Загадочная русская душа на фоне мировой еврейской истории
Шрифт:
Обратим внимание хотя бы на Детский фонд писателя Лиханова. Где он, что с ним? Никто не знает. А он создавался–то под фанфары всей страны. Но, как только набрали денег, так и слух о нем пропал, не то, что народный контроль над его действиями. Почему? Да, потому, что создавался он под всеобщим пропагандистским давлением под определенного начальника. «Где деньги, Зин»? Как пел Высоцкий.
Поэтому загадочная русская душа, и без этого не умеющая объединяться с другими душами, этими самыми насильственными советскими «обществами» окончательно и бесповоротно потеряла эту способность. Пропал даже зародыш объединения для защиты любых своих интересов, начиная от любительства подледного лова, и кончая правом вовремя получать свою зарплату, не говоря уже о ее размере. Поэтому какой–нибудь умелец в одиночку 10 лет из швейной машинки, тракторного редуктора, алюминиевых корыт, деталей сенокосилки, маслобойки, доильного аппарата и прочих бросовых железок со свалки собирает автомобиль, который ему никогда не купить. Поэтому любители сбора кедровых шишек могут объединиться только для того, чтобы у военных совместно нанять вертолет для доставки
Где же генетические корни неспособности русских людей объединяться? Во–первых, климат, заставивший большую часть года первобытных русских находиться в берлоге в жесткой тесноте, буквально прильнув друг к другу. Во–вторых, невозможность расширения этой берлоги, до изобретения стен и очага длительного сохранения тепла. Синдром скученности вызывает конфликтность, на которую обратил внимание еще Аристотель на примере «вместе путешествующих». Развитие изучения этой конфликтности получило в космонавтике, когда экипаж космонавтов строго подбирался по совместимости в длительной тесноте. Притом опыт показал, что даже ученые не могли предусмотреть всех нюансов, и конфликты то и дело возникали.
Вторая причина в том, что те же самые зимние холода заставили племя быстро разделиться на зимние берлоги по семьям. А как же им разделиться еще? Не по любительским же «обществам», как это можно осуществить в теплых краях, когда и зимой можно жить почти индивидуально. При этом семья, это не такая семья, которую мы понимаем, произнося это слово. Фактически это мать–одиночка со своими детьми и пришлыми мужьями, хотя и любовь не надо исключать в частных случаях с полным смыслом слова семья. Но это довольно таки частный, чтобы не сказать редкий случай, иначе бы наши мужчины в целом были бы более заботливыми отцами. А почему таким семьям в отдельных берлогах жить дружно? Надо сперва повраждовать друг с другом, чтобы понять, наконец, что объединение в деревню более перспективно. Пока война продолжается, но и деревни есть.
Северные народы, кочующие за стадами своих, а на самом деле диких, оленей, нашли выход в разделении своей орды на узкие кланы нескольких семей, кочующих раздельно, почти без общения друг с другом. И не потому, что они сами до этого додумались. Просто таких оленьих стад нет, чтобы прокормить без ущерба для себя большие деревни. Совершенствованию своих жилищ мешал сам кочевой образ жизни. Народы Прибалтики пошли несколько иным генетическим путем, они же оседлые. Не надо за своими коровами бродить. Поэтому они создали себе хутора, то есть семья от семьи стала жить километрах в нескольких, иногда и еще ближе, но так, чтобы ругаться и драться было далеко ходить, а занять соли при необходимости или поиграть в карты раз в неделю — близко.
В Западной Европе климат, то есть внешняя среда, совсем не такие как на Великой русской равнине, поэтому он не мог столь сильно влиять на скученность. Поэтому здесь, разделившись на семьи, стали строить дома, от поколения к поколению все более совершенные, более просторные, пока не добились как в Исландии по 50–60 квадратных метра на человека, столько, сколько сегодня Россия имеет на 5–6 человек. Бирюком на своих 50–60 квадратах вечно сидеть не будешь. Захочется общения с себе подобными, прелесть которого состоит в том, что его можно в любую секунду прервать, удалившись на свои квадраты. Поэтому стали вырабатываться как правила поведения в обществе, так и неписаные законы при объединении особей для каких–либо утилитарных целей: обязательность, компромисс, равнозначимость, дисциплина, да и сами права человека. Целей же этих объединений – бессчетно. Но сама возможность отдалиться от себе подобных, хотя бы на время, сделала необходимым создание законов для сообщества, в том числе и право на собственность, которая явилась следствием договора об общении. Поэтому богатые и знатные, хотя и имели неоспоримые преимущества над пролетариатом, но установленные правила общения, закрепившиеся в генах, не допускали даже мысли у них о столь жестокой эксплуатации себе подобных. Рабовладение на Западе было стертым, неявным, преимущественно при пленении, и быстро сошло на нет. Вот поэтому на Западе так легко и прочно создаются тысячи и тысячи различных объединений по интересам. Надо отметить, что здесь не было таких особо жестоких князей–грабителей. Поэтому размер и богатство дома не явилось причиной для ограбления, а значит и причины прибедняться, закапывая свои сокровища в землю, не было. Ну, разве что на случай войны с соседями.
