Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран
Шрифт:
Важно подчеркнуть, что это возвращение к автаркической, националистической идеологии не являлось маргинальным явлением, взрывом чувств, который партия лишь терпела. Центральная роль национализма в идеологии по своей интенсивности и продолжительности (два десятилетия) не имела аналогов в советском блоке. Национализм тесно сросся с новой государственной доктриной, получившей название «протохронизма» [968] , постепенно вытеснившей марксизм-ленинизм. Это явление имело самое непосредственное отношение к Элиаде, причем сразу в двух аспектах. Во-первых, потому, что здесь очень пригодились его воспевание архаики, фракийско-дакского наследия и сокровищ румынской этнической идентичности; во-вторых, потому, что, по всей вероятности, сам Элиаде оказался непосредственно причастен к новой волне национализма в коммунистической Румынии. Ведь воскрешение национализма вовсе не явилось результатом исключительно насаждения сверху; на деле оно было в значительной мере следствием переговорного процесса между многими участниками, в частности руководством компартии и различными фракциями интеллигенции, не всегда близкими к режиму и не всегда действовавшими из оппортунистических побуждений [969] . По словам американского эссеиста румынского происхождения Нормана Мани, утверждающего, что эту информацию он получил от самого Константина Нойки, именно Элиаде принадлежала идея вновь запустить в Румынии большую дискуссию о «национальной специфике», столь популярную в эпоху между двумя войнами, которая столь дурно завершилась в те времена и в которой сам Элиаде играл основополагающую роль. В начале 70-х годов ученый из своего американского далека сумел убедить Эдгара Папю (Рари), с которым неизменно поддерживал отношения, в необходимости привести в соответствие с требованиями современности движение, называемое протохронистским. (Эдгар Папю, академик, ушедший на пенсию, бывший университетский профессор в предвоенной Румынии, после 1945 г. провел много лет в тюрьме [970] .) Выдвинутая инициатива была сочтена достаточно приемлемой и довольно последовательно
968
Протохронизм, от греческого «proto-chronos» (первый по времени), проповедует идею румынского приоритета во всех крупных культурных достижениях Запада. В более общем виде в этом понятии отражается концепт защиты «подлинно румынского» (национальных, этнических ценностей) от «не относящегося к подлинно румынскому» (космополитическому, иностранным, особенно западным, влияниям).
969
О первой фазе этой игры спроса и предложения см.: Alexandrescu S. Une culture de l’interstice. La litt'erature roumaine d’apr`es-guerre. // Les Temps modernes, Janvier 1990. P. 136-158, где затрагивается вопрос о «мифе признания утраченного» в 60-е годы. В более общем виде проблема рассматривается в статье: Shafir M. Political Culture, Intellectual Dissent and Intellectual Consent: The Case of Romania. // Orbis. Vol. 27. № 2 'et'e 1983. P. 410.
970
Manea N. Mircea Eliade et la Garde de fer. // Les Temps modernes. Avril 1992. P. 90-115.
971
По этому вопросу мы предлагаем читателю обратиться к предыдущей главе. В фонде Элиаде в Библиотеке им. Регенстейна в Чикагском университете имеются три адресованных ему письма Э. Папю (1978 г.).
972
Рари Е. Le protochronisme roumain // Secolul XX (Bucarest), № 5-6, 1974. P. 8-11; De nos classiques: contribution `a l’id'ee d’un protochronisme roumain, Bucarest, 1977.
973
Относительно этой двойственности и роли интеллигенции см.: Verdery K. National Ideology under Socialism. Identity and Cultural Politics in Ceausescu’s Romania, Berkeley and Los Angeles, 1991; Laignel-Lavastine A. Le national-communisme en Roumanie. // D. Cefa"i (sous la dir. de), Cultures politiques. P., PUF, 2001. P. 341-364.
