Заблуждения толпы

Бернстайн Уильям Дж.

Однако величайшим импресарио фондовых пулов всех времен был Джозеф П. Кеннеди-старший. Популярная мифология связывает состояние семьи Кеннеди с бутлегерством. Никакие достоверные доказательства этого не подтверждают; в любом случае незаконное производство спиртных напитков вряд ли было бы рациональным выбором карьеры для выпускника экономического факультета Гарварда, родословная которого гораздо лучше подходила для Уолл-стрит. Именно там его вошедшие в легенды финансовые операции заложили основы состояния, впоследствии приумноженного благодаря, среди прочего, Голливуду и операциям с недвижимостью.

Джордж Хадсон финансировал свои железные дороги в стиле схемы Понци – выплачивая дивиденды акционерам из капитала

от новых инвесторов, – и это считалось приемлемым и законным в 1840-х годах, а действия фондовых пулов в 1920-х, включая вопиюще дерзкое манипулирование ценами на акции, не подвергались осуждению и запрещению до принятия законов о ценных бумагах 1933 и 1934 годов.

* * *

Третий и четвертый «анатомические» элементы финансовых маний – политику и прессу – четко и наглядно воплотил в себе Джон Д. Раскоб. Когда его отец, не слишком удачливый производитель сигар, умер в 1898 году, Раскобу повезло, как когда-то Инсуллу: он стал личным секретарем промышленника Пьера Дюпона и постепенно поднялся до поста казначея гигантского химического концерна. Когда Дюпон в 1920 году спас от краха «Дженерал моторс» ^[120], Раскоб также принял на себя контроль за финансами автопроизводителя. Позднее он сделался истинным любителем биржевых игр и вошел в состав ряда наиболее успешных фондовых пулов³⁹⁵. В 1928 году Демократическая партия назначила его председателем своего национального комитета.

Однако лучше всего Раскоба помнят по печально известному интервью под названием «Все должны быть богатыми» журналу «Лейдиз хоум», у которого к тому моменту было более двух миллионов подписчиков. Интервью напечатали в августовском номере за 1929 год, и следующий отрывок из публикации объясняет суть названия:

«Предположим, мужчина женится в возрасте двадцати трех лет и начинает регулярно откладывать по пятнадцать долларов в месяц – почти любой, кто работает по найму, может попробовать так поступать. Вкладывая сэкономленные средства в надежные обыкновенные акции и не тратя дивидендов, он через двадцать лет получит не менее восьмидесяти тысяч долларов, а доход от вложений составит около четырехсот долларов в месяц. То есть мужчина разбогатеет. Это доступно каждому; я твердо верю, что каждый человек может и должен быть богатым»³⁹⁶.

Эта цитата – классический пеан ^[121] эпохи пузыря, восхваление легкого богатства, – прекрасно иллюстрирует эвристические методы, применявшиеся даже финансовым директором двух крупнейших корпораций. Сегодня достаточно умения работать с электронными таблицами или обращаться с калькулятором, чтобы подсчитать: откладывая пятнадцать долларов ежемесячно в течение двадцати лет и рассчитывая на 80 000 долларов сбережений, нужно стремиться к средней годовой прибыли в размере 25 процентов. В 1929 году произвести оценку было чуть сложнее; не исключено, что Раскоб взялся за перо и бумагу, что он и вправду делал расчеты процентов, но тот факт, что он не упомянул подразумеваемую долгосрочную доходность инвестиций (смехотворно высокую даже для 1929 года), побуждает думать, что приведенные в интервью цифры он, что называется, извлек из воздуха.

Такие политики, как Раскоб, во времена пузырей и кризисов играют двоякую роль. Во-первых, как и всех остальных, их опьяняет жажда наживы, как было с королем Георгом I и герцогом Орлеанским в 1719–1720 годах, а также с большей частью британского парламента во время пузыря железных дорог. В последние десятилетия кодекс политической честности и усилия законодателей способствовали искоренению таких практик, во всяком случае, в развитых странах Запада; ныне политические лидеры должны исполнять своего рода священническую функцию, непрерывно убеждать

общественность, что национальная экономика в целом здорова. На пути вверх не должно встречаться и намека на спекулятивные излишества, а на пути вниз лидеры нации обязаны избегать любых слов, способных вызвать страх или панику.

Так было и в 1920-х годах. В своей приветственной речи на съезде республиканцев в 1928 году Герберт Гувер торжественно провозгласил: «Сегодня Америка ближе к окончательной победе над бедностью, чем когда-либо прежде в истории нашей страны. Богадельни исчезнут навсегда»³⁹⁷. С наступлением кризиса Гувер и его министр финансов Эндрю Меллон исправно заверяли общественность в том, что экономика «фундаментально» здорова. Гувер также первым проявил ныне типовую реакцию политических лидеров всего мира на экономический кризис; Джон Кеннет Гэлбрейт упоминал о «некоммерческой встрече», когда политических, финансовых и промышленных лидеров страны собрали в Белом доме «не потому, что нужно было что-то делать, а чтобы создать впечатление, будто дело делается»³⁹⁸.

* * *

Можно ли выявить пузырь в реальном времени?

Одним из величайших достижений в области современного финансового дела стала гипотеза эффективного рынка (EMH), выдвинутая Юджином Фамой из Чикагского университета: в 1960-х годах этот ученый пришел к выводу, что финансовые рынки быстро усваивают новую информацию («переваривают» сюрпризы) и закладывают ее в цены. Поскольку сюрпризы по определению предсказать невозможно, предугадать грядущие колебания цены тоже не представляется возможным.

Согласно этой гипотезе, текущая рыночная цена точно отражает имеющуюся в наличии информацию, и потому мании попросту не должны возникать. Как язвительно замечает Фама: «Честно говоря, слово “пузырь” сводит меня с ума»³⁹⁹.

Антипатия поклонников гипотезы EMH к существованию пузырей вполне понятна; современные финансы опираются на математические модели рыночного поведения. Конечно, не составляет труда отмахнуться от приписываемого Исааку Ньютону замечания о том, что просто вычислить движения небесных тел, но не безумие людей, однако оно все же заставляет задуматься: Ньютон относится к числу величайших математиков, когда-либо рождавшихся в нашем мире; уж если он признавался в неспособности описать пузырь в математических терминах, не исключено, что это не под силу никому.

Роберт Шиллер из Йельского университета, разделивший с Фамой Нобелевскую премию по экономике 2013 года, предполагает, что пузыри возникают, когда рост цен начинает воспроизводить сам себя, – по его словам, «если распространение модных устремлений идет через цену»⁴⁰⁰. Это справедливо для всех пузырей, но само по себе данное наблюдение не помогает их выявлять, поскольку инвесторы везде и всегда гоняются за активами с быстрой и высокой доходностью. Впрочем, крупномасштабные пузыри вроде тех, что возникали в 1719–1720 годах, в 1840-х и 1920-х годах, случаются редко, а потому простая констатация ежедневного самоподдерживающегося роста цен чревата частыми ложными тревогами.

Судья Верховного суда США Поттер Стюарт столкнулся с той же проблемой при рассмотрении дела «Джакобелли против штата Огайо», на другой, скажем так, арене, и в его подходе содержится иная методика трактовки пузырей: «Согласно Первой и Четырнадцатой поправкам, уголовные законы в этой области конституционно ограничены исключительно жесткой порнографией. Сегодня я не буду пытаться далее определять материалы, которые, насколько я понимаю, охватываются этим сжатым описанием, и, возможно, мне и впоследствии не удастся сделать это внятно. Но я узнаю ее, когда увижу своими глазами»⁴⁰¹.