Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран

Ленель-Лавастин Александра

История начинается в 1946 г., когда ежемесячный журнал «Viata Rom^aneasca» (им руководит Михай Раля, занимающий в коалиционном правительстве Петру Грозы пост министра по делам религий и искусства) публикует смелую, но исключительно резкую статью за подписью Ионеско. Как полагается настоящему левому интеллигенту, Ионеско начинает с изложения своих убеждений в том, что только «революционное действие может победить зло в политике». Далее он с необыкновенной энергией набрасывается на национализм и его представителей: «Совершенно необходимо вырвать националистическую идею с корнем. Румыния была больна национализмом. Он совершенно заразил румынскую культуру, румынскую душу. Речь идет о самом страшном моральном раке, излечить от которого способен только скальпель хирурга». Далее Ионеско настаивал на том факте, что националистическая идеология, «этот буржуазный рефлекс самообороны против прогрессивных и благородных социальных идей», в значительной мере питалась спорами интеллигентов о «национальной самобытности». Эта «навязчивая идея» (явный камешек в огород Элиаде) оказалась такой же вредоносной, как «непрерывное землетрясение, как альянс с гитлеровской Германией». В этой статье он нарисовал безжалостную картину корпораций, из которых состояло довоенное румынское общество. Армия, полиция, «буржуазные» магистраты, дипломатическая каста, «опасная не столько своей властью, сколько своим кретинизмом», духовенство, «мрачные» преподаватели, жертвой которых стало юношество, финансисты, промышленники... Все это были «самые гнусные порождения румынской нации».

Но самых «лестных» слов со стороны Ионеско удостоилась румынская армия, особенно офицеры — напомним, отличившиеся участием в массовых убийствах евреев в Бессарабии, Буковине и Трансильвании. Практически в тот самый момент, когда Элиаде восхищается «совершенно необычайной» защитой маршала Антонеску на организованном против него процессе [821] .

Ионеско

объясняет, что ему незнаком более постыдный представитель человеческого рода, чем румынский офицер. Он не только не является символом мужественности нации, подчеркивает парижский корреспондент «Viata Rom^aneasca» «это уродливая, безумная, дурная и злобная баба», вся во власти «примитивного скотства». Не забывает автор и о студенте — для него это «шимпанзе Кузы» (по имени антисемитского лидера А. К. Кузы. — Авт.). Но студент — ангел в сравнении с «легионером», в чьем образе воплощено все, что Ионеско называет «буржуазной духовностью». В ней соединены одновременно скотство офицера, глупость магистрата, бестолковость Элеоноры (проститутки, ставшей в ряды легионеров. — Авт.), наглость подвыпившего выскочки — актерствующего адвоката (вполне узнаваемая фигура — его собственный отец), невежество, нетерпимость и мистика православного священника. Ионеско признается, что был убежден: там, где не было этих чудовищ, должен был царить свет. Однако, констатирует он, ему пришлось столкнуться с ними и во Франции, одетыми в форму дарнановской милиции. Как бы там ни было, объясняет он своим соотечественникам в 1946 г., «я сделал все возможное, чтобы уехать из страны». «Со мной могло случиться все: я мог умереть, заразиться, сам превратиться в собаку, в меня мог вселиться дьявол, обитавший в легионерах. Когда я уехал, у меня было чувство, что я уцелел при пожаре... На границе, завидев венгерское знамя, я чуть было не закричал «Да здравствует Венгрия!» Мне хотелось расцеловать венгерских таможенников. Я словно давным-давно не видел людей. Я пробудился после кошмара; я сбежал из ада; от солдат; от Элеоноры; от Капитана; от призрака Капитана». По мнению Ионеско, румыны должны превратиться из националистов в патриотов. Он даже считает, что такое превращение уже началось: «Румыния вновь становится моим отечеством — лучезарной страной. Тьма рассеялась». Так говорит ему разум. Однако в глубине его души сохраняется некое сомнение, неисчезающий след «упрямой глупости» и «демона садизма», обнаруженных в Румынии [822] .

821

Eliade M. Fragments d’un journal. P. 43 (запись 13.10.1946).

822

Ionesco E. Fragment d’un journal intime // Viata Rom^aneasca, март 1946. P. 137-140.

Михаил Себастьян, не покидавший родины, уже начал их замечать. «Поучающих кретинов выносить труднее, чем обычных», — записывал он 31 августа 1944 г. [823] Ионеско же, находившемуся очень далеко от Бухареста, довольно трудно оценить, что на самом деле происходит в стране, где зарождающийся террор подчиняет себе сознание людей, где на государственном уровне воцарилась ложь, где возрождается новая националистская демагогия. Социальная база коммунистов недостаточна; чтобы ее расширить, они, не колеблясь, апеллируют к националистским и антисемитским представлениям, все еще широко представленным в румынском народе. Во всяком случае, они с ними не борются, чтобы не раздражать население, и под этой сенью расцветают пышным цветом другие партии, представленные в правительственной коалиции. Красное постепенно сливается с коричневым; небывалый союз коммунизма и национализма заставляет бежать из страны многих интеллигентов. Это относится, в частности, к Исаку Шива и Сержу Московичи, которые понимают: им следует поторопиться. После длительных странствий они попадут в Париж в начале 1948 г.

