Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран

Ленель-Лавастин Александра

В этот момент румынские евреи переживали один из наиболее критических моментов своей истории. Румынская администрация развила кипучую деятельность. Десятки тысяч евреев Буковины и Бессарабии уже были убиты у порога родного дома или депортированы в Транснистрию (территория к востоку от Румынии, до 1941 г. относившаяся к Украине, а затем аннексированная румынской армией). Летом и осенью 1942 г. власти приняли решение депортировать также евреев из так называемого Старого королевства и из южной части Трансильвании. Составлялось расписание составов, которые должны были везти их в немецкие лагеря уничтожения. В конце концов эти планы не были реализованы: воздействие мировой общественности, непрерывные призывы к милосердию со стороны руководства еврейской общины и ряда политических деятелей (в том числе Юлиу Маню), наконец, молодого короля Михая и его матери — убедили маршала Антонеску отложить депортацию до 1943 г. Этот проект, сперва отложенный под сукно, впоследствии так никогда и не был реализован: основной причиной явился перелом в войне в конце 1942 г. в результате разгрома немецких и румынских войск под Сталинградом (который Элиаде считал «трагедией»). Румынские руководители были прагматиками; видя, что положение меняется и что Рейх вполне может потерпеть поражение, они с начала 1943 г. стали использовать евреев как разменную монету в грядущих переговорах, как средство, позволяющее улучшить имидж Румынии в глазах США и Великобритании. В этой связи Антонеску в 1943 г. рассматривал возможность репатриации некоторых категорий депортированных в Транснистрию, в первую очередь сирот. Затем возвращаться стали и другие евреи, но в мизерных количествах и к самому концу 1943 г.

В июле 1942 г. Мирча Элиаде проводил все время в министерстве иностранных дел; неужели до него действительно не дошли никакие слухи о депортации в Берген-Бельзен, в Освенцим? Совершенно

ясно одно: он не мог совсем ничего не знать об участи евреев в Транснистрии, о перемещениях десятков тысяч человек во время долгих маршей смерти под конвоем румынских солдат. В это самое время посол Франции в Румынии Жак Трюэль постоянно направлял тревожные доклады в Виши. Их наличие заставляет думать, что в дипломатических кругах румынской столицы циркулировала соответствующая информация. Например, 29 июля 1942 г. — напоминаем, Элиаде не просто был в Бухаресте, он день и ночь обивал пороги в МИДе — французское дипломатическое представительство направило в Виши доклад о выражениях протеста в самой Румынии против обращения с евреями в Буковине, о петициях, направленных патриарху Румынии и немецкому послу, а также министру юстиции и высшему руководству страны. Названные петиции были подписаны многими видными деятелями либеральной и национал-крестьянской партий [664] .

664

МИД. V. Е.; Europe № 208. Приводится К. Янку. Iancu С. La Shoah en Roumanie. Les Juifs sous le r'egime Antonescu (1940—1944): documents diplomatiques francais in'edits. Montpellier, 2000. P. 176-177 (первое издание — 1998 г.).

Но по всей вероятности, историка все это совершенно не интересовало. Он стремился воспользоваться пребыванием в Бухаресте, чтобы повидать родных и своих друзей-легионеров. «Дома меня ждало много друзей, — рассказывает Элиаде. — Аудиенция, которую мне дал министр иностранных дел, их, кажется, одновременно насмешила и разочаровала: они надеялись, что Михай Антонеску попробует прийти к соглашению с Легионом при моем посредничестве». Легион оставался фактически полузапрещенной организацией. Этот рассказ, занесенный в дневник все тогда же, в июле 1942 г., имеет принципиальное значение: он служит доказательством, что бывший певец Моты и Марина сохранил близкие отношения с прежними друзьями и, формально признав власть маршала Антонеску, втайне считал себя одним из них. Элиаде между тем удивлялся: почему война, которую он называл «нашей войной» — святая война с юдо-большевизмом, — почти не шла у него на родине? «Почти никто — кроме легионеров — не отдает себе отчета, что произойдет, если победят англо-американцы. Я начинаю страшиться будущего; ведь проиграв, мы утратим свою государственность и перестанем существовать как нация». По этой причине, как он признавался, ему было нелегко акклиматизироваться в Румынии — хотя он и был рад провести несколько дней в родном краю. «Я полностью осознаю одно, — отмечал он в дневнике, будучи настроенным фанатичнее, чем когда бы то ни было. — Происходящее на фронте имеет решающее значение, и то, что я там не нахожусь, в каком-то отношении отделяет меня от моего поколения». Здесь следует уточнить, что после подавления Антонеску мятежа Железной гвардии в январе 1941 г. более 500 легионеров (в том числе и Хоря Сима) сбежали в Германию, некоторые пришли с повинной и стали сотрудничать с администрацией Антонеску, а прочие были в первых рядах отправлены на Восточный фронт. И далее Элиаде писал: «Тот коллективный опыт, который можно испытать по ту сторону Прута (река, отделяющая Старое королевство от Буковины и Бессарабии) мне заказан. Мое творчество, совершенно очевидно, после войны будет пользоваться гораздо меньшим признанием. Должен прийти другой человек, который будет мыслить и чувствовать в соответствии с тем, что пришлось ему пережить там». Несомненно, он думает о примере Эрнста Юнгера и о его «Стальных грозах».