Возвратимся на заснеженную Русскую равнину. Конфликтность в русской берлоге конечно была неизмеримо более высокой, зима длинная, холодная, а места мало. Много места не делали из соображения сохранения тепла, оно, и чумы у северных народов небольшие. Если в Париже можно прожить в мансарде без отопления с одной лишь жаровней с тлеющими угольками, то в русской берлоге надо топить днем и ночью. Поэтому о расширении жизненного пространства в своей берлоге и думать не приходилось. Вспомним о «синдроме стада дикобразов»: близко друг к другу — теплее, но колется, далеко друг от друга — холодно, но не колется, поэтому выбирается золотая середина. Вот русские бирюки и кололись довольно ощутительно, но не замерзали. И это
Русско–финско–угорские и прочие орды жили на просторе в своих лесах, места на каждую было раз в десять, если не в сто, больше, чем у скученных народов, продуктов питания тоже было достаточно, но, естественно, не без труда в суровом климате. На чем можно было выделиться в таких условиях, завоевать авторитет и стать князем? Как и в Западной Европе – на силе, хитрости, находчивости, энергичности. Поэтому этот этап должен происходить одинаково у всех народов. Но у скученных народов князь от князя находился в двух шагах, поэтому неизбежные войны между ними по самым различным поводам должны были когда–то перейти в стадию соседских переговоров, иначе бы народы–карлики не выжили. У русских же князей для войны надо было идти в более–менее дальний поход, верст на полсотни или около этого. Поэтому соседний народ во главе с их князем восприниматься должен не как сосед, с которым что–то не поделили, а как абстрактное стадо животных, которое надо подоить и вообще почти — что скушать, авось, опять вырастет. Не так ли поступали первые американцы, завозя десятки, если не сотни тысяч негров на свои плантации? Они же не считали их людьми? Некоторые и по сию пору не считают. Точно так же не считали людьми и русские князья племя, на которое направлялись в поход верст на полсотни.
Дело усугублялось тем, что на всех этих лесных просторах не было ничего, пригодного для развития ремесел, вообще производства. Ни железа, ни меди–олова, ни серебра–золота, ни поделочного камня, ни самоцветов, всего того, что может составить при соответствующей обработке собственность, не очень обременительную для хранения и накопления. Действительно, не станет же князь хранить и накоплять березовые туески да прялки с веретенами, сани и дрова, долбленки с медом, просо и гречиху? Хотя, конечно, накоплял и это в разумных пределах, но столько, чтобы не портилось. Но разве это капитал? Да за все это, что я перечислил, ломаного меча, наконечника для пики не купишь. Поэтому долгие века князья–грабители и их народы–племена воевали друг с другом просто так, иногда из–за рыбного места или беличьего лесочка, иногда просто от природной вспыльчивости, выработанной веками в тесной берлоге. Отличались князья от своего народа только тем, что могли со своей дружиной есть и пить горячий напиток столько, что нередко умирали от обжорства и перепоя. Все, больше они ничем не отличались. Даже большие дома они построить не могли, так как не знали, как их отопить зимой.
Это была законсервировавшаяся жизнь в своем развитии как у австралийских аборигенов или у тех племен в Америке, о которых упоминает Фрэзер и очень удивляется, что они, живущие в наиболее благоприятных условиях, менее всего развиты. Так ведь причин нет развиваться. Генетика учит, «что естественный отбор выступает в двух формах: стабилизирующей и движущей. Стабилизирующий – по Шмальгаузену наблюдается среди организмов при постоянных условиях существования. В этом случае все вновь возникающие мутации оказываются вредными, так как нарушают приспособленность к окружающей среде, они не развиваются, а сохраняется лишь достигнутая приспособительная норма». Вот эта самая «приспособительная норма» и закрепилась в русском народе, в котором веками ничего не менялось, ни скученность людей в домах, слишком маленьких в целях экономии тепла, ни исходящая из нее конфликтность и стремление хоть ненадолго остаться одному, без соседей–родни. На остальные народы–малышки, жившие в 50 верстах, смотрели как на марсиан, разве их жалко, разве они люди, разве им больно, разве они способны чувствовать? Совершенно так же думали о неграх белые американцы еще менее ста лет назад, некоторые и сейчас так думают. Но и князья–грабители жили в той же самой «приспособительной норме», еды им хватало, выпить тоже, а большего чего–то они и не знали, чтобы пожелать и достигнуть. Вся Русская равнина иссечена большими и малыми реками, речушками, ручьями, набитыми рыбой как бочки селедкой. Вы помните, как «Один мужик двух генералов прокормил» у Салтыкова–Щедрина, сплетя из собственных волос силки для птиц и сеть для рыбной ловли? Глиняные горшки изобрели, берестяные туески придумали, деревянные ложки и чашки спроектировали, сани и хомут — тоже. Что же еще надо для жизни? Так и жили, бояре объедались и оппивались, народ тоже не умирал с голоду, более чем регулярно размножался, но угодья–то не кончались. Мы и сегодня так живем. Нефти, газа, металлов и всего прочего у нас — невпроворот. Вот когда закончатся, – задумаемся, как жить дальше. Только цивилизация–то уйдет вперед, нас дожидаться не будет.
Напомню из генетики: «Движущая форма естественного отбора Дарвина проявляется при изменении внешней среды. Тогда наследственное уклонение, совпадающее с направлением изменения условий существования, подхватывается естественным отбором. В конечном итоге, вследствие гибели особей, не обладающих преимуществами в новой среде обитания, полезное уклонение постепенно распространяется в популяции. Если отбором подхвачено одно уклонение, наиболее выгодное в данных условиях, популяция перестраивается как единое целое. Но когда происходит отбор нескольких качественно разных уклонений, примерно одинаково приспособительных по отношению к одному и тому же фактору среды, возникает несколько направлений эволюции одной и той же популяции. В природе постоянно сосуществуют обе формы естественного отбора. Можно говорить лишь о преобладании движущей или стабилизирующей формы на данном этапе эволюции. Стабилизирующий отбор охраняет признаки, имеющие в определенных условиях существования приспособительное значение, движущей — создает новые приспособления».