823

Sebastian M. Journal, op. cit. P. 536.

Тогда, весной 1946 г., простодушный Ионеско не мог и представить, какое страшное возмущение вызовет его статья. Следует сказать, что ему еще и не повезло. Его атака против румынского офицерства была произведена по всем правилам одновременно с появлением другой статьи — в «Dreptatea», официальном органе национально-крестьянской партии «Dreptatea». Там также ставилось под сомнение возникновение «нового духа» в армии. Данная точка зрения вызвала гневную отповедь со стороны министерства обороны, опубликованную в его печатном органе, «Glasul armatei». Ее автором являлся полковник Вальтер Роман — отец Петре Романа, чья милая мордашка, безукоризненный французский язык и красный свитер приобрели популярность со времени декабрьской революции 1989 г. Министерство обороны привлекло «Dreptatea» к суду. Последняя, защищаясь, 26 марта 1946 г. напомнила господам коммунистам, «столь чувствительным к престижу институтов», что и «Viata Rom^aneasca» тоже клеветала на армию. Михай Раля был ужасно смущен. А сотрудники национально-крестьянского органа цитировали длинные отрывки из статьи Ионеско. Они припомнили ему все: вот некий «г-н Ионеско, направленный режимом Антонеску в Виши в качестве советника по культуре, теперь отрабатывает свою синекуру, вывалив кучу пошлостей на армию, магистратуру, духовенство и все учрежденные корпорации» [824] . И это написано на страницах газеты, близкой к Румынской компартии! Михай Раля немедленно открещивается от Ионеско; в коммюнике, опубликованном уже на следующий день, он поспешно уточняет, что «по досадной случайности на страницах нашего журнала была напечатана статья Эжена Ионеско; руководство журнала ее дезавуирует». Далее Раля оправдывается, упоминая о совершенно невероятной ситуации: в типографии якобы спутали две рукописи... Он повторяет о своем «глубоком сожалении»... [825] Проще говоря, друзья-левые бросили Ионеско — а ведь он так рассчитывал на них в деле превращения Румынии в лучезарную родину!

824

Dreptatea. № 43. 26.3.1946.

825

Комментарий опубликован 27 марта 1947 г. в Universul под заголовком «Разъяснение Viata Rom^aneasca»

Дело приобретает все большее звучание, Ионеско требуют призвать к ответу. Министр обороны вынужден реагировать. В ходе пресс-конференции он делает сенсационное заявление: он начинает судебный процесс по обвинению в диффамации против того, кого «Dreptatea», при всякой возможности напоминающая о службе Ионеско при режиме Виши, в выпуске от 2 апреля называет «коллаборационистом». Это тяжкое обвинение: в Бухаресте как раз идет суд над военными преступниками. Скандал продолжается в течение двух месяцев — апреля и мая. В качестве новости дня подаются то обвинительные речи, то протесты; например, статья в «Dreptatea» от 7 апреля называется «Ионесковцам и их хозяевам». Приговор, вынесенный 31 мая 1946 г., напечатан на первых полосах всех газет. «Эжен Ионеско приговорен заочно», — пишут «Rom^ania libera» и «Sc^inteia». «Ионеско вынесен приговор», — объявляет «Universul». Выясняется, что первый отдел Военного трибунала заочно приговорил Эжена Ионеско к 5 годам тюремного заключения за оскорбление армии и к 6 годам — за оскорбление нации. И еще на 5 лет Ионеско ждет поражение в правах. Кроме того, из заявления трибунала следует, что будет предпринят демарш по экстрадиции Ионеско из Франции в Румынию [826] .

826

Rom^ania libera 31.5.1946. P. 4. Подробное журналистское расследование «дела Ионеско», произведенное М. Петреу, содержится в журнале «Apostrof» (№ 11-12. 2000. Cluj. P. 19-26).