Какова же в действительности была летом 1942 г. ситуация на фронте, расположенном «по ту сторону Прута», о котором упоминает Элиаде и куда ему так хотелось бы отправиться, чтобы соединиться там со своим поколением? Чтобы представить себе общий фон этой ситуации, необходимо на короткий срок вернуться назад. «По ту сторону реки» находятся Бессарабия и Буковина. Напомним, что при их повторном завоевании за год до описываемых событий, в июне — июле 1941 г., румынскими и немецкими войсками были совершены массовые убийства евреев обеих провинций. На этих кровавых бойнях погибло более 30 000 человек. К концу июля 1941 г. выжившие были брошены в гетто и пересыльные лагеря: многие тысячи из них погибли там летом и осенью 1941 г. Оставшееся еврейское население — 118 тысяч человек — было депортировано в Транснистрию в течение осени. К лету 1942 г., во время пребывания Элиаде в Бухаресте, к этому числу добавились еще 5500 человек, подавляющее большинство — из гетто в Черновцах. Среди жертв волны депортации лета 1942 г. были родители поэта Паула Челана, которому тогда было 22 года. Он сам уцелел чудом: когда начались облавы, он спрятался на заводике, где по воскресным дням никто не работал; хозяин, некий Валентин Александреску, по слухам, сочувствовал евреям. Он и предложил Челану спрятаться. Но Паулу не удалось уговорить свою мать пойти вместе с ним. Наутро в понедельник он нашел двери своего дома опечатанными. Его родителей схватили. Конвой уже покинул город [665] .

665

Chalfen I. Paul Celan. Biographie de jeunesse. P., 1979. P. 124-125.

По современным оценкам, общее число евреев, депортированных в Транснистрию в 1941—1942 годах, составило более 140 тыс. чел. Депортации планировались в мельчайших деталях. Они осуществлялись посредством форсированного марша на дистанцию в среднем 30 км вдень. Действовал строгий приказ — отстававших расстреливать. Еще до выхода колонны из города по пути ее следования предварительно вырывались рвы через каждые 5 км. В течение 1942 г. в Транснистрию из Старого королевства были также депортированы примерно 25 тыс. цыган. Сюда же следует добавить еще примерно 150 тысяч украинских евреев, убитых румынскими солдатами в районе Одессы (в том числе 25 тысяч — на основании непосредственного приказа маршала Антонеску) и Гольты (за декабрь 1941 — февраль 1942 г. — 70 тыс. человек румынскими жандармами и украинскими полицаями). Кроме того, незадолго до приезда Элиаде в Бухарест, весной 1942 г., румынская жандармерия передала частям СС 31 тысячу евреев из районов Мостовой и Березовской. Они все были убиты. Эти цифры просто ужасают. В фундаментальном труде «Геноцид евреев в Румынии», где использованы все имеющиеся на сегодня источники, историк Раду Иоанид утверждает, что на территориях, находившихся в годы Второй мировой войны под властью Румынии, погибло в общей сложности 250 000 румынских и украинских евреев. Со своей стороны, в книге Рауля Хильберга «Уничтожение евреев в Европе» отмечается: «Ни одна страна, за исключением Германии, не участвовала так активно в ликвидации евреев... Румыны с наслаждением участвовали в акциях. Выжившие и свидетели, рассказывая о том, как румыны проводили эти операции, рисовали такие картины, которых не найти было ни в одной стране Оси. Даже в немецких рапортах их действия осуждались; в некоторых случаях немцы вмешивались, чтобы прекратить убийства, казавшиеся недопустимыми даже таким закоренелым убийцам, как солдаты немецкой армии» [666] .

666

Hilberg R. La Destruction des Juifs d’Europe. P. 656-657.

