Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран

Ленель-Лавастин Александра

По окончании проведенного в Бухаресте отпуска, возвращаясь в Лиссабон, историк снова сделал остановку в Берлине. Именно тогда, в начале августа 1942 г., он впервые встретился в Далеме с Карлом Шмиттом (см. главу II настоящей работы). Затем они недолгое время (в течение сентября того же года) обменивались письмами. Немецкий философ поблагодарил Элиаде за присылку двух номеров журнала «Залмоксис». Обмен корреспонденцией происходил через Румынский институт в Германии (Rum"anisches Institut Deutschland), бывший Румынский культурный институт, расположенный в Берлине по адресу: улица Шарлоттенбург, 9. Мы не зря упоминаем это обстоятельство: оно свидетельствует о наилучших отношениях Элиаде с руководством этого исключительно пронацистского учреждения, целью которого было укрепление дружбы между Румынией и «Германией Адольфа Гитлера» [674] . Руководитель института, писатель Секстил Пускарю, в прошлом был видным членом легионерского движения. Известным деятелем этой организации был и заместитель Пускарю Григоре Манойлеску, до войны (в 1936 г.) бывший владельцем одного из первых легионерских предприятий, а осенью 1940 г., после прихода Железной гвардии к власти, ставший редактором газеты «Buna Vestire».

674

Эта информация приводится в статье Illustrierte Zeitung Leipzig от 18.9.1941, посвященной деятельности Rum"anisches Institut Deutschland. Относительно переписки Элиаде и Шмитта через названный

институт см.: Bundesarchiv Berlin письма от 28.8.1942 (№ 355, В 1); от 1.9.1942 (№ 357, В 1) и от 3.9.1942 (№ 374, В 1).

От этой должности его освободил сам маршал Антонеску, недовольный радикализмом Манойлеску: в его передовых звучали открытые призывы к убийству [675] . Элиаде в своих воспоминаниях упомянул о встрече с Карлом Шмиттом и с гордостью рассказывал, что Эрнст Юнгер обратился к Шмитту с просьбой предоставить ему второй выпуск «Залмоксиса». Как рассказывал Элиаде один из сотрудников Румынского института, Юнгер захватил с собой этот журнал, отправляясь на Восточный фронт [676] . Остановка Элиаде в Берлине важна и по другой причине. Она произошла в момент интенсивных переговоров, в которых приняли участие: с румынской стороны — маршал Антонеску и его однофамилец министр иностранных дел Румынии, с немецкой стороны — представитель Эйхмана гауптштурмфюрер Рихтер. В ходе переговоров обсуждались последние приготовления к «окончательному решению еврейского вопроса в Румынии» (так писал Эйхман в меморандуме от 26 июля 1942 г.) [677] . В этой связи на 17 августа был намечен визит в Берлин румынского комиссара по еврейскому вопросу Раду Лека. Визит состоялся в намеченный срок. Опять-таки трудно представить, что сотрудники Службы печати румынского представительства в Берлине не участвовали в подготовке и проведении этого мероприятия. Элиаде сообщал, что во время этого пребывания в Берлине снова встречался с коллегами из посольства в Германии. Возможно ли, что, общаясь с ними, историк не пытался ничего выяснить по данному вопросу?

675

Назовем, в частности, статью Manoilescu G. Trop d’'el'egance! // Buna Vestire, 13 окт. 1940.

676

Eliade M. M'emoire II. P. 86-87. Впоследствии, в 1960—1972 гг., Элиаде совместно с Юнгером будет издавать в Штутгарте журнал «Антайос».

677

Цит. по: Hilberg R. Destruction des Juifs d’Europe. P. 683.