Во всяком случае, многие среди интеллигенции (писатели, историки, социологи, философы) не преодолели искушения разделить этот подход. Конечно, у широкого возвращения к национальным истокам был и немного неприятный аспект, например пышное празднование 2050-го юбилея «единого дакского государства», решение о котором принял сам Чаушеску...Что касается румынского народа, его героические добродетели были воспеты в рамках гротескного и непрекращающегося фольклорного фестиваля «C^antarea Rom^aniei». В этом народе все же было и нечто хорошее, поскольку он оказался не полностью пролетарским: образ крестьянина занял почетное место рядом с образом рабочего, а классовая борьба уступила место нерушимому единству нации, славному своими традициями и этнокультурной преемственностью. Именно в таком контексте, в стране, все более погружавшейся в пучину нищеты и страха, произошло возвращение к Элиаде, неотделимое от курса, который можно было бы назвать «обращением к 30-м годам». Именно в это время научным обоснованием режима явились исследования Лючиана Блага об «этническом подсознательном», Константина Нойки — о «румынском ощущении бытия» (такое название носила работа, опубликованная в 1978 г.); ряд работ Элиаде в это время издавались и переиздавались, было также опубликовано множество исследований его творчества.
Историк был вполне в курсе происходившего «возвращения», впрочем, он сам использовал это слово в своем «Дневнике». Да и почему бы ему приходить в негодование от этого? Сокровища румынской духовности, славное наследие дакских предков, борьба с западными влияниями, мечта об этнически однородном государстве... Острейший парадокс, на который на Западе почти никто не обратил внимания, состоял именно в том, что сам Элиаде явился глашатаем этой идеологии в 20—30-е годы. И именно благодаря этому он стал исключительно полезным. Журнал «Tribuna Rom^aniei», задача которого состояла в придании благообразия режиму Чаушеску в глазах зарубежной общественности, в марте 1982 г. посвятил Элиаде материал на целый разворот, полный дифирамбов. Статья называлась «Румынские и универсальные ценности в творчестве Мирчи Элиаде» и рисовала его как великого борца за идеалы румынизма, доказавшего всем своим творчеством, что он «неизменно оставался неотъемлемой частью румынской духовности» [974] . Элиаде мог бы показать, что такое «возвращение» ему совсем не по сердцу, и публично от него откреститься. Однако ничего подобного он не сделал. Напротив, он упомянул в дневнике в октябре 1973 г. о визите румынского издателя, прибывшего в Чикаго с целью предложить ему написать план для публикации полного собрания его сочинений в Румынии — «грандиозный план», по выражению его собеседника [975] . В ноябре 1978 г., всего несколько месяцев спустя после кровавого подавления восстания шахтеров в долине Жиу, ученый проводит целый день, перечитывая свое произведение «От Залмоксиса до Чингисхана», чтобы подготовить его к переводу для румынского издания. «Пришлось ждать целых 8 лет, пока наконец румынские власти на это решились...» — комментировал он [976] . Эта работа была опубликована в 1980 г., а в 1981 г. за ней последовала «История верований и религиозных идей». Именно в 1986 г., когда храбрый румынский профсоюзный деятель Василе Парасхив, неустанно отстаивавший права человека и профсоюзные свободы в Румынии, был схвачен, избит Секуритате, а затем объявлен пропавшим без вести, у Элиаде появились новые основания для радости: вышли в свет две посвященные ему книги, авторами которых были его соотечественники: Адриан Марино («Герменевтика Мирчи Элиаде») и Мирча Хандока («Дополнения к биобиблиографии»).
974
Tribuna Rom^aniei 1.3.1982. С. 12-13 (публикация на румынском и немецком языках). Заглавная статья была написана Ромулусом Вулканеску, писателем, после 1989 г. ставшим активистом крайне правой ультранационалистической партии Rom^ania Mare («Великая Румыния»). В 1972—1983 гг. между Элиаде, находившимся в США, и Р. Вулканеску велась переписка — об этом свидетельствуют письма, хранящиеся в Библиотеке им. Регенстейна в Чикагском университете.
975
Eliade M. Fragments d’un journal II. P. 153.
976
Ibid. P. 399.
