Забудь обо мне
Шрифт:
Только не знаю, как сказать ему об этом, потому что даже сейчас, когда она ждет, пока я поудобнее устроюсь в кресле, даже не смотрит в мою сторону. Как будто я просто случайный, подобранный на дороге пассажир. Раньше он бы уже сто раз сожрал меня глазами.
Когда заводит мотор, все-таки поворачивается в мою сторону и я, глупо улыбаясь, тянусь к ремню безопасности. Дрожащими пальцами пристегиваюсь.
На темной трассе, когда дом остается позади, снова начинается дождь: мелкий, ненавязчивый, зудит монотонными каплями по лобовому стеклу. Шелест «дворников»
— Это солярий, — первым нарушает молчание Бармаглот. — Работы до хуя. Но я бы рванул на недельку куда-то на острова.
Мне хочется сказать, что я бы тоже хотела на острова. Вместе с ним: валяться под пальмами совершенно голыми, пить кокосовое молоко прямо из ореха и читать друг другу книги про джедаев и ситхов.
Но вместо этого просто киваю, как болванчик.
Господи, я же раньше могла нести всякую чушь, флиртовать, провоцировать, делать то, что явно заслуживало звания «безбашеной стервы», а сейчас как язык в одном месте застрял — ни слова ни сказать, ни даже звука.
Заклинило. Переклинило. И выключило.
Но все же через пару минут набираюсь смелости и спрашиваю, можно ли подключить свой «ipod». Не то, чтобы мне не нравилась непонятно откуда взявшийся в его колонках джаз, но обычно мы всегда слушала скандинавскую «тяжесть» и даже подпевали ей в унисон. И это было что-то очень наше, что вот так, нарушая закон приличия, притягивало друг к другу сорокалетнего бизнесмена и двадцатичетырехлетнюю глупую капризную девчонку.
А этот джаз, он, наверное, слушает с кем-то другим.
С другой?
Я проглатываю ревность, потому что Марик кивком разрешает подключить свой плеер и выбрать музыку самой.
Первые гитарные аккорды вызывают на его сосредоточенном лице мрачную ухмылку.
И я, чуть-чуть приободрившись, все-тики рискую начать разговор.
— Знаешь, дела в кондитерской идут очень хорошо. — Наверное, стоило бы о погоде. Но мне не хочется в который раз говорить о том, как я зависима от вот таких меланхоличных дождей, в особенности в последнее время. — Все, как ты говорил. А я тебя не слушалась. Мы поменяли меню и…
— Юля рассказывала, — перебивает он, доставая сигарету и прикуривая от зажигалки. — Ты молодец.
Сдержано, но без лишней сухости.
Видимо из сострадания к темным кругам у меня под глазами — в последнее время я сплю мало и плохо. То есть, почти совсем не сплю.
— Я хотела сказать… — Сжимаю в кулаках немного растянутую на коленях ткань домашних штанов. — Твои советы, все до единого, мне очень пригодились. Прости, что была упрямой и думала, что знаю, как будет лучше. Тарталетки с ромом и кокосовыми
Я внимательно слежу за выражением его лица.
Ищу хотя бы намек на то, что где-то там, глубоко внутри? еще остался тот мужчина, который когда-то укрывал меня вторым одеялом, чтобы не мерзла, и поздно ночью мог запросто достать хоть из-под земли мои любимые роллы.
Смотрю — и не нахожу.
И мне становится так страшно, что начинает колотить мелкая дрожь и стучат зубы.
— Замерзла? — Бармаглот регулирует климат-контроль, и в салоне «гелика» становится теплее.
Но мне вряд ли лучше, потому что нервы натянуты слишком сильно.
Потому что все, во что я продолжала верить все эти месяцы, стремительно и бесследно просачивается сквозь пальцы прямо сейчас.
Уже… слишком поздно?
Уже… совсем-совсем все?
Бармаглот неожиданно притормаживает у обочины, выходит, что-то ищет в багажнике, и я не сразу понимаю, что происходит, когда через пару секунд дверь с моей стороны открывается — и мне на колени опускается теплый плед.
— Не заболела? — Что-то похожее на беспокойство в его взгляде определенно есть.
Но он бы точно так же смотрел на любую женщину, которая в его машине трясется от холода. Просто потому что так воспитан. Потому что мужчина без проблем с самоопределением, и у него нет проблем с тем, чтобы проявить заботу о тех, кто слабее.
Я подтягиваю плед выше к плечам, еле-еле выжимаю улыбку благодарности.
Не потому, что мне все равно. Как раз совсем не все равно! Но на душе так погано, что сил хватает только чтобы не разреветься.
— Все в порядке, — говорю тихо, все еще надеясь хотя бы на что-то в ответ. — Просто мне явно нельзя сочетать алкоголь и сигареты.
— Не кури больше, Алис, — он кажется строгим, как папочка. В плохом смысле этого слова. — Эта дрянь убивает легкие и сокращает жизнь.
— Сказал курильщик со стажем, — не могу не ответить я.
— Поверь, мои легкие мне за это не благодарны.
— Если бы мы делали только то, за что нам благодарен наш организм, то цивилизация остановилась бы на уровне развития каменных копий и добычи хобота мамонта, — улыбаюсь я. — Хотя, знаешь, я думаю пещерные женщины были теми еще модницами в шубах из мамонтовых шкур.
Он, наконец, улыбается.
Мимолетно, не наигранно, а потому что ему нравится то, что я говорю.
И ему так идет эта улыбка с ямочками на щеках, что тот мой внутренний ремень безопасности, наконец, не выдерживает нагрузки и лопается. Внутренняя сила толкает меня навстречу Бармаглоту. Это просто импульс, как будто я качнулась вперед совсем без намека, а просто потому что так получилось.
Прямо сейчас мой большой татуированный мужик мог бы просто сгрести меня в охапку, сжать подбородок, сказать миллион раз, какая я конченная дура — и просто поцеловать.