Новое путешествие Элиаде в Германию было запланировано на январь 1943 г. Ученый радостно писал в дневнике 13 января, что получил от немецкого посла в Португалии барона Хойнингена-Хюене письмо, где содержалось приглашение от имени ректора Мюнхенского университета принять участие в торжественном открытии Музея Центральной Азии им. Свена Хеддина. Церемония открытия должна была проходить 14—20 января; немецкое правительство брало на себя все расходы. Однако после первого взрыва эмоций Элиаде приводил и некоторые доводы против поездки. Политического характера? Ни в коей мере. Основной аргумент оказался из области метеорологии: зима в разгаре, погода плохая, путешествия на самолете «немного рискованны», записывал он в тот же день. Однако долг превыше всего: «Я должен расценивать эту поездку как выполнение воинской обязанности: еду!» Но он не учел мнения руководства: через 4 дня, 17 января, на его имя поступила шифрованная телеграмма от маршала Антонеску. Кондукатор разрешал Элиаде поездку в Мюнхен, однако предлагал на обратном пути заехать в Бухарест. Элиаде тут же заколебался. Чего хотел от него маршал? Не для того ли он его вызывал, чтобы предложить пост в правительстве? Элиаде, которого в свете разгрома немцев под Сталинградом никак не привлекало возвращение в Румынию, опасался подобной возможности. Поэтому он предпочел сказаться больным и в конце концов никуда не поехал.

Конечно, это было печально, однако 1943 г. оказался для Элиаде не столь плохим. Ему было ниспослано утешение, заставившее позабыть неудачу с поездкой в Берлин: визит в Париж! В дневниковых записях 1942—1943 гг. Элиаде неоднократно отмечал, как бы ему хотелось вновь попасть во французскую столицу, где к тому же находился его друг Чоран. Правда, он испытывал некоторые опасения: «Кто знает, какой я найду Францию; быть может, она обезображена коммунизмом?» (запись от 15 января 1943 г.) Да-да, именно 15 января 1943 года. По всей вероятности, он подозревал вишистский режим в некоторых послаблениях коммунистам... Тем не менее 15 октября 1943 г. Элиаде писал, что очень счастлив: его предупредили, что на его ходатайство о выдаче французской визы наложена положительная резолюция — непосредственно генеральным штабом немецких оккупационных войск во Франции. Новость пришлась очень кстати — настроение у Элиаде было самое отвратительное. В последние месяцы дурные известия следовали одно за другим: высадка союзников в Африке, выход из войны Италии... В первые две недели ноября историк очень приятно провел время в Париже в компании своей супруги Нины и Чорана, с которым почти не расставался. Из «Дневника» (запись от 16 ноября 1943 г.) мы узнаем также, что в Париже он встречался с Полем Мораном, Жоржем Дюмезилем и Жаном Кокто и опустошал книжные лавки. Однако эта поездка не смогла его полностью отвлечь от беспокойства по поводу решительно неприятного развития событий на фронте, где, как он писал в тот же день, «обстановка ухудшается с каждым днем». Пребывание во Франции заставило его осознать, что «опасность носит общеевропейский характер». Историк отдавал себе отчет, что события уже невозможно оценивать исключительно с точки зрения их воздействия на Румынию: «англо-американский порядок» становился отныне угрозой для всей Европы.

«Евреи, англичане и американцы»: страшная перспектива поражения Гитлера

В дневниковых записях Элиаде постоянные упоминания о войне, возникнув лишь с конца 1942 г., встречались затем в течение 1943—1944 годов. Причина была проста: победа немцев становилась все менее вероятной. Поворотными в этом отношении стали октябрь — ноябрь 1942 г. «Бессонница, кошмары, депрессия, — отмечал Элиаде. — События в Северной Африке (разгром роммелевской армии, высадка американцев) совершенно выбили меня из колеи между 6—8 ноября». Будущий заведующий кафедрой в Чикагском университете неустанно обличал «идиотскую жестокость Черчилля и Рузвельта» (запись от 20 декабря) и высказывания тех, кого он причислял к «англо-большевикам» (25 декабря). Одновременно он жаловался на то, что ему крайне трудно собраться: «Как писать в этой атмосфере паники и террора?» (30 декабря). Очень любопытно сравнить эти записи с версией, которую Элиаде, перечитав свой «Дневник», предложит западным читателям в «Мемуаре». Там, в частности, приводится следующая оценка событий конца 1943 г.: «Как многие мои соотечественники, как многие европейцы, я счел высадку американских войск в Северной Африке добрым знаком...» [678] Сравнение двух текстов носит тем более разоблачительный характер, что осенью 1942 г. автор «Дневника» выказывал все большее раздражение по поводу мнений, которые выражали некоторые его лиссабонские знакомые, в особенности его соотечественники. «В спорах с англофилами более всего мне действует на нервы тот факт, что политическая ангажированность заставляет их игнорировать основной итог нынешней войны: вступление России в мировую историю», — замечал 19 ноября 1942 г. Элиаде, шесть дней спустя сравнивавший собственное существование с «агонией», не переставая удивляться позиции своих коллег и возмущаться ею: «Другие пьют шампанское при каждой новой англо-американской

победе, забывая, что наши дивизии — на Волге!»