Последний из названных авторов сегодня отличается высокой активностью в области публикации произведений Элиаде в Румынии, а с 1989 г. выступает одним из наиболее бдительных охранителей и ревнителей его памяти [977] . Статья, которую Хандока опубликовал в 1984 г. в румынском журнале «Vatra» как раз представляет собой достойный пример той аргументации, которую выдвигали некоторые румынские интеллигенты, чтобы окончательно убедить национал-коммунистический режим в необходимости реабилитации историка религий. Так, данная статья призывает полностью признать «заслуги журналиста-демократа Элиаде» (sic), несмотря на его склонность «к некоторым реакционным идеям» [978] . Разве Элиаде был антисемитом? «В своих Мемуарах он с симпатией отзывается о коллегах и друзьях-евреях», — пишет Хандока. Вот уж в самом деле расставлены все точки над «i»... Специально для властей автор подчеркивает, что ученый никогда не изменял своему патриотизму. Тут же перечисляется целый список качеств, который не может не понравиться волюнтаристскому, ультрашовинистическому режиму нового кондукатора (присвоившего себе и другие титулы — Гения Карпат и Дуная мысли). Элиаде, излагает Хандока, всегда считал, что чувство отчаяния незнакомо румынской интеллигенции, он «блистательно» ругал молодых, сомневавшихся в «гении» народа, клеймил позором соотечественников, осмелившихся перейти на французский язык, и занял «крайне резкую позицию по поводу кривляний некоторых космополитов, представляющих собой форму предательства». Все это, разумеется, находилось в полном соответствии с грандиозной и «развернутой на многих направлениях», как тогда говорили в Бухаресте, борьбой румынской нации против предателей-космополитов, продавшихся Западу.
977
Например, его статья «В атаку, в штыки!», датированная июнем — июлем 2000 г., содержит попытку дать ответ ученым, критикующим Элиаде; попытка, отличающаяся скорее пылкостью, чем солидной аргументацией. Читатель почерпнет из нее сведения, в частности, о существовании разветвленного заговора, направленного против мэтра. М. Хандока проницательно раскрывает его: «Дискредитация проводится тщательно и методически, без малейшей ошибки, дело с успехом доводится... до последнего победного боя» (Vatra (Tirgu-Mures). Июнь — июль 2001. С. 21). (Понятно, что здесь содержится тонкий намек на припев «Интернационала» с его «последним, решительным боем».) Воздадим, однако, справедливость этому номеру журнала, заслуга которого состоит в публикации под общим заглавием «Casus belli» (повод к войне, — лат.;
978
Handoca M. Mircea Eliade, journaliste // Vatra, № 5, 20 мая 1984. Р. 13 (это тот самый номер, о котором шла речь в предыдущей сноске).
Чем же занят в это время Элиаде? В 1984 г., приняв решение разрознить свою библиотеку и завещать часть ее Академии наук Румынии, ученый не видел ничего дурного в том, чтобы вступить в официальные контакты с сотрудниками румынского посольства в США — и это в тот самый момент, когда преследования по политическим мотивам приняли в Румынии поистине грандиозный размах [979] . Эти контакты были продолжением предыдущих. Разрядка в американо-румынских отношениях в конце 60-х — начале 70-х годов уже приводила к встречам Элиаде с рядом эмиссаров из Бухареста. Румынское правительство безуспешно пыталось склонить его к посещению родной страны; Элиаде не прерывал наметившегося диалога, но ставил свой визит на родину в зависимость от одного условия: публикации полного собрания своих сочинений. Поскольку это условие не было выполнено, Элиаде не удостоил коммунистический режим своим посещением. Точно так же поступил и Чоран, с 1980 г. отклонявший все подобные предложения. Однако Элиаде ни разу не счел необходимым протестовать по поводу «возвращения», полезного режиму, чьи неблаговидные действия имели для него значение лишь в той степени, в которой затрагивали его собственную персону.
979
См. об этом специальный номер журнала L’Alternative (ответственный редактор F. Maspero): «Roumanie. Crise et r'epression (1977—1982). // L’Alternative. Suppl'ement au № 20, Janvier 1983 (составители материалов — M. Berindei et A. Colas).
