Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран

Ленель-Лавастин Александра

Другие отчеты драматурга свидетельствуют, что он хорошо овладел искусством выражаться двусмысленно. Оно проявляется, в частности, в записке от 1 августа 1943 г., посвященной «историческому скепсису некоторых французских интеллектуалов» из свободной зоны. В ней Ионеско описывает настроения, отмеченные «полным безразличием, иронией и скепсисом», приводя в пример свидетельство некоего «француза — марсельского поэта, редактора лояльного режиму журнала». Его в целом положительное отношение к превращению Франции в протекторат Германии носит на себе «печать кризиса», отражает «психологию побежденных». Тем не менее, отмечает Ионеско, эту точку зрения не следует считать репрезентативной, полностью совпадающей с совокупным общественным мнением [734] . Следует ли на основании этой записки сделать вывод о слабом или, напротив, о сильном влиянии вишистского режима на французское общество? Налицо очевидная и умело выстроенная двусмысленность. Точно так же Ионеско, не колеблясь, нарушает установленные предписания, когда только может это сделать. Так, подружившись с поэтом еврейского происхождения Иларие Воронка, некоторые работы которого иллюстрировали Константин Бранкузи и Виктор Браунер, секретарь по культуре втайне от своих сослуживцев давал ему делать переводы, которые затем публиковались под псевдонимом.

734

МИД: отчет № 1208 от 1.8.1943

Еще одна характеристика периода пребывания Ионеско в румынском посольстве в Виши: дело происходило летом и осенью 1942 г., когда во Франции были в самом разгаре мероприятия по «окончательному решению еврейского вопроса». Румынское посольство не принадлежало к числу тех дипломатических представительств, которые тогда приняли участие в спасении евреев. Между тем именно так поступили дипломаты на службе в Испании и Италии (в последнем случае ряд инициатив были предприняты генеральным консулом Альберто Калиссе); а также сотрудники представительства польского

правительства в изгнании (где особенно отличался рвением Станислав Забелло [735] ). Пока действовали выданные Бухарестом инструкции, не рекомендовавшие принимать никаких мер в данной области, ничто не делалось, чтобы вырвать проживавших во Франции румынских евреев из лап полиции. Так, между 27 марта 1942 г. (дата первой уличной облавы, где пострадали румынские евреи) и 25 сентября того же года более 3000 румынских граждан еврейской национальности были депортированы с французской территории. Облава 24 сентября была особенно страшной: к 10.50 полиция арестовала 959 румынских евреев; к 18.45 их число возросло до 1574, в том числе 829 женщин и 183 ребенка. В служебной записке на имя начальника канцелярии префекта Жиронды заведующий отделом Комиссариата по делам евреев заверяет, что предпринято все возможное для предотвращения побегов. Автор этого документа, поставленный в известность, что «в Париже и в парижском регионе будут непрестанно производиться многочисленные аресты румынских евреев», излагает немецкие инструкции по этому поводу: «Немецкие власти в этой связи требуют крайней бдительности со стороны полиции и жандармерии всего бордоского региона с целью ареста румынских евреев, в предвидении этих мер пытающихся пересечь демаркационную линию» [736] . 729 из них впоследствии были депортированы эшелоном № 37. К 1945 г. уцелели лишь 15; 98 детей из этого эшелона были отправлены в газовую камеру немедленно по прибытии в лагерь. Следующая депортация состоялась 28 сентября 1942 г. эшелоном № 38. Среди его узников были 594 румынских еврея; он въехал в ворота Освенцима 29 сентября — в газовой камере были убиты 67 детей.

735

² Об этом малоизвестном факте сообщается в работе: Korzec P. et Burko J. Le Gouvernement polonais en exil et la pers'ecution des Juifs en France en 1942. P., 1997.

736

Этот документ и подробное описание облавы 24 сентября 1942 г. приводятся в книге: Klarsfeld S. La Shoah en France. Т. 3. Le calendrier de la pers'ecution des Juifs de France (septembre 1942 — ao^ut 1944). P., 2001. P. 1150-1152.

В 1943 г. начался второй этап. Учитывая оборот, который приняли события на фронтах и вероятное поражение Германии, румынское правительство внесло изменения в свою политику. Дипломаты получили указание принять под защиту всех румынских граждан, в том числе евреев. В результате число румын еврейского происхождения, депортированных из Франции, неожиданно сократилось. 8 ноября 1943 г. румынский поверенный в делах при вишистском правительстве смог информировать Бухарест, что аресты евреев-граждан Румынии во Франции прекратились. 3 декабря он обратился к начальнику немецкой полиции в Лионе с целью заставить его прекратить настаивать на репатриации румынских евреев на родину [737] . По оценке Ж. Ансельма, эти меры сохранили жизнь еще более чем 4000 румынских евреев, проживавших во Франции. Румынские дипломаты подчинялись инструкциям Бухареста, которые, в свою очередь, были обусловлены чисто оппортунистическими, а не гуманитарными соображениями. Расчеты Антонеску основывались на надежде, что в нужный момент победители по достоинству оценят изменения в его политике. Глава румынского государства не ошибся. 1 апреля 1944 г. посол вишистского правительства в Румынии (не кто иной, как писатель Поль Моран) в донесении своему руководству отмечал, что речь Идена в палате общин касательно отношения некоторых сателлитов Германии к евреям «вызвала с Румынии многочисленные комментарии и была встречена с одобрением» [738] .