Ионеско обо всем этом ровным счетом ничего не известно. Первое упоминание по данному поводу находим в письме к Вяну от 27 июня 1946 г. — он жалуется, что никто не был столь любезен, чтобы его предупредить. Однако перспектива экстрадиции его беспокоит. Поэтому он добавляет, что сочтет нормальным, если его «друзья» вмешаются, чтобы противодействовать любому демаршу в этом направлении [827] . Вполне возможно, что так оно и произошло; во всяком случае, Ионеско тогда так и не подвергли экстрадиции. Наивность Ионеско поразительна: через несколько месяцев после того, как румынское государство приговорило его к 11 годам тюремного заключения, он снова обращается к Вяну — все по тому же поводу. Он сознается, что «живет в страхе перед завтрашним днем», что опасается оказаться «социально несостоявшимся», — и опять просит своего корреспондента еще раз походатайствовать о месте в посольстве, на сей раз — «более высокого ранга», что уже больше соответствует его нынешнему возрасту... [828] Драматург явно не осознает всей сложности своего

положения. Может быть, во всем этом стоит усмотреть результат совокупности парадоксов, который в тот момент было трудно осознать. Какая ирония: Ионеско представлял в Виши фашистскую, антонесковскую Румынию, которую ненавидел всей душой. После этого он был приговорен в 1946 г. к длительному тюремному заключению «дружеским» коммунистическим режимом, воплощавшим для него надежду на становление демократической Румынии! Это, конечно, очень способствовало будущей карьере Ионеско как члена Французской академии...

827

Письмо Т. Вяну 27.6.1946. С. 293-294. В. Иерунка в своем парижском дневнике (запись от 25.2.1949) рассказывает, что он только что принес Ионеско указ о вступлении его приговора в силу, опубликованный в «Bulletin officiel». Следовательно, Ионеско тогда с ним еще не ознакомился (Ierunca V. Les Ann'ees ont pass'e, op. cit. P. 27.).

828

Письмо Т. Вяну от 28.1.1947. С. 303-304.

Впоследствии Ионеско не особенно распространялся об этой истории, некоторые обстоятельства которой было непросто объяснить французам — в частности, пребывание в Виши в 1942—1944 годах. Впоследствии, в 1968 г., он очень туманно намекал, что втерся в дипломатическую службу, потому что не хотел воевать, был горд, что «не пришлось маршировать», благодаря тому, что получал возможность не быть ни румыном, ни французом. «Это был цинизм, полный жизни, цинизм юношеский» [829] . Не будем возражать по поводу цинизма, но вот что касается «гордости», о которой он говорил два десятилетия спустя, — вот тут вполне дозволено высказать сомнения. Несомненно, Ионеско впоследствии задавался и другим вопросом — как объяснить свои прокоммунистические взгляды первых послевоенных лет друзьям из журнала «Прёв» и Конгресса за свободу культуры? В «Pr'esent pass'e» о судебном процессе встречается лишь беглое упоминание. «Меня приговорили за памфлеты против армии, — пишет автор, снова уточняя, что он этим «гордился», — право, сколько гордости...» Он упоминает также, что в состав трибунала входил его родственник, военный юрист. Его отец между тем вступил в партию и якобы написал ему из Румынии, что Ионеско «был не прав, предприняв атаку на народную армию» [830] . Впрочем, этот пассаж остается весьма неясным. В 1991 г., когда Румыния после двух десятилетий господства национал-коммунизма вступила наконец на нелегкий путь к демократии, этот текст был повторно опубликован писательницей Мартой Петреу; в великолепном журнале Апостроф» (г. Клуж), главным редактором которого являлась Петреу, текст был назван замечательным. Петреу немедленно отправила экземпляр Ионеско — она была уверена, что доставит ему удовольствие. Она ошибалась: ее немедленно призвали к порядку. И кто же? Сам Ионеско. Он послал ей длинное письмо, где писал, что, «ничего не отрицая в этом тексте, написанном 46 лет назад, но соотносясь с фактами 30-х годов», он считает, что данная работа не подлежит повторной публикации, «поскольку не является актуальной в условиях современной Румынии» — тем более что ее могут использовать сторонники того или иного лагеря, отмечал драматург, не уточняя, что он имел в виду [831] .

829

Ionesco Е. pass'e pr'esent, pr'esent pass'e. P. 87.

830

Ibid. P. 23 et 26.

831

Apostrof. № 11-12. 2000. P. 26.

СТРАХ РАЗОБЛАЧЕНИЯ: РАЗВЕЯТЬ ПОДОЗРЕНИЯ

Каждый испытывал свои терзания, причем весьма парадоксальные. Ионеско, демократ и сторонник левых, боялся экстрадиции и страдал от одиночества; Чоран и Элиаде, интеллектуалы правого толка, замаранные связями с фашизмом, жили в постоянном страхе разоблачения. Однако им удалось быстро развеять подозрения, так что одного из них Морис Надо даже восхвалял в 1949 г. как «нового пророка концентрационной эпохи» [832] , а другому удалось за несколько лет превратиться в апостола «нового гуманизма» и «пламенного эрудита»; так именовал его Жорж Дюмезиль в своем предисловии к «Трактату по истории религий», опубликованному в Париже в 1949 г.