Глава десятая
ИСКУССТВО КАМУФЛЯЖА: СОЦИАЛЬНЫЕ СТРАТЕГИИ
В какой степени социальные стратегии, выбранные тремя писателями в 1950—1980-е годы, определялись страхом, что будут преданы гласности самые темные страницы их прошлого? Мы расстаемся здесь с игрой памяти и забывчивости и вступаем в более прозаическую область признания и опровержения, хотя на практике эти столь разные категории неизменно чередуются. Борьба за признание путем принятия различных вынужденных мер в области камуфляжа на самом деле основывается на ремарке Карла Ясперса относительно Хайдеггера. Ее можно применить и к Элиаде и Чорану, правда, под несколько иным углом зрения: они никогда не ощутили глубину своей ошибки; следует ли из этого заключить, что они так никогда и не испытали настоящего кардинального изменения, что происшедшее с ними на самом деле являлось сложным явлением, в котором сочетались метания, расчет и попытки скрыть прошлое?
Разумеется, данный вопрос лишь в незначительной степени относится к Эжену Ионеско. У него, однако, хватило мудрости очень рано отдалиться от эмигрантских кругов и полностью сконцентрироваться на своей новой идентичности французского драматурга. Ионеско был честолюбив, а в Бухаресте успех не приходил к нему долго. Кроме того, румынское происхождение являлось препятствием. Разве быть румыном априорно не означало быть маленьким? Ионеско больше не собирался фигурировать где-то между латышами и лапландцами. Ему было уже больше 40 лет, и необходим был быстрый прорыв к славе. Постепенно возникла официальная биография, принятая и сегодня: отец был румын, мать — француженка. В Румынии, до окончательного переезда во Францию, Ионеско был преподавателем французского языка. Во время войны и в первые годы после ее окончания он перепробовал много профессий — сперва на юге Франции, затем в Париже... И так далее и тому подобное.
В целом международное признание пришло к нему довольно быстро, даже если в течение первых 6 лет его творческой жизни во Франции ему пришлось одновременно преодолевать недоверие режиссеров, часто сбитых с толку его пьесами, равнодушие публики, которую он завоевал не сразу и не вдруг, наконец, прохладное отношение критики. Например, чтобы противостоять неудаче с пьесой «Стулья», поставленной в 1952 г. и освистанной прессой, потребовалась поддержка Беккета, Кено, Сюпервиля и Адамова. Но у Ионеско хватило мудрости еще и для того, чтобы завоевать Париж извне. Решающей вехой в этом отношении стало его выступление на открытии Бесед о театре авангарда в Хельсинки в июне 1959 г. Иностранные критики с интересом открыли для себя этого пионера нового театра. Французы последовали их примеру лишь в 1966 г. Тогда его пьесы были включены в репертуар «Комеди Франсез». Четыре года спустя он добился признания и от академии. Румыния далеко. К тому же нужно учитывать: он вступил в мир литературы в 1934 г. под знаком ниспровержения устоявшихся ценностей и приобрел болезненный опыт; несомненно, ничего подобного с ним не могло произойти в здании на улице Конти, под надежной защитой его купола — даже если и случалось нечаянно встречаться там с несколькими тенями, знакомыми по «ужасному болоту Виши». Ионеско до такой степени сросся со своим новым образом, что во время посвященной ему и его творчеству декады в Серизе в 1978 г. руководительница крупного издательства даже спросила: разве Ионеско — румынская фамилия? Этот вопрос был тогда у многих на устах. Ионеско удивительным образом «вновь руманизируется» на склоне лет — ему разрешит это сделать его сан французского академика, сан бессмертного [980] . Об этом свидетельствуют многие его близкие: стареющего драматурга ничто так не интересовало, как происки Румынии. В этом он был сходен с Чораном. Однако, даже отринув Румынию, он оставался привязан к ней, несмотря ни на что, и каждый год, в праздник православной Пасхи, в Святую пятницу, он приходил на службу в храм на улице Жан-де-Бове.
980
Эту позднюю румынофилию непросто датировать точно. Во всяком случае, из дневника В. Иерунки за 1960 г. известно, что в то время Ионеско, видимо, еще не окончательно примирился со страной отца. 24 апреля 1960 г. Иерунка записывает: «У Эжена Ионеско есть странные навязчивые идеи, которые возвращаются с постоянством кризисов. Иначе как мне объяснить себе самому, не впадая при этом в волнение, — его неожиданный звонок сегодня утром, когда он поведал нам совершенно серьезно, что вся Румыния была фашистской и что он очень хочет сделать это обстоятельство достоянием гласности».