737

Об этом факте см.: loanid R. The Holocaust in Romania. P. 268.

738

MAE (France): V. E., v. 685, f 67. / Iancu C. La Shoah en Roumanie. P. 186.

Жестокая истина такова: до предпринятого Антонеску в 1943 г. изменения курса персонал румынского посольства в Виши ничего не делал для спасения своих соотечественников еврейского происхождения, находившихся во Франции. Во всяком случае, о таких инициативах историкам сегодня ничего не известно. Ионеско, разумеется, на своем невысоком посту не мог сделать ничего. Добавим, что и сам он, учитывая еврейское происхождение его матери, вероятно, боялся оказаться в одном из страшных эшелонов. Тем не менее, если попытка спасения и имела место, вполне возможно, что она была организована именно секретарем по культуре Эженом Ионеско. Выдвинуть эту гипотезу позволяет рассказ Чорана во время собрания в Центре Раши, организованного в Париже в 1980-е годы румынскими эмигрантами еврейской национальности. Историк Матей Казаку рассказывал в этой связи, что во время краткого перерыва он увидел у входа несколько растерянного Чорана, безуспешно пытавшегося отыскать вход в Центр. Попав на собрание, Чоран попросил дать ему слово (что не было предусмотрено программой) и рассказал, как он пытался в 1944 г. вызволить философа Беньямина Фондане из лагеря в Дранси, куда его интернировали как еврея [739] . Чоран уточнил, что с этой целью он связался с «секретарем по культуре» румынского посольства в Виши, у которого были какие-то связи среди немецких офицеров. Затем Чоран посетил одного из них в компании этого таинственного секретаря. Ионеско философ не назвал [740] . Да и как он мог это сделать, если в официальной версии своей биографии, исправленной после войны, драматург утверждал, что никогда не занимал никаких должностей во Франции при вишистском режиме? Однако эта история смутила многих участников собрания: непонятно, о ком могла идти речь, кроме как об Ионеско. Ведь, кроме него, Чоран не сохранил никаких связей с соотечественниками — сотрудниками посольства.

739

Подробнее о попытке спасения Фондане см. настоящую главу, раздел «Встреча в оккупированном Париже: Беньямин Фондане».

740

Беседа автора с историком М. Казаку, сотрудником французского Национального центра научных исследований.

Двойная игра

Двойственное поведение будущего драматурга в 1942—1944 годах, разумеется, объясняет разницу между тем, что он пишет о себе в письмах к друзьям, и образом добросовестного чиновника — не сильно усердствующего, но выполняющего свои обязанности в том минимальном объеме, который требуется, чтобы не быть уволенным. В этом отношении важно свидетельство Марианы Сора. На основании бесед того времени с Ионеско у нее сложилось впечатление, что ему не всегда было легко «придерживать язык, удерживаться от того, чтобы не выказать отвращение к проявлениям фашизма, национализма, антисемитизма и тоталитаризма» в его окружении [741] . Супруги Сора некоторое время жили в Гренобле, где у них родился ребенок [742] . Эжен и Родика стали его крестными. Мариана вспоминает о вечеринке по поводу крещения и об Ионеско, который был явно счастлив хотя бы на время покинуть свой вишистский круг. Эжен ощущал крайнее напряжение среди всех этих пронацистски настроенных дипломатов и прочих аналогичных типов, которые там кишели. Он не испытывал особого желания откровенничать на эту тему, но порой у него проскальзывали то раздраженные, то саркастические замечания — в его бесподобном стиле, в котором бешенство переплеталось с юмором [743] .

741

Sora M. Une vie en morceaux, op. cit. P. 394.

742

Они получили от Эжена и Родики Ионеско открытку, отправленную из Ниццы, датированную 23 января 1943 г. «Дорогая Мариана, дайте Вашему сыну портреты его крестных отца и матери. Надеемся, что он будет таким же красивым, как мы. Шлем Вам наилучшие пожелания, поздравления, целуем бессчетно. Родика и Эжен» (опубликовано в: Liber, № 26, mars 1996, P. 6). Как свидетельствуют отчеты Ионеско, в 1943—1944 гг. он неоднократно бывал в Ницце, где встречался с французскими журналистами.

