Забудь обо мне
Шрифт:
Узнала — и снова проревела в подушку несколько ночей подряд.
Потому что, как бы там ни было, жениться на мне раздумал он, и если бы это просочилось — я выглядела бы очень жалко в глазах всех наших общих знакомых. А так они все хором думают, что я просто малолетняя, не оценившая своего счастья дура.
То есть, фактически, правы.
— Мам, обещаю, что скоро станет полегче.
Приобнимаю ее за плечи и жадно вдыхаю аромат простой домашней выпечки: пирожков с вишнями и брынзой, маленьких чесночных булочек. На моей рабочей кухне
— Мар… — В последний момент хватаю слово зубами, не даю ему родиться. — Марк там будет?
Мама быстро качает головой, говорит, что вроде как он сейчас много работает, занят новым контрактом — и они с отцом до сих пор немного натянуто общаются, хотя и общаются.
— Я бы все равно не поехала, — пытаюсь храбриться. — Просто не хочу, чтобы они с отцом ругались из-за того, что уже не имеет значения. У него, я слышала, уже есть какая-то новая женщина.
— Прошло уже… достаточно времени, — нарочно не уточняет мама.
— Да-да, целых четыре месяца, — улыбаюсь я.
Для меня — пропасть времени, если вспомнить, что за это время мы ни разу даже не пересеклись, не обменялись ни словом, ни сообщением. И ничтожно мало, чтобы мне хоть немного стало легче. Время лечит? Мое время делает больнее с каждым днем. Раньше у меня была хотя бы призрачная надежда, что он перезлится, успокоится и в какой-то из случайных дней как ни в чем ни было нагрянет в кондитерскую. Может, даже будет ругаться и говорить, что я дура. Я бы все приняла, я бы все выслушала и просто обняла его навеки.
Чтобы больше никуда не делся.
И теперь моя выросшая на этой вере надежда каждый день понемногу умирает. По чуть-чуть, крошечными ломтиками, тает.
А для Бармаглота — это достаточный срок, чтобы найти новую женщину.
И мне даже не за что на него злится.
Потому что… он свободен как ветер.
Уже вечером, когда я пытаюсь как-то забить свое свободное время кулинарными экспериментами, на экране телефоне появляется входящий от мамы. Я кое-как тыкаю в него перепачканными в муку пальцами, включаю громкую связь.
— Алиса, солнышко, выручай!
Она быстро тараторит, что забыла дома сухарики для канапе и не знает, чем их быстро заменить. Мама иногда становится таким ребенком, когда дело доходит до кухни, на которой она никогда не была хозяйкой.
— Порежь батон кубиками, сверху…
На заднем фоне в динамике слышатся мужские голоса.
Один точно отцовский — он еще и покашливает, и я даю себе слово при нашей следующе встрече обязательно вытребовать с него обещание меньше курить.
Еще один голос, кажется, это Кирилл — старый папин приятель, который не упускает случая напомнить, что его сын — всего на год младше меня, и что не зря наши прапрапрадеды устраивали договорные браки.
А потом появляется третий голос.
И мое сердце останавливается.
Потому что это голос моего Бармаглота — я бы узнала его, даже если бы Марк говорил шепотом.
Мурашки рассыпаются по коже огненными искрами, когда он негромко хрипло смеется в ответ на какие-то слова отца.
— Солнышко, я… — Мать, кажется, понимает причину моей внезапной паузы.
— Марик там, — говорю я. Нет смысла спрашивать — я все сама слышу.
— Алиса, он приехал буквально на полчаса, — шепотом отвечает она. — Просто…
— Я привезу сухарики, мам.
— Алиса, не надо!
Я не хочу ее слушать. Не хочу думать. Не хочу делать как правильно.
Я просто очень-очень хочу его увидеть. Даже если он и правда приехал на полчаса, и мы столкнемся на одну секунду, разминувшись на дороге. Пусть так. Пусть хотя бы так.
Впервые в жизни я бросаю всю посуду на кухне, не убираю вообще ничего, только проверяю, выключила ли плиту и перекрыла ли краны. Хватаю сухарики, которые готовила для себя, выбегаю из квартиры, прыгаю в машину и только когда выруливаю на дорогу понимаю, что не переоделась, и на мне до сих пор мой домашний желтый спортивный костюм, носки с принтом из брокколи и тапочки.
И на голове — домашний неаккуратный пучок.
Я никогда не ездила так быстро, как в этот раз. За городом выжимаю такую скорость, что сердце дико грохочет в груди. Не страшно не капли, просто я не знаю, что буду делать, если мы с Бармаглотом разминемся. Поеду к нему домой? Чтобы… что? Наткнуться там на его новую «Заю»?
Или, может, он приехал… вместе с ней?
У меня больно и колко сжимается сердце.
Нет, конечно нет. Это же мужские посиделки, у них свой кодекс — никаких женщин, кроме хозяйки дома, потому что она угощает, и дочери, потому что она на подхвате. Не помню, чтобы кто-то когда-то нарушал это правило.
Когда подъезжаю к дому, на улице уже темно и снова пахнет дождем. Осень в этом году какая-то как назло депрессивная: седая, дождливая и холодная. Сырость пробирает глубоко, до самых костей.
Я кое-как поправляю волосы, стряхиваю пятна муки с одежды и выхожу.
Во дворе нет знакомого мне внедорожникак Марка.
Но есть новенький черный «Гелендваген». Бармаглот не говорил, что собирается менять машину, но я бы не удивилась, потому что даже сейчас легко могу представить его за рулем этого монстра. Наверняка то еще вышибающее дух зрелище.
Из беседки слышна музыка — что-то мужское, от чего хочется приложить ладонь ко лбу и удрученно покачать головой.
В доме свет горит только на первом этаже.
Никого не видно, только как будто из-за дома тянет дымом.
Там, где у нас поленница.
Там, где Бармаглот меня впервые поцеловал. И где он первый раз стал «Мариком».
Он стоит в полоборота. В одной руке — сигарета, другой прижимает к уху телефон.
Привычного маленького хвостика волос уже нет — просто сбритый почти под ноль затылок и длинная косая челка низко падает на глаза.