Забытый - Москва
Шрифт:
Он вспоминал свой первый поход. Неизвестность, страх, желание узнать, приобщиться к этому жуткому и притягивающему действу, называемому войной. И выглядеть спокойным, уверенным, как они все, кто шел в поход в пятый, седьмой, а кто и двадцатый раз. Постоянная неуверенность, беспокойство: так ли ты все делаешь, не выглядит ли это смешно или, хуже того, жалко.
И грязь, духота, изнурительные часы чавканья по болоту, усталость, тяжелая, как камень на шее, и бесконечная, как болото. Редкие блаженные минуты у костра после ужина и ужасные
Сейчас, разумеется, комаров не было. Так же как и грязи, и духоты. Был мозглый, пронизывающий, даже с сыростью, холод, какой бывает от сильного ветра при малом морозе.
Ветер дул спереди, чуть вразрез, в левый глаз, швырялся мелкой колючей крупой. Кони с наветренной стороны покрывались белой коростой, недовольно отворачивались от ветра. Дорогу приходилось пробивать в изрядных сугробах. Хотя для саней проблем не было, после тысячи копыт путь становился гладок, передовые кони проваливались по колено, а то и по брюхо, быстро утомлялись, их приходилось то и дело менять. Это приводило к толчее и задержкам. Светлого времени было мало, а тучи и буран съедали и его, потому за день проходили всего верст двадцать.
И тут Бобер сознательно ничего не делал для ускорения похода (хотя мог бы!), давая Владимиру до конца прочувствовать все прелести черной ратной работы. Правда, и объективно спешить было нельзя. Не только для того, чтобы сохранить в хорошей форме коней, главное - чтобы осторожно и незаметно подобраться к Зубцову, занявшему в задумке Дмитрия неожиданно главное место.
Когда он узнал, как близок Зубцов к Ржеве, в голове его вяло и без особой охоты кружившиеся наметки операции сразу вдруг связались и слились в короткую и простую формулу.
Только к формуле этой сбоку цеплялась совершенно посторонняя, но веселая, задиристая и в общем-то очень детская мыслишка, которой он в конце концов поделился с монахом. Тот заржал, как жеребец, шарахнул кулаком по луке седла:
– А что?! Очень даже интересная штука! И я разомнусь, члены свои убогие расправлю! Главное - очень воспитательная! Аах-ха-ха!
– Ну чего ты ржешь-то?! Жеребец!
– А я тот городишко вспомнил! С нужником. Как его? Городло, кажись.
– Да? А у тебя пенная трава с собой?
– Это зачем?!
– Ну... вдруг молодого князя отмывать придется.
– Аах-ха-ха! Нет, не должно!
* * *
За один переход до Зубцова воевода Константин, получив самые подробные инструкции, принял на себя командование отрядом. Князь Владимир, Бобер, монах и один из проводников, Глеб, сопровождаемые двадцатью всадниками, взятыми только для того, чтобы торить дорогу, в санях уехали вперед к Зубцову. С этого момента благодушные наблюдения для Бобра закончились. Наступил жесткий, по минутам просчитанный, не допускающий никаких сбоев и отклонений режим выполнения задуманного. Это хорошо знал монах, замолчавший и насторожившийся в одночасье. И хотя Владимир знать
* * *
Сытая длинногривая лошадка равнодушно пофыркивала на редкие понукания, трусила абы как, явно понимая, что хозяева не спешат. В санях сидели четверо: молодой шустрый возница; просто одетый, но глядевший властно и важно купец; двое нищих, одетых в лохмотья, - молодой, почти мальчик, обутый в полуразвалившиеся лапти на босу ногу, и старик, огромный, пузатый и мордастый, этот был вообще босиком. Старый заботливо укрывал мальчика и свои ноги меховой полостью, подшучивал над собой и над купцом:
– Ну что, торгаш, как себя чувствуешь?! В чужой шкуре, да с нищими рядом? Небось, спрашивать начнут - растеряешься.
– Ты сам-то гляди бороду не потеряй, - отшучивался купец, - а то как возмешься трепаться...
Лошадка долго и тяжело одолевала подъем со льда реки на крутой и высоченный берег. Когда поднялись, оказались сразу перед воротами, однако возница в них не сунулся, поехал влево вдоль стены, в посад, к торжищу. Путники умолкли, возница попетлял среди лабазов, остановился у какой-то лавки, окликнул:
– Дядя Егор, ты тут?
Высунулся парнишка:
– Дядя Егор дома, гостей дожидается.
– А, стало быть нас. Тогда мы поехали. Стража-то там как, своя? Пропустят?
– Пропустят, кому вы нужны. Может, спросят чего...
Поехали к посадским воротам. Ступив под своды башни, лошадка перешла на шаг и остановилась, видно, порядки знала. Тут же из полумрака их окликнули:
– Эй, шустряк, куды прешь, кого везешь?
– Из Зубцова мы. Я Глеб, ты меня не помнишь, что ль? К дяде Егору, меховщику, гостя вот везу.
– Всех вас, что ли, упомнишь. А что за гость?
– Купец из Твери.
– Где же твой товар, купец? Мыт надо платить.
– Товар следом, - усмехнулся купец, - сперва сговориться надо. А то ну как не сговоримся.
– Сговоритесь, Егор у нас покладистый. А это кто с вами?
– Это калики, убогие,- заспешил возница,- старик слепой, да мальчишка-поводырь. По дороге подобрал, закоченели они. Вишь, дед аж совсем босой.
– Босой?! В такой холодище? Блаженный, что ль?
– стражник подошел к саням, откинул полстину.
– Эге! И впрямь! Как же ты так терпишь, божий человек?
– Привык уж, - смиренно улыбнулся старик, - Вовку вон жалко, еще не приноровился. Дак ведь добрых людей много кругом. Как видят беду нашу, так и укроют, и помогут. Вот и Глебушка, храни его Бог...
– И куда ж вы?
– Мы к церкви поближе, сынок, к церкви. Там и помолимся, и с голоду не помрем...
– Эх, бедолаги. Погодь, Глеб, - стражник потопал в караульню и вынес краюху хлеба с куском сала, сунул парнишке, - вот, пожуйте, да словечко перед Господом за меня, грешного, замолвите.