743

Sora M. Une vie en morceaux, op. cit. P. 399.

В его письмах Тудору Вяну звучат еще две основные темы: раздражение и жалобы касательно ограничений самостоятельности. «В сущности, — писал ему Ионеско в сентябре 1945 г., — за два года мне с большим трудом удалось пристроить всего лишь несколько стихотворений Тудора Аргези (поэта-символиста, 1880—1967. — Авт.) или Луциана Блага» [744] . Утешение тем более слабое, что Блага был поэтом и философом-архаиком и, хотя он и не подпал под очарование Железной гвардии, его философские

размышления об «этническом бессознательном», о румынской стилистической матрице воплощали тот аспект национальной культуры, против которого в течение двух десятилетий боролся Ионеско. Насколько его апология румынской деревни должна была казаться гротескной французам! — жаловался он, и даже заметил: «Кто-нибудь может сказать — и будет прав, — что я занимаюсь контрпропагандой» [745] . Секретарь по культуре, может быть, как раз думал о специальном выпуске журнала «Пиренеи», который готовил. В его отчете от 11 ноября 1943 г. уточнялось, что там были представлены три различных подхода к «румынизму»: европейско-рационалистический (Камила Петреску), мистическо-православный (Нае Ионеску) и мистический неправославный (Луциана Блага) [746] . Несмотря на подобные компромиссы, а может быть, и вследствие них, Ионеско, видимо, был охвачен убеждением, что спасти уже решительно ничего невозможно: «Когда я перечитываю Блага, Элиаде и им подобных, у меня создается впечатление, что у нас никогда ничего не изменится: яростное стремление отделиться от всеобщего, неукротимая враждебность к Западу, новая балканская мифология. Ничего иного. Провинциальная страна. Неспособная присоединиться к большим общностям. Влияние французской культуры оказалось настолько поверхностным!» [747] Любопытно отметить, что в переписке Ионеско также встречаются упоминания о вакансии по кафедре философии культуры Бухарестского университета — т. е. о той должности, на конкурсное замещение которой так и не подал документы Элиаде (как он писал в своем португальском дневнике). Решение последнего, несомненно, порадовало бы Ионеско, который в письме от 20.2.1944 признает, что очень надеется, что кафедра не достанется бывшему вождю Молодого поколения — хотя Константина Нойку он считает «еще опаснее», чем Мирчу Элиаде [748] .

744

Письмо Т. Вяну от 19.9.1945. С. 277.

745

Письмо Т. Вяну от 23.12.1943. С. 229.

746

МИД: Фонд 71, Франция. Печать 1943, т. 42. отчет № 1365 от 11.11.1943.

747

Письмо Т. Вяну от 23.12.1943. Цит. соч.

748

Письмо Т. Вяну от 20.2.1944. С. 232-233.

Единственной радостью за эти годы было рождение его дочери — «прелестной девочки, неожиданного Божьего дара». Ей всего год и месяц, но у нее уже 4 зуба, гордо сообщает он Вяну в сентябре 1945 г. Девочку назвали Мари-Франс: в честь его матери Марии-Терезы и «в честь нашей духовной родины. Она — дочь Франции» [749] . Блестящий знаток ранних произведений драматурга литературный критик Желю Ионеску сообщает, что в период оккупации и после Освобождения драматург был вхож в румынские демократические литературные кружки, сложившиеся вокруг журналов «Франс-Румани» и «Румани либр» [750] . Не исключено также, что Ионеско был связан с Сопротивлением. В «неопубликованном рассказе», вышедшем в свет уже после смерти драматурга в Экс-ан-Провансе, он сообщает, как, став свидетелем схваток союзников с коллаборационистами в Марселе, опьяненный страхом и вином, он тоже беспричинно в них ввязался — «чтобы показать, что я храбрец, хоть на войне и не был». Тогда он еще не знал, что в это время в Виши у него родилась дочь [751] .

749

Письмо Т. Вяну от 19.9.1945. С. 269.

750

Ionescu G. Les d'ebuts litt'eraires roumains d’Eug`ene Ionesco. P. 133.

751

Ionesco E. R'ecit in'edit. Op. cit; см. также: Gheorghiu M. D. Retours sur Ionesco // Liber, № 28. Septembre 1996. P. 7.

