Загадочная Коко Шанель
Шрифт:
Она говорила:
«Смешно! Я была первой, кто поехал в Лондон после Освобождения. Сначала заехала в Швейцарию за деньгами, у меня их больше не было. Потом поехала в Соединенные Штаты. Я пошла к их консулу: «Месье, мне сейчас же нужен паспорт!». Он попросил меня заполнить анкету. Я сказала: «Вы знаете меня лучше, чем я сама!». Он сказал: «Тем не менее вы должны дать отпечатки пальцев». «Хорошо, месье, но это не займет много времени? Я хочу уехать завтра». Эта маленькая процедура (она пошевелила пальцами) длилась одну минуту».
Коко не отреклась от барона фон Д. Помогла ему преодолеть трудности в послевоенной Германии.
Я записал, если можно так выразиться, слово в слово ее разговор с Сержем Лифарем, когда мы завтракали втроем. Речь шла об оккупации.
— Я, — говорил Лифарь, — по долгу службы (он
— Я нахожу, что это было невежливо, — выезжать. (Я понимал: дурной тон, дурное воспитание, порядочная женщина не могла показываться в Париже, занятом немцами, — вот что, без сомнения, она давала понять.)
— Она была ужасна, — продолжал Серж. — Однажды я сопровождал ее в гестапо. — Он опустил голову, как будто услышал свист пуль. — Она говорила все, что ей приходило в голову. Я пытался заставить ее замолчать: «Послушай, Коко, достаточно, остановись, мы не в детском саду».
— У меня совесть была чиста, — сказала Коко, — значит, я ничем не рисковала.
— Если бы она пошла к де Голлю, — заметил Лифарь, — было бы то же самое, она выложила бы все! Все, что у нее на сердце.
— На этих днях он, наверное, попросит меня прийти к нему, — сказала Коко. — Он знает, что в Америке я назвала его «генерал у'eу'e». Это рассмешило американцев, которые очень любят меня. Англичане тоже меня любят. Но не французы.
— Некоторые французы, — поправил Серж.
— А почему бы мне не сказать генералу то, что я думаю? — спросила Коко. — Я скажу ему: мой генерал, ваши министры — у'eу'e. (Особенно, это само собой разумелось, министр, от которого зависела «От Кутюр» и который должен был бы запретить множеству людей лезть туда, в первую очередь Кардену!)
В разговоре неожиданно было упомянуто имя влиятельного лица в моде:
— Этот! — взорвался Серж. — Всю войну он был коллаборационистом. И он, и еще Такой-то! Это были люди немцев! Когда началось Освобождение, они обернулись резистантами! [201] Браво! Четыре года я встречал их в «Рице» с немцами! О, мне это абсолютно безразлично, но все же не следовало так поступать с Маршалом [202] . Резистанты! Эти двое! Ни у кого не было храбрости Коко!
201
Участник французского Сопротивления в годы Второй мировой войны.
202
…так поступать с Маршалом. — Маршал Франции Филипп Петэн (1856–1951), командующий французской армией в первую мировую войну, в 1940 году стал главой Французской республики в Виши, подписав мирный договор с Германией. В 1945 году был приговорен к смертной казни, замененной ввиду преклонного возраста пожизненным заключением.
— Я ему сказала… (одному из этих двоих, кто, без сомнения, в 44-м выступил как «очиститель» [203] ): мой дорогой, единственная резистантка — это я.
— Ты закрыла свой Дом, ты! — кричал Серж. — Другие работали, делали все, что просили немцы.
— Немцы платили, — заметила Коко. Она добавила: — Мне говорили: они платят нашими деньгами. Я отвечала: перемирие обязало нас отдать эти деньги. Значит, это их деньги.
Ей рассказали о посещении Герингом ювелирного магазина Картье [204] . Пересказывая нам этот случай, она изобразила диалог Геринга с представителем дирекции, которому было поручено его встретить:
203
…выступил как «очиститель»… — Так называли во Франции людей, которые после Освобождения искали и судили коллаборационистов.
204
Картье — знаменитая
— Господин маршал, у нас нет больше ничего особенного, что мы могли бы вам предложить, но если пожелаете, мы сможем заставить возвратить…
— Ни в коем случае. Идет война, а во время войны не покупают большие драгоценности. Я пришел просто затем, чтобы показать этим молодым людям (офицерам его свиты), что производит гений французских ремесленников. Я бы хотел, чтобы они научились восхищаться вашими часами.
После чего Коко прочла лекцию о по-настоящему — роскошных-часах, которую я не старался запомнить, чтобы не загромождать память. Естественно, меня больше интересовал Геринг.
— Вы действительно ничего не собираетесь купить, господин маршал?
— Может быть, маленький сувенир, чтобы доставить удовольствие мадам Геринг. Если только у вас есть что-нибудь не очень дорогое.
Не удивляйтесь! Диалог, воспроизводимый Коко, слишком сказочен. Впрочем… Не знаю, почему у меня такое чувство, что я слышу наивный по форме отголосок удивительной правды. Что-нибудь не очень дорогое! Я был в Офлаге [205] , подыхал от голода; победа немцев ввергла меня в отчаяние, это был триумф зла, тотальный ужас, отрицание божественных истин, впитанных с молоком матери. Один из директоров магазина Картье Луи Дево был вместе со мной в плену. Мы входили в кружок, который собирался на Sportplatz [206] , чтобы составить прогноз поражения и перспектив возрождения Франции. В это время Геринг рассматривал браслет:
205
Концентрационный лагерь для пленных офицеров.
206
Спортивная площадка (нем.).
— …с маленькими изумрудами, насколько мне помнится, — говорила Коко, — сущий пустяк, совсем не дорогой.
Она похлопала себя по груди там, где мужчины держат бумажник. У Геринга не оказалось при себе денег.
— Я пришлю за браслетом завтра.
— Ни в коем случае, господин маршал! Вы унесете его сейчас! И прикажете расплатиться, когда вам будет угодно.
— Ни за что!
— Да! Да!
И Коко продолжала:
— Он унес браслет и через пять минут прислал деньги.
— Естественно, — сказал Лифарь.
Он призвал меня в свидетели, задав мне этот восхитительный вопрос:
— Почему бы Герингу не заплатить? Он мог купить половину Европы.
Незадолго до Рождества я должен был зайти к Картье, чтобы выполнить поручение Луи Дево. Я был освобожден раньше него. Помню пустые витрины. Да и все равно ничего не мог бы купить. Воображаю, как бы я выглядел, если бы увидел там Геринга. Пусть не думают, что Мадемуазель Шанель говорила бы с ним, улыбалась ему. Она их не видела, уверяла Коко, и я убежден, что говорила правду.
— Их не могло не задеть, что женщина, еще недурная собой, совершенно не замечала их, — говорила она мне.
Женщина, еще недурная собой. Как это трогательно! Ей было шестьдесят лет, когда Шпац «прятался» у нее на рю Камбон. Прятался — несомненно, в этом есть некоторое преувеличение, и все же… Он так боялся, что его заметят, обнаружат, отправят из Парижа, где, благодаря Коко, жил спокойно и комфортабельно. Окопавшийся в тылу (так говорили) очень хорошо воспитанный стареющий Дон Жуан. Трудно ли вообразить жизнь этой странной пары в годы оккупации? Коко выходит из «Рица», проходит мимо двух часовых, которые, возможно, узнавали ее. Коко на рю Камбон. «Я их не видела», — твердила она. Они стояли в очереди перед ее Домом, надеясь купить флакон духов для любимой, Liebchen [207] . И Коко со своим кроваво-красным ртом, как ударом кинжала:
207
Любимая (нем.).