678

Eliade M. M'emoire II. Р. 86.

Еще одна запись, на этот раз от 1 декабря, интересна тем, что говорит об отношении Элиаде к роли евреев в войне. Он считал их такой же воюющей нацией, как другие. «Евреям, англичанам и американцам повезло с русскими, которые единственно способны противостоять немцам. Если это противостояние приведет к гибели Рейха, никакая из трех вышеозначенных наций не будет учитывать наши (Румынии) исторические права». Замечание тем более удивительное, что запись была сделана зимой 1942 г.; летом и осенью следующего года начались первые крупные депортации европейских евреев в лагеря уничтожения. Депортации французских евреев не остались незамеченными в Португалии. Элиаде в своем ослеплении продолжал верить в особую политическую роль евреев, в их стремление к революции, в их пресловутую жажду власти. Эти убеждения определяли даже круг его научного чтения. Прочитав купленную в Париже книгу К. Лаба «Религиозный характер царской власти в Ассирии и Вавилоне» (1939 г.), он сделал следующие записи: «Семиты видят мир динамично, то есть политически. Даже религиозная жизнь семитов сосредоточена вокруг идеи власти». В сравнении с религией индоевропейцев «семитская религия носит революционный характер», заключал Элиаде, сохранивший по данному поводу мнение, присущее ему в конце 1930-х годов. Да он и не собирался от него отказываться. «Корнелиу Кодряну превратил меня в фанатика румынской идеи», — писал он 1 декабря 1942 г. Безвозвратно? Во всяком случае, Элиаде всегда был рад получить весточку от своих политических единомышленников. В записи от 1 февраля 1943 г. рассказывается о встрече с маркизой Делла Роза, которую он описывал как «пламенную легионерку». Маркиза «пишет сейчас роман — пишет по-английски, ведь она американка — о трагедии Легиона». Кроме того, он выражал огорчение по поводу интернирования в лагерь легионера Жана-Виктора Вожана, бывшего члена группы Критерион, о котором узнал в тот момент.

Самым поразительным нам кажется то обстоятельство, что ничто — ни преследования евреев, ни жестокое поведение немецких и румынских войск в Транснистрии — ни в коей мере не поколебало видение мира, сложившееся у Элиаде в предвоенные годы. В продолжение идей, высказанных в 1927 г., он писал 13 ноября 1942 г.: «Я продолжаю думать, что когда-нибудь 1930—1940-е годы будут оцениваться как полная пафоса, самобытности и опыта реакция на псевдорационализм XIX века». Историк словно двигался в границах абсолютно закрытой системы, существовал в мире идей, исключавшем какое бы то ни было проникновение извне. Как отмечала Ханна Арендт, бросается в глаза именно его невозможность установить внутренний диалог с тем, что не является им самим — т. е. его кардинальная неспособность мыслить. Ненависть, или, скорее, безразличие военных лет обусловлены невозможностью установить хоть какую-то человеческую близость с объектом «еврей».