Здесь перед нами предстает Ионеско, которого, разумеется, нельзя отнести к числу крупнейших участников Сопротивления, но который прилагает максимум усилий, чтобы сохранить верность самому себе в течение всех этих страшных лет. Несмотря на «морально плохое состояние» и «духовный паралич», которые, по его собственному признанию, Ионеско переживает в течение 1943 г. [752] , он в конечном итоге неизменно высказывается в поддержку «того смысла существования, как он понимается французской и гуманистической традицией» и против «безымянных сил» [753] . Его сущностные оценки заблуждений румынской культуры также остаются неизменными. Например, когда в начале 1944 г. журнал «Кайе дю Сюд» обратился к нему с просьбой подготовить специальный выпуск, посвященный современному поколению румынских литераторов, Ионеско намеревался представить два их основных направления. Одно было модернистским, рационалистским и западническим; другое — «популистским, антизападническим, мистическим». Ко второму он отнес Константина Нойку, Мирчу Элиаде и Эмила Чорана [754] .

752

Письмо Т. Вяну от 23.12.1943. С. 229.

753

Письмо Т. Вяну от 20.2.1944. С. 232.

754

Там же. С. 235.

«Я уже продемонстрировал бесполезность г-на Чорана рапортом № 1197» (апрель — июнь 1941 г.)

В момент написания Ионеско этих строк (в начале 1944 г.) дипломатическая карьера Чорана была давно завершена; он уже давным-давно проводит время в парижских кафе. В сравнении с теми его сверстниками, кто занимал аналогичные посты в различных румынских дипломатических представительствах в годы войны (например, с его другом детства, симпатичным Букуром Тинку, да и с самим Ионеско), срок деятельности Чорана на дипломатическом поприще удивительно короток — всего 4 месяца! Точнее, Чоран вступил в должность советника по культуре 1 марта 1941 г. и продержался на ней всего лишь два с половиной месяца... Фактически 2 мая 1941 г. в рапорте № 1197 полномочный посол Румынии в Виши Дину Хиотт (тот самый «мрачный тип» из писем Ионеско) требует его отзыва с пеной у рта. Многое изменилось с тех пор, как в ноте, направленной лично Хиоттом во французский МИД 11 марта 1941 г., посол просил «принять уверения в почтении» и «имел честь известить, что на должность советника при культуре вышеназванного дипломатического представительства с 1 февраля 1941 г. назначен г-н Эмил Чоран» [755] .

755

Вербальная нота (на французском языке) в адрес французского Министерства иностранных дел; воспроизведена в: Manuscriptum. 1998. Р. 231.

Посол, мягко сказать, стремился как можно скорее от него избавиться. Через месяц после отправки рапорта в Румынию, видимо потеряв всякое терпение из-за медлительности румынской бюрократии, Хиотт снова возвратился к данному вопросу и достаточно раздраженно напомнил Бухаресту, что он «уже продемонстрировал бесполезность г-на Чорана». Секретарь канцелярии главы румынского МИДа Александру Крецяну собственноручно сделал на полях телеграммы пометку — без сомнения, предназначенную для министра: «Просьба обратиться к генералу Антонеску по поводу решения относительно г-на Чорана» [756] . Колеса бюрократической машины завертелись быстрее. Уже на следующий день, 5 июня 1941 г., министр иностранных дел Михай Антонеску направил своему коллеге из Министерства пропаганды письмо под грифом «срочно; строго секретно». В письме значилось: «Имею честь просить Вас направить мне в возможно кратчайший срок постановление за подписью генерала Антонеску, которое предписывало бы протелеграфировать г-ну Чорану, советнику по культуре в румынском посольстве во Франции, о его отставке и об удержании его жалованья за май месяц; в том же постановлении должен содержаться приказ генерала поступать подобным образом со всеми, чья деятельность за рубежом не приносит никакой пользы нашему делу» [757] . Решение было принято генералом Ионом Антонеску 16 мая 1941 г. 7 июня оно было сообщено главному советнику посольства, г-ну Константиниде [758] . Эти документы свидетельствуют, что отзыв Чорана собственноручно подписал генерал (впоследствии маршал) Ион Антонеску. В телеграмме Дину Хиотта министру пропаганды от 17 июня содержится забавная деталь. Явно раздосадованный посол пишет, что «г-н Чоран уже получил жалованье за май месяц 27 числа» (апреля). Несмотря на категорические инструкции, предусматривавшие невыдачу денег, Чоран, всегда именовавший себя «социальным паразитом», сумел оставить за собой последнее слово в данной истории; ему все-таки удалось в последний раз получить выплату по этой необычной «стипендии»!

756

МИД Румынии. Телеграмма № 41761 от 4.6.1941. разд. Кадровый состав службы печати; зарегистрировано за № 42377 f 187, за подписью Д. Хиотта. Собственноручная пометка секретаря канцелярии — за номером 82\940 М 12 bis; от 5.6.1941.

757

МИД: письмо от 5.6.1941 № 42377 f 187.

758

Письмо министра-государственного секретаря Михая Антонеску министру пропаганды № 43328 f 193 от 10.6.1941.