Забытая Чечня: страницы из военных блокнотов
Шрифт:
Помню, провожал меня до трапа юный чеченский автоматчик, которого мне выделили тогда для охраны.
Мы успели уже привыкнуть друг к другу за эти дни.
— Привезите мне камуфляж, — вдруг попросил он.
— Какой камуфляж! Тебе учиться надо…
— Нет… Я буду воевать. Всегда воевать…
Где он сейчас, этот пацан?
Погиб ли при бомбежках? Прячется ли где-то в горах? Простил ли нам все, что было? Простим ли и мы его?
… Потом началась мирная московская неделя, мало чем отличающаяся от других, точно таких же.
Так
Но что-то из увиденного и услышанного ТАМ вдруг всплывет из глубин памяти и заставит тебя внутренне вздрогнуть. О господи! Да как же я мог забыть мимолетный разговор с полковником в полуразрушенном блиндаже под Шатоем? Помню молодого комбата, кричавшего в трубку полевого телефона: «Соседи, соседи! Дайте залп по высотке…»; помню сожженный бэтээр, в котором за неделю до нашего приезда сгорел зам комбата и еще трое ребят; помню москвича-контрактника (совсем пацана), который дал московский телефон своей бабушки. Я выяснял, получают ли солдаты боевые деньги, определенные президентским указом — восемьсот с чем-то в день (офицерам под тысячу)? Не исчезают ли они в интендантских закромах? Доходят ли до каждого, кто хотя бы день своей жизни провел на грани смерти?
Да, отвечали мне, доходят… И описали механизм, как это делается. Солдатам денег на руки не дают: все-таки сумма получается немалая. Не дают их и при демобилизации — мало ли что может случиться с человеком в дороге? Вот приезжай к себе домой, открой счет в Сбербанке и сообщи его в свою часть. И только тогда — пожалуйста.
Но, оказывается, боевые деньги за сыновей могут получать родители.
— Вот они и зачастили к нам, — сказал мне полковник. — Приезжают и приезжают…
Потом мы заговорили о чем-то другом: мало ли тем на войне? И эта фраза — тогда я не придал ей особого значения — тут же забылась. Но вот неожиданно в других, московских, буднях всплыла в памяти:
«РОДИТЕЛИ ПРИЕЗЖАЮТ И ПРИЕЗЖАЮТ…»
Вижу, вижу, как на перекладных, с пересадками, в общих и плацкартных вагонах добирались из российских городков и сел на далекий Кавказ, на войну, к своим сыновьям — отцы, мамы, бабушки, сестры солдат, отданных на кровавый заработок; как искали их части и как потом им долго втолковывали, что такое финчасть; как непривычно им было расписываться в ведомостях этих финчастей; как бережно прятали эти деньги — немыслимые для их нищенских зарплат и пенсий! — на пути домой.
Родители приезжают не только навестить сыновей! Они приезжают к ним, как к спасителям: помоги, сынок…
У кого-нибудь поднимется рука бросить в них камень? Кто-нибудь скажет об отсутствии у них родительских чувств? Или, может быть, даже о деградации душ? Вы понимаете, что произошло? Общество долго убеждали: доведем необъявленную войну до победного конца — тогда и начнем жить лучше. А пока надо потерпеть, ведь казна не резиновая… Хотели «замочить» террористов — а вышло, что «замочили» всю страну.
В конце марта было официально объявлено, что «война закончилась». Тогда же отменили и «боевые».
Вообще, с этими
И грабили ребят, возвращавшихся с войны (иногда прямо у сберкасс в их поселках и городах), и исчезали они бесследно (до сего дня идут по этому поводу многочисленные суды), и через Военбанк прокручивали…
Но самое-то интересное: президентский Указ о выплате «боевых» сам президент не отзывал. Потому-то и спрашивали нас в батальонах, окопавшихся в Чечне «на постоянной основе»: а где же обещанные «боевые»? И справедливо спрашивали!
Но, как я выяснил уже в Москве, Указ был аннулирован приказом министра обороны.
Вот они, такие вот законы этой странной войны! Кто их пишет? На кого что списывается? Какой кровью оплачиваются чьи-то счета в отечественных и западных банках?
Кто нервы сберег, тот доволен вполне. Кого-то там пулей, кого-то снарядом. Есть странного много на этой войне — Чем дальше от фронта, тем выше награда.Потому-то очень часто меня спрашивали ТАМ наши офицеры: «Скажите, а за КОГО мы воюем?»
Спрашивали, хотя и сами знали ответ на этот вопрос… Да, прав был Григорий Явлинский, предупреждая тогда, поздней осенью 99-го, что наступать на Грозный — безумие. Это — новая война!
В этой поездке от многих генералов, с которыми пришлось встретиться, слышал, что Явлинский, человек сугубо гражданский, оказался прозорливее, чем «сладкоголосый» Квашнин. Хотя и логику Квашнина я понимаю: тому, кто уже примеривал на себя мантию президента, нужна была «маленькая победоносная война». Как тут не помочь? А солдаты и офицеры? Сотней больше, сотней меньше…
(Кстати, после публикации в «Новой газете» мне позвонили из Главной военной прокуратуры и сказали, что направляют в Чечню специальную комиссию, чтобы эыяснить, что же это за «чеченский батальон» на деньги Минобороны сформировал Квашнин в Ведено? Комиссия, как я знаю, выехала, но к каким она пришла выводам, несмотря на все свои попытки, не знаю и по сеи день: никто ничего не хотел говорить.)
Когда наша делегация вернулась в Москву, мы провели через Думу специальное постановление о положении в 46-й бригаде и даже сумели отдельной строкой закрепить ее финансирование в бюджете на следующий год (чем дело закончилось — об этом в следующем блокноте).
Вторая чеченская война отличается от первой своей обыденностью.
Какие акции протеста прокатились по стране в 95-м, 96-м годах! Сколько было митингов, демонстраций! Да хотя бы вспомнить миллион подписей, собранных Борисом Немцовым у себя в Нижнем Новгороде (за что тогда на него смертельно обиделся Борис Ельцин).
А эта война как бы и не война. Приходилось слышать и такое: если бы не вторжение Хаттаба и Басаева в Дагестан, никакой войны вообще бы не было. Если бы так!