Загадки древнейшей истории (Книга гипотез)
Шрифт:
…Случайности отдельных человеческих судеб, переплетение исторических событий разных уровней населяют мир культуры непредсказуемыми столкновениями. Стройная картина, которая рисуется исследователю отдельного жанра или отдельной замкнутой исторической системы, — иллюзия. <…> Более того, именно эта беспорядочность, непредсказуемость, „размазанность“ истории, столь огорчающая исследователя, представляет ценность истории как таковой. Именно она наполняет историю непредсказуемостью, наборами вероятных случайностей, то есть информацией. Именно она превращает историческую науку из царства школьной скуки в мир художественного разнообразия.
…Искусство воссоздает новый уровень действительности, который отличается от нее резким увеличением свободы. Свобода привносится в те сферы, которые в реальности ею не располагают. Безальтернативное получает альтернативу» (С. 96, 194–195, 208).
Именно
Способствуя осмыслению альтернативного характера социального бытия в прошлом, настоящем и будущем, книга Ю. М. Лотмана «Культура и взрыв» восполняет ощутимый пробел, который доселе существовал в исторических, историко-культурных и философских исследованиях. Она меняет наши представления о мире и законах его развития, что делает ее незаурядным явлением отечественной культуры. Практически каждый абзац этой книги может быть развернут в солидную монографию, став прочной базой для новых исследований. К сожалению, идейное богатство книги Ю. М. Лотмана лишь в незначительной степени востребовано нашими современниками. Не беда! Этой небольшой книге суждена долгая жизнь.
Но муза, правду соблюдая,
Глядит: а на весах у ней
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих тяжелей[168].
III
Целесообразно выделить пять уровней рассмотрения проблемы поиска исторической альтернативы.
Первый уровень. Поиск исторической альтернативы имеет онтологический статус: он ведется и меняет свой вектор в реальном социальном пространстве и реальном времени. Такой же статус имеют различные социальные утопии, возникающие в это время, и проекты государственных преобразований, которым впоследствии не будет суждено воплотиться в жизнь, — все они принадлежат культуре своего времени и не могут быть от нее безболезненно отчуждены.
События происходят здесь и теперь. Процесс поиска еще не завершен во времени: настоящее время еще не успело превратиться в прошлое, наоборот, оно тесно связано с недавним прошлым, со вчерашним днем, и строит различные планы на ближайшее и отдаленное будущее[169]. Это — малое время истории[170].
Грядущие результаты этого поиска и сроки, потребные для достижения желаемой цели, вызывают ожесточенные споры. Споры ведутся как о самой «сокровенной цели», так и о средствах ее достижения (моральных и аморальных, приемлемых и неприемлемых, реальных и умозрительных). Споры из сферы теоретических дискуссий плавно перетекают в сферу практической политики, и наоборот.
В качестве социального пространства, как правило, выступает столица, где «гремят витии»; провинция — дело иное, там царит «вековая тишина». Впрочем, возможны исключения: по ироничному, но исключительно точному наблюдению поэта Давида Самойлова, «в провинции любых времен есть свой уездный Сен-Симон».
Субъекты поиска принадлежат к политической и интеллектуальной элите общества; безмолвствующее большинство не принимает ни малейшего участия в этом процессе, о котором мало что знает, питаясь слухами и сплетнями. Хотя результаты поиска исторической альтернативы неизбежно скажутся на судьбе всего общества, большинство не осознает это, равнодушно наблюдая за происходящим или глумясь над неудачными попытками изменить привычное течение дел. Господствует практически всеобщая иллюзия, что решение судьбы большинства от него самого совершенно отчуждено и никак не зависит. Применительно к «петербургскому» периоду истории России можно смело утверждать, что пушкинская ремарка «народ безмолвствует» еще не написана или, по крайней мере, не успела стать банальной от слишком частых повторений.
Второй уровень. Поиск исторической альтернативы завершен в реальном социальном пространстве и реальном времени. Проблема поиска утратила онтологический статус. Событие совершилось и приобрело статус исторического
Однако далеко не все разделяют эту точку зрения. Еще живы люди, имевшие непосредственное отношение к выбору исторической альтернативы и хорошо осведомленные о скрытом механизме принятия тех или иных решений. Они хранят память о былом в его незавершенности и пытаются понять как смысл минувших событий, так и свое место в них. Настоящее не является для них единственно возможным следствием прошлого, непосредственное восприятие которого сохранилось в их памяти, где не угасает «минувшего зарница». Для них история — «догадок сеть», продолжающийся процесс, в котором «мы часто действуем случайно»[171].
Иногда эти люди настолько прочно укореняются в прошлом, что еще при жизни становятся ходячим анахронизмом: суетные, с их точки зрения, хлопоты настоящего им глубоко чужды, ибо кажутся мелкими, пошлыми и лишенными эстетического и нравственного смысла[172]. Физическое старение этих последних свидетелей былого протекает «средь чуждых сердцам их людей»[173]. Именно таким человеком и был князь Петр Андреевич Вяземский, более трети века проживший с непреходящим ощущением собственной выключенности из настоящего времени, десятилетиями холивший и лелеявший свою тоску по «золотому веку» русской дворянской культуры. С особенной сердечной болью он вспоминал о безвременно погибших современниках, которых «преждевременная смерть похитила с поприща, богатого многими надеждами, не обратившимися в события»[174]. С конца 30-х — начала 40-х годов, когда наступили сумерки дворянской культуры — после смерти Пушкина, Дениса Давыдова, Баратынского, — князь остро чувствовал свое одиночество. «Жизнь мысли в нынешнем, а сердца жизнь в минувшем»[175], — так в 1877 году, за год до смерти, написал он в одном из последних стихотворений.
«Память сердца»[176] неотделима для таких людей от непрекращающихся мыслей о том, что в какой-то момент времени их судьба могла сложиться иначе, если бы река времени повернула в иное русло. Хотя только один шаг отделяет такие размышления от попытки вообразить в сослагательном наклонении важнейшие эпизоды своей биографии, лишь единицы решаются этот шаг сделать[177]. С предельной откровенностью и поразительной протокольной точностью Анна Ахматова изложила логическую последовательность подобных размышлений в «Пятой северной элегии», которая, как я уже упоминал, была завершена 2 сентября 1945 года, в день победы над Японией и окончания Второй мировой войны.
Но иногда весенний шалый ветер,
Иль сочетанье слов в случайной книге,
Или улыбка чья-то вдруг потянут
Меня в несостоявшуюся жизнь.
В таком году произошло бы то-то,
А в этом — это: ездить, видеть, думать,
И вспоминать…[178]
Третий уровень. Историки получают доступ к документам, осознают сам факт наличия в прошлом проблемы поиска исторической альтернативы и начинают ее изучать, стремясь постичь суть былых событий и овладевая хронотопом минувшего.