Еврей, превращенный в некое совершенно абстрактное существо, в конце концов у Элиаде исчезает — благодаря применению взаимосвязанных, но отчетливо различимых приемов. Во-первых, сокрытия (полное молчание по поводу ясского погрома и депортаций в Транснистрию, происходивших летом 1942 г.); во-вторых, создания стереотипа, клише (еврей-революционер, стремящийся к власти); в-третьих, введения концепта «космическая катастрофа». Последний настолько же широко представлен в португальском «Дневнике», насколько там отсутствует конкретное описание подвергающихся гонениям и страдающих евреев. Так, в сентябре 1942 г. Элиаде писал: «Мы переживаем космическую катастрофу. В этом состоит единственный смысл войны: к ней следует относиться так, как мои предки относились к землетрясению либо к эпидемиям». Ничего не остается делать, как ждать и молиться, заключал он. Позднее, 24 июня 1944 г., он сравнивал мировую войну с «потопом». Отметим кстати, что подобное видение в чем-то сродни подходу Карла Шмитта, считавшего, что евреи ускоряют приход Апокалипсиса. Понятие «катастрофы» (в наступлении которой никто не виноват, никто не приложил к ней руку, следовательно, и жертв ее не существует) — катастрофы, которая видится как естественная и ниспосланная судьбой, словно некое стихийное бедствие, — здесь, по всей видимости, приобретает значение функции-экрана. Роль этого понятия заключается именно в том, чтобы уничтожить в зародыше все потенциальные связи с жертвой. Это может быть и солидарная ответственность за участь евреев, которую несет дипломат на службе страны — союзницы Рейха; это может быть и простое человеческое сострадание. Наконец, четвертый прием, к которому прибегает историк, — классический метод инверсии, который увенчивает всю конструкцию. В данном случае этот метод заключается в том, что антисемит представляет сам себя жертвой евреев. Так, 5 февраля 1943 г., размышляя о судьбах тысяч погибших на русском фронте и «о еще десятках миллионов, которым предстоит погибнуть» в сердце Европы, Элиаде, чей пессимизм относительно исхода войны достиг высшей точки, добавляет следующую фразу: «В сущности, не исключено, что они (погибшие. — Авт.) являются жертвой, чья смерть была необходима для восстановления космического равновесия, чего мы, жертвы, еще не осознаем» (курсив автора).

В начале 1945 г. европейским дипломатическим кругам уже в основном все известно о систематическом уничтожении европейских евреев. Со стороны Элиаде не звучит никаких комментариев, кроме «удивления» по поводу тысяч жертв войны, положения его страны, несчастья его друзей. Столкнувшись наконец с трагедией, историк вступает в решающее сражение, мобилизуя все свои психологические ресурсы, чтобы обойти ее, держаться от нее как можно дальше. Он объявляет: все происходящее кажется ему «далеким, чужим, внешним». Очистив себя, ученый в дальнейшем будет выглядеть как человек, прежде всего занятый своей участью; интересы его «я» не будут простираться за границы интересов его близких и его родины. И в первую очередь — за рамки его собственных интересов. Вот запись от 3 февраля 1943 г.: «Несмотря на все эти ужасы, я легче отношусь к прошлому (О каких ужасах идет речь — не уточняется. — Авт.). Напротив, прогнозы на будущее порождают во мне непереносимое отчаяние».

Вернемся к 1943 г., целиком прошедшему под знаком поражения немцев под Сталинградом. Для стран — союзниц фашистской Германии это поражение имело тяжелейшие психологические последствия, вызванное им потрясение ощущается и в «Дневнике» историка религий. 4 января 1943 г. он сам удивлялся своему состоянию — поверял дневниковым записям, что никогда прежде не думал, что политика способна ввергнуть его в подобное состояние «метафизического отчаяния». Запись от 15 января 1943 г.: будущий теоретик познания через оргиастические ритуалы не видит иного средства борьбы со своим смятением, как бегство в эротизм. Чем же еще заниматься, задается он вопросом, если «мое отчаяние — отчаяние, родившееся из страха разрушения Европы и появления нового мира, с моей точки зрения совершенно неинтересного — достигло кульминации?». 28 января Радио Лондона сообщает, что в сибирских лагерях уже находится больше румынских солдат, чем на фронте; войска генерала Санатеску начинают отступать; Элиаде, жалующийся на все более жестокие приступы неврастении, чтобы «пережить эту трагедию», увеличивает дозы принимаемых снотворных препаратов, витаминов, транквилизаторов (пассифлорина и адолина). В «Дневнике» все громче звучат драматические нотки. Его автор пишет об «агонии людей и континента под Сталинградом». Жребий брошен. Он в ужасе пишет: «На наших глазах Европа брошена на растерзание азиатским ордам». Его ужас настолько велик, что при встрече с немецким послом в Португалии бароном Хойнингеном-Хюене он демонстрирует способность верить самой грубой пропаганде. «Он мне сказал, что смотрит на будущее российской кампании оптимистически. В Германии отмобилизована крупная армия, которая разделается с Советами. Дай Бог, чтобы это оказалось правдой!» 2 февраля 1943 г., в 16 часов, после мощнейшего артиллерийского удара Красной Армии, боевые действия под Сталинградом завершены. Всего в этой битве погибло более 200 000 немецких солдат и десятки тысяч румын. 3 февраля знаменитому ученому, вынужденному убедиться в очевидном, остается лишь заметить с сарказмом: «Безответственные и англофилы счастливы».