Не эти ли операции приходят на ум Элиаде, сокрушающемуся, что ценность его будущего творчества уменьшится, поскольку он не смог принять участие в столь замечательном «коллективном опыте»? Как бы там ни было, не имея возможности воссоединиться со своим поколением на фронте, он пользуется свободными вечерами июля 1942 г., чтобы внести последние исправления в «Миф реинтеграции»; одновременно он правит верстку «Салазара». У него было еще одно занятие, о котором он также писал в дневнике: «Я продолжаю расспрашивать моих легионерских друзей: что произошло 21 января и почему это случилось?» (речь идет о мятеже, сопровождавшемся кровавым погромом, — см. главу VII настоящей работы). Элиаде полностью готов оправдать насилие, царившее в дни мятежа: «Я все больше убеждаюсь, что им была подстроена ловушка, куда они и угодили как наивные дурачки». Вообще прав Эмил Булбук (видимо, один из упомянутых друзей), комментирует Элиаде: покажите мне хоть одного легионера, разбогатевшего за время существования легионерского режима» (с сентября 1940 по январь 1941 г. — Авт.). Бывший вождь Молодого поколения встретился также со своими товарищами по группе Критерион. В «Дневнике» он поведал о бурном споре с Мирчей Вулканеску, Константином Нойкой и «всеми прочими».

Спор касался Железной гвардии. По рассказу Элиаде, Нойка поставил легионерам в вину стремление уютно устроиться в теплом гнездышке, спрятаться за фразой «мы будем довольствоваться технической стороной дела, будем служить государству, вне зависимости от его формы». Отметим, что через несколько лет, в 1945 г., сотни легионеров перешли на службу к новому коммунистическому режиму. «Я порой вмешивался в спор, говоря, что, хоть я и легионер, я решил перестать рассуждать о внутренней политике вплоть до окончания войны» (курсив автора). Нойка, добавляет Элиаде, видел «моральную» перспективу в совершенно искаженном свете и считал, что в этом плане война ничего не решит. Это место имеет ключевое значение — оно еще раз показывает, что Элиаде продолжал считать себя легионером, членом Железной гвардии, — но прагматичным и прежде всего стремящимся в этих трагических обстоятельствах служить своей стране.

Последний важный момент бухарестского отпуска Элиаде: в своем дневнике историк ни разу не упоминает, чтобы за ним следили агенты секретных служб или было установлено наружное наблюдение. Между тем именно их наличием он будет впоследствии оправдываться, объясняя, почему он не повидался со своим еврейским другом Михаилом Себастьяном. В его письме от 1972 г. к Шолему читаем: «Я попросил принять меня Юлиу Маню, главу национал-крестьянской партии, тогда пребывавшей в оппозиции. По пути к нему я заметил за собой слежку. Мне пришлось долго петлять, и в результате я появился у Маню позже намеченного времени. Когда я пришел, выяснилось, что его нет дома; я разговаривал с его личным секретарем» [667] . Эта история полностью выдумана — о ней ни словом не упомянуто в дневнике, в котором события фиксировались немедленно. Однако она принесла Элиаде тройную пользу: во-первых, свидетельствовала о его попытках войти в контакт с оппозицией — тогда как на самом деле он делил время между «друзьями-легионерами» и чиновниками из министерства иностранных дел; во-вторых, рассказ о планах встречи с Маню должен был произвести хорошее впечатление на его израильского корреспондента, поскольку Маню неоднократно выступал за улучшение отношения к евреям, оказавшимся в Транснистрии. Наконец, главным достоинством рассказа о несостоявшейся встрече с Маню была невозможность его проверить: ведь Элиаде якобы явился «с опозданием». Историк привел в свое оправдание еще один аргумент: «В течение тех нескольких дней, что я провел в Бухаресте (на самом деле больше двух недель. — Авт.), за мной было установлено постоянное наблюдение; по этой причине я не пытался встретиться ни с Себастьяном, ни с другими друзьями и коллегами (sic! — Лет.) — я боялся их скомпрометировать» [668] . Элиаде, так часто прибегавший ко лжи, привел историю со слежкой еще и во втором томе «Мемуара», написанном через десятилетие после письма к Шолему. Но в этом случае он предложил несколько иную версию: оказывается, тогда он направлялся не к Маню, а в министерство пропаганды, «чтобы встретиться со вновь назначенным министром профессором Александру Марку». И вновь повторил: «И вот тогда я заметил за собой слежку» [669] . Следующий пассаж вызывает слезы умиления — такая доброта сквозит в намерении Элиаде защитить своего еврейского друга: «Я избегал встреч с Себастьяном, и это обстоятельство, которое печалило меня и глубоко огорчало Себастьяна, впоследствии привело к очень серьезным результатам» [670] (подразумеваются последствия для его репутации и моральной целостности в послевоенные годы).

667

Gradhiva. P. 63.

668

Ibid.’

669

Eliade M. M'emoire II. P. 83.

670

Eliade M. Ibid. P. 83-84.