832

В своей статье «Сумеречный мыслитель» (Penseur cr'epusculaire). Combat. 29.9.1949.

В условиях, когда во Франции непрерывно происходили чистки, их, однако, не покидал страх, что придется объясняться и давать отчет в своей деятельности. Этот страх выражался у Чорана и Элиаде по-разному, в зависимости от собеседников и от обстоятельств. У первого порой якобы преобладало смущение — например, когда в октябре 1944 г. он обещал А. Дюпрону привести оправдание по поводу ходивших о нем слухов. Но иногда это было и раздражение, особенно в общении с румынами. Чоран заявил, что порвал со своим политическим прошлым и что не видит причин, которые заставили бы его предпринять усилия в области самоанализа. В таком духе он писал Петру Комарнеску 11 января 1947 г. Это письмо принадлежит к числу тех, где в наибольшей степени отразились его тогдашние настроения. «Мои так называемые политические страсти прошлых лет кажутся мне относящимися к доисторическим временам. Не знаю, считать ли их ошибочными, иллюзорными или истинными. Они принадлежат к исчезнувшей эпохе, по отношению к которой я не могу испытывать ни презрения, ни сожалений. Отовсюду в мой адрес звучат упреки (их много до отвращения) в энтузиазме по поводу некоего тамошнего коллективного бреда. Некоторые даже считают меня ответственным за происшедшее и приписывают мне действенность, которой, на мой взгляд, у меня никогда не было. С момента Освобождения мои здешние соотечественники изо всех сил стараются причинить мне неприятности. Если все это пока не принимает более серьезный оборот, так только благодаря французам. Вот почему я принял решение никогда больше не вмешиваться в румынские дела. Да я и чувствую себя дальше от них, чем когда бы то ни было» [833] . Неужели Чорана грызет раскаяние? Мысль о малейшей ответственности за моральное участие в недавно происходившем геноциде, ответственности даже самой отдаленной и исключительно этического плана, в этих строчках никоим образом не прослеживается. Между тем письмо адресовано другу юности, оставшемуся в Бухаресте; в подобном случае возможна полная откровенность. Философ отказывается дать оценку своим идеологическим пристрастиям и своему антисемитизму 1930-х годов (как он пишет, не испытывая по этому поводу «ни презрения, ни сожалений»), даже не понимает, в чем его можно упрекнуть. Точно так же, как Мирча Элиаде и Карл Юнг [834] .

833

Письмо П. Комарнеску от 11.1.1947. Manuscriptum. 1998. Р. 237-238.

834

Относительно К. Юнга, и, в частности, короткого эссе «Essays on Contemporary Events», написанного им по-английски в качестве ответа хулителям, см.: Roudinesco E. Carl Gustav Jung: de l’arch'etype au nazisme. D'erives d’une psychologie de la diff'erence // L’Infini. P., № 63. 1998. P. 73-94.

«Неприятности» Чорана

Может быть, для размышлений такого рода Чорану не хватало необходимых теоретических инструментов? Следует иметь в виду, что современный исследователь должен подходить к этому вопросу осторожно, с учетом вероятности впасть в анахронизм. Привычное для нас понятие «работа памяти» тогда еще почти не употреблялось. Напомним, однако, что в 1946 г. в Германии была издана книга Карла Ясперса «Немецкая вина» (переведенная на французский язык в 1948 г.). Мир автора очень близок чорановскому: немецкая культура и философия экзистенциализма. Вслед за анализом собственно преступлений, в разделе, расположенном между «политической виной» и «метафизической», Ясперс долго рассуждает о «вине моральной». Это понятие бывшему стипендиату стипендии Гумбольдта явно совершенно чуждо. Кто же, по Ясперсу, способен испытывать «моральную вину»? Любой человек, «стремящийся разобраться в себе самом», в более широком смысле — все, кто верит в существование совести и раскаяния. Морально виновны все, кто «знали или могли знать и, несмотря на это, вступили на путь, который, будучи подвергнут суду совести, оказывается путем преступно ошибочным. Они могли скрывать происходившее сами от себя; может быть, позволили одурманить и соблазнить себя» [835] . Среди разнообразных вариантов подобной позиции немецкий философ упоминает, в частности, «частичное одобрение национал-социализма» [836] , а также компромиссы и моральную поддержку по отдельным случаям. Это определение, кажется, специально разработано для Чорана. Однако решение последнего порвать с политикой после войны явилось результатом не столько угрызений совести (как настаивают многочисленные исследователи, в чьих комментариях Чоран предстает мучимым невыразимой виной), сколько того обстоятельства, что подобные дела прежде всего «причиняют неприятности».

835

Jaspers K. La Culpabilit'e allemande. P., 1990. P. 74.

836

Ibid. P. 76.