ЭЛИАДЕ: ФРАНЦУЗСКАЯ КРИТИКА И НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ
Мирча Элиаде будет продолжать придерживаться выбранной им когда-то стратегии — диверсии изнутри. Это все тот же «троянский конь», изобретенный в 1944—1945 гг. Основные направления этой стратегии легко вырисовываются из письма, которое направил ему в конце 1951 г. старый сообщник, Юлиус Эвола. В ответ на письмо Элиаде Эвола пишет: «По поводу Ваших разъяснений относительно сложившихся у Вас отношений с «масонами» научного мира: они (отношения) представляются мне весьма удовлетворительными. Речь идет скорее о тактике, чем о методологии, и вряд ли можно выдвинуть какие-либо возражения против попытки введения некоего троянского коня в научную цитадель. Важно только ни в коем случае не попасться, учитывая, что научному кругу соответствует своеобразное психическое течение, способное оказывать очень тонкое влияние — деформирующее и заразительное» [981] . Но Элиаде, по-видимому, не попадается; можно, как минимум, утверждать, что избранная им тактика — разумеется, в сочетании с поразительной работоспособностью — окажется на удивление эффективной. К началу 80-х годов 70-летний Мирча Элиаде — ученый, чьи работы переведены более чем на 20 языков, почетный доктор десятка университетов, член бесчисленного множества академий. Один только список его научных работ — книг и статей — занял целых три тома [982] .
981
Письмо Ю. Эволы М. Элиаде, датированное 15 сентября 1951 г. Опубликовано в работе: Mincu M., Scagno R. Mircea Eliade e l’Italia. Milano, 1987. Цит. по: Baillet P. Julius Evola et Mircea Eliade: une amiti'e manqu'ee. P. 51.
982
См. по этому поводу монументальный труд М. Хандоки: M. Eliade. Bibliographie, 3 vol. Bucarest, 1997, 1998, 1999; а также: Allen D., During D. Mircea Eliade: An Annotated Bibliography. N.Y, London. 1980.
Кроме того, ученый охотно распространялся об этой стратегии в кругу друзей. В 1980 г. Санда Столоян отмечала по поводу отношений Элиаде с Францией (куда ученый, получивший в 1957 г. назначение на должность заведующего кафедрой истории религий Чикагского университета, возвращался затем каждое лето), что Париж его долго бойкотировал. Особенно это относилось к левым интеллектуалам, но также и к научным кругам. Последнее не совсем точно: хотя, как мы видели, в начале 50-х годов его романы расходились плохо. Элиаде удалось завязать прочную дружбу со многими учеными, которых он намеренно держал в неведении относительно своего политического прошлого. В их числе были Жорж Дюмезиль, Анри Корбэн, а также Луи Массиньон, Жан Гужар, Жан Даньелу. «В конечном итоге, — продолжает Санда Столоян по поводу тех, кто не смог его по-настоящему оценить, — он «снял с них скальп», он одержал победу во всех кругах! Он в моде во Франции, это предел того, о чем он мечтал» [983] . Действительно, Элиаде завоевывает не только широкую аудиторию рядовых читателей, привлеченных доступностью и легким стилем его работ, но и таких известных лиц, как Морис де Грандийяк, африканист Жорж Баландье. Последний в статье 1978 г., озаглавленной «Мирча Элиаде, хронист человечества», утверждает, что «столь поразительная жизнь нашла выражение в не менее поразительном творчестве» [984] . В то же самое время философ Поль Рикер заявлял, что гордится своей принадлежностью к числу тех, кто «в течение долгих лет возмущались непризнанием во Франции истинного величия Мирчи Элиаде», человека, который был его другом и, по признанию философа, помог ему «продолжать мыслить и надеяться» [985] .
983
Stolojan S. Au balcon de l’exil roumain... P. 101.
984
Balandier G. Mircea Eliade: chroniqueur de l’humanit'e // Les Nouvelles litt'eraires. 5. juillet 1978. P. 10.
985
Ricoeur P. Mircea Eliade. Les Cahiers de l’Herne «Mircea Eliade». P.. 1978. P. 272-273.