Забудь обо мне
Шрифт:
Я вздрагиваю, проглатываю непрошенный стон.
Снова и снова, пока этот гад просто дразнит, водя головкой по моей влаге и едва притрагиваясь ко входу.
Когда-то я бы сказала, что вот такой грубый секс — это против воли и про плохие игры в доминирование. Но с Бармаглотом всегда было так: он вел, он меня имел, он вертел мною, как хотел, прости, господи, драл во всех позах, пока я не начинала хныкать и просить пощады, а потом валялся рядом довольный, как сытый котяра.
Я знаю, что он не сделал бы мне больно тогда и не сделает
Черт.
Проклятье!
— А так достаточно клево, Зай?! — Сильные пальцы забирают в пятерню мои волосы, вынуждая немного развернуть голову, чтобы он мог провести зубами по линии челюсти. — Как тебе такой расклад: ты вертишь задом — тебя жестко ебут? И больше никакой, блядь, ванильной хуйни!
— Пожалуйста… — О чем я прошу — кто бы мне самой сказал?
— Да-да, Зай, все, что попросишь.
Он просовывает под меня руку, кладет ее на живот и ниже, продавливает, чтобы я встала на носочки, как балерина. Фиксирует так, что не пошевелиться. Я словно распята без цепей, и когда Бармаглот снова выходит, чтобы с оттяжкой вогнать член на этот раз по самые яйца, я хнычу от ощущения боли — приятной, сладкой, от которой, я знаю, завтра буду исполнять кавалеристскую походку.
И пошло оно все!
— Трахни меня, — стучу зубами от лихорадочного возбуждения.
— Не слышу, громче.
— Ты больной ублюдок, ты же все слышал!
— Недостаточно четко. Громче, Зай.
Я мотаю головой, пытаюсь сама податься ему навстречу, но это бесполезно — я едва способна шевелиться, настолько вся под его контролем.
— Бармаглот, трахни меня уже, наконец!
Голос срывается на хриплый крик.
Он усмехается, наваливается на меня сверху.
И от следующих толчков меня выколачивает куда-то в пропасть.
Я растянута на нем так сильно, что кажется, разорвусь от промежности до пупка.
Мне больно и клёво.
Хочется, чтобы был еще глубже, и страшно, что его член просто на хрен продырявит мне живот.
Бармаглот кладет руки мне на бедра. Выпирающие тазовые косточки трещат от этой жесткой хватки, но мне так хорошо.
Боже, невыносимо хорошо, как будто только сейчас, спустя все эти месяцы, вспоминаю, что значит быть живой, чувствовать и хотеть чего-то большего, чем есть, пить и спать.
Он буквально натягивает меня на себя, и от этого я становись неприлично мокрой.
Влажные хлопки становятся все более частыми и грубыми.
Тяжелая мошонка колотится по моей промежности.
Мы словно образуем наше личное поле, внутри которого существует сила притяжения, толкающая нас друг к другу неумолимо и беспощадно.
Мозг окончательно заклинивает на острой волне удовольствия, когда мой здоровенный татуированный мужик хрипло стонет, кончая в меня. Я чувствую рваные толчки спермы внутри, когда наполняюсь ей так
Оргазм разрывает мое сознание.
Полностью.
Мне даже кажется, что тысячи нервных окончаний плавятся, не выдержав напряжения.
Сильные спазмы внизу живота скручивают в тугой узел.
Я едва стою на ногах, вдруг неожиданно и без предупреждения теряя свою точку опоры — руки Бармаглота.
Поднимаю на него затуманенный взгляд.
Где же мой поцелуй? Что-то… милое и теплое для его Заи?
Он спокойно одевается, застёгивает молнию, затягивает ремень.
Только рукава рубашки так и оставляет закатанными.
Чтобы не грохнуться на слабеющих ногах, хватаюсь пальцами за столешницу.
Что происходит? Он собирается просто так уйти?
— Зай, это называется «тебя поимели», — как будто слыша мои суетливые испуганные мысли, объясняет Бармаглот. Даже не утруждается тем, чтобы повернуть голову.
Я так растеряна и до сих пор ужасно слаба, что не знаю, что и сказать.
Это месть?
— Нет, Зай, это просто секс без обязательств — как ты хотела.
Я зажмуриваюсь и стою так, сжав колени, пока дверной колокольчик не прощается с гостем жалобным перезвоном.
Первое желание в ответ — пойти за ним и как следует врезать по этому выбритому затылку чем-нибудь тяжелым. Не важно чем, главное, чтобы прилетело от всей души, чтобы не думал, будто имеет право так себя вести. Как будто я вдруг перестала быть женщиной, а превратилась в одну из тех его бесконечных «давалок», которых он меняет чаще чем девушки прокладки в критические дни.
Чувствую себя мерзко.
Использованной.
Как та самая одноразовая бумажная салфетка, о которых любила говорить Мила и почему-то считала, что я — одна из них, и нет во мне ничего особенного.
Рядом на стуле лежит моя сумка. Хорошо, что можно достать, протянув руку. Там пара влажных салфеток в почти пустой упаковке. Дрожащими руками привожу себя в порядок, надеваю штаны, стараясь игнорировать мелодию звонящего телефона.
Перевожу дыхание, уговорив себя не думать о случившемся хотя бы пару минут, иначе просто рассыплюсь как башня из Дженги. Нужно быть как те сумасшедшие ирландцы из «Банды Нью-Йорка», который распевали песни и улыбались, даже стоя на виселице с петлей на шее.
Все хорошо, Алиса.
Как говорил один человек — херня случается.
Я подрезаю кончики ирисов, смачиваю их водой и заворачиваю во влажное полотенце — так по крайней мере цветы доживут, пока я привезу их домой. Они ведь не виноваты, что двое людей — глупая малолетка и здоровый злой мужик — не очень хорошо поладили в их почти первую встречу после ББ[1]
Еще пару минут беру, чтобы прийти в себя, вспомнить, что в жизни есть куча вещей куда более неприятных, чем вот этот «акт возмездия». Где-то кто-то теряет больше, чем бывшего, который стал любимым только после расставания.