазиями.

Увы, эти нарративы способны оказывать влияние на поступки тех, кто управляет мировой машиной Судного дня.

Глава шестая

Приключения Уинстона Черчилля в королевстве монетарной политики

Все люди наиболее доверчивы, когда они наиболее счастливы; когда много денег только что заработано, когда некоторые действительно их зарабатывают, когда большинство людей думают, что они зарабатывают деньги, появляется счастливая возможность предаться упоительной лжи. На какое-то время почти все в нее поверят. Уолтер Баджот³⁴⁶

Ранней осенью 1929 года Уинстон Черчилль неторопливо объезжал Канаду в персональном железнодорожном вагоне. Он прибыл в Нью-Йорк 24 октября 1929 года, в Черный четверг, в день первого катастрофического падения акций на фондовой бирже (их было немало той осенью), и записал: «Какой-то джентльмен бросился с пятнадцатого этажа и разбился; началась суматоха, и прибыла пожарная бригада». На следующий день некий незнакомец пригласил Черчилля на смотровую галерею нью-йоркской фондовой биржи, и глазам предстала такая вот картина³⁴⁷ :

«Я ожидал увидеть столпотворение, но зрелище, представшее моим глазам, оказалось на удивление спокойным и упорядоченным. Сотрудники биржи ходили, как в замедленной киносъемке, предлагая друг другу огромные пачки ценных бумаг за треть прежней стоимости, но не могли найти ни одного смельчака, согласившегося бы приобрести состояние, которое они предлагали» ^[105].

Вскоре после этого он отплыл домой, в Великобританию, не обратив внимания на связь между своими финансовыми проблемами четырехлетней давности и важными событиями, что разворачивались у него на глазах. Впрочем, биржевой крах все-таки отчасти заинтересовал Черчилля. Падение акций опустошило его спекулятивный инвестиционный портфель и обременило долгами. При этом личные невзгоды обернулись радостью для потомков: чтобы расплатиться с кредиторами, Черчилль вновь прибегнул к самому своему надежному оружию – опять взялся за перо. За следующее десятилетие он опубликовал несколько своих лучших книг, а также множество статей и даже одну пьесу.

Назвать политическую карьеру Черчилля до 1929 года «шашечной» было бы преуменьшением. Будучи в годы Первой мировой войны Первым лордом адмиралтейства, он всячески поддерживал катастрофическую по последствиям высадку в Галлиполи, которая обошлась в тысячи жизней и стоила ему должности. Десять лет спустя премьер-министр Стэнли Болдуин, не подозревая о финансовой некомпетентности Черчилля, назначил его канцлером казначейства (в британской чиновной иерархии это министр финансов). Свое общение с чиновниками казначейства Черчилль описывал так: «Будь они солдатами или генералами, я бы понял, о чем они говорят. А то мне чудилось, что все вокруг болтают по-персидски»³⁴⁸.