В самом деле, мало сказать, что Себастьян был опечален: уже год, как он жил в вечном страхе облав и погромов, организовывал свое существование сообразно постоянным слухам о скорой депортации, особенно тогда, в июле 1942 г.; каждая неделя приносила ему ужасные новости — то об усеянных трупами дорогах Бессарабии и Буковины, то о той или другой бухарестской еврейской семье, которую забрали прямо ночью из постелей. Так, он писал в своем «Дневнике» 23 июля 1942 г.: «Я узнал уже некоторое время назад (просто не записал здесь — неужели это утрачивает для меня значение?) — что Мирча Элиаде сейчас в Бухаресте. Само собой разумеется, он со мной не встречался, вообще не подавал признаков жизни». Заметим кстати, что телефон в это время уже существовал; даже если Элиаде не имел возможности встретиться с Себастьяном, он на худой конец мог бы поинтересоваться судьбой своего друга по телефону. «Когда-то я бы счел это отвратительным, более того, невозможным, абсурдным, — продолжает Себастьян. — А сейчас — нахожу естественным. В самом деле, я ничего, абсолютно ничего не мог бы ни сказать ему, ни попросить у него» [671] . Добавим, наконец, что не видно никаких причин, по которым немцы или румыны могли бы подозревать Элиаде до такой степени, чтобы установить за ним слежку: ведь в это время писатель выказывал себя преданным сторонником режима Антонеску. В целом вся эта история о слежке производит впечатление позднейшей выдумки.

671

Sebastian M. Journal, op. cit. P. 439-440.

Конечно, и сам Себастьян не был бы введен в заблуждение подобными сказками — он-то был полностью в курсе дел своего прежнего друга. Его замечания на сей счет лишний раз доказывают абсолютную достоверность его дневников. 12 февраля 1941 г. у Себастьяна состоялся разговор с Ниной Элиаде, бывшей в Бухаресте проездом. После этого он записал в дневнике, что Мирча в Португалии занимает должность атташе по печати первого класса с окладом 12 500 эскудо. 27 мая 1942 г. Себастьян даже зафиксировал слухи о грядущем назначении Элиаде в румынское посольство в Италии. Как мы уже знаем из архивных документов, именно таково было желание историка. Себастьян не ошибался и тогда, когда под той же датой (27 мая) оценил политическую ориентацию Элиаде как «более легионерскую, чем когда бы то ни было». «Он пользуется «новым порядком» — живет как магнат, в райских условиях, в мире, в роскоши и комфорте — о такой жизни можно только мечтать; а я здесь влачу жалкое существование заключенного», — писал Себастьян с горечью [672] .

672

Ibid. P. 432.

Берлин 1942 г., Париж 1943 г.: прогулки по немецкой Европе

Чтобы попасть в Бухарест, Элиаде сначала отправился прямым авиарейсом из Лиссабона в Берлин, откуда уже добрался до румынской столицы на поезде. Вот еще одна запись в его дневнике, также датированная июлем 1942 г.: «Пребывание проездом в Берлине оставило неприятный осадок». Люди на улицах показались ему «озабоченными». А главное, «все сотрудники румынского посольства, с которыми я смог переговорить, — англофилы», — переживал он. Понятно, что этот визит никак не способствовал укреплению его духа. Румынское посольство в Германии действительно выделялось из всех посольств этой страны в Европе относительно достойным поведением в годы Второй мировой войны. Причина заключалась в личности генерального консула Константина Караджа. С марта 1941 г. он непрерывно обращался к руководству своего министерства, стремясь улучшить положение оказавшихся в Германии румынских евреев. Карадж указывал при этом, что к венгерским евреям немцы относятся гораздо лучше; тем самым наносилось оскорбление чести и достоинству Румынии. В частности, ему удалось добиться от маршала Антонеску, чтобы в паспортах этих людей немецкие чиновники не ставили печать «еврей»; должна была быть проставлена лишь специальная отметка румынскими чиновниками. В течение всего 1943 г. Карадж выступал с различными инициативами, направленными на обеспечение льгот для румынских евреев. Иногда его действия были успешными. Именно по его настоянию министр иностранных дел Михай Антонеску в конце концов в декабре 1943 г. перешел к менее жесткой политике по отношению к евреям, жившим за пределами Румынии. Текст соответствующего решения (который, однако, начинался со слов: «Еврейский вопрос, один из самых сложных для Румынии...») имел непосредственное отношение к Элиаде: там содержалось 8 пунктов инструкции, которую следовало соблюдать дипломатическим работникам, отвечавшим за пропаганду за рубежом [673] .

673

По поводу позиции консула К. Караджа см.: loanid R. The Holocaust in Romania. P. 250-270.