Заговор францисканцев
Шрифт:
– Фра Салимбене, сиор Джакопоне, – окликнула Амата. – Смотрите-ка, кто пришел! Вы помните фра Конрада?
Печаль омрачила лицо Джакопоне, когда он поднял голову. Он отвел взгляд, уставился на перила лоджии. На лице монаха было чистое любопытство. Салимбене слишком плохо знал Конрада, чтобы помнить, как тот выглядел прежде.
– Невероятный документ доверил вам фра Лео, – заговорил историк, – хотя в нем и маловато чудес.
Амата поспешно стала объяснять, что за листы лежат на пюпитрах у переписчиков.
– Я надеюсь, ты будешь доволен, Конрад. Ты ведь когда-то просил меня это сделать.
Она испытующе взглянула на
С помощью Дзефферино отшельник проковылял сперва к одной, затем к другой конторке, просмотрел пергаменты.
– Вы оба – прекрасные писцы, – похвалил он, затем обратился к фра Салимбене: – Что касается чудес. Фра Лео намеревался записать совершенно правдивую историю. Он не позволил бы себе раскрашивать рукопись вымышленными событиями, сколь бы поучительны они ни были для читателя.
Салимбене виновато склонил голову, возможно, снисходя к немочи говорящего.
– И он, разумеется, был прав. Я знавал многих, вымышлявших ложные видения, чтобы заслужить почет и представить себя святыми, которым открыты высшие тайны. И один Бог знает, сколько видений порождены больным мозгом, отравленным собственными испарениями, так что иной и в истинном видении заподозрит лишь вымысел.
Он начал горячиться.
– А поддельные реликвии! Сколько я повидал в своих странствиях! Монахи в Суассоне хвастают молочным зубом, якобы выпавшим у Христа-дитяти на девятом году жизни. Нить, которой перевязывали пуповину Господа, я видел в трех разных мощехранилищах – впрочем, там, допускаю, хранятся куски одной и той же нити. Зато цельную крайнюю плоть мне показывали в семи церквах. И каждую в праздник Обрезания выставляют с огромным торжеством.
Джакопоне отложил перо, смиренно взглянул на рассказчика.
– Я однажды касался крайней плоти. Это событие потом месяцами вдохновляло мои молитвы.
Салимбене насмешливо усмехнулся в ответ на признание Джакопоне:
– Такова вера простецов. В конечном счете это самое веское основание для существования реликвий и чудес. Абстрактные рассуждения не нужны вдовице, сжимающей в кулаке свою лепту. А вот сосуд с драгоценными каплями молока Богоматери... кто не отдаст за него и то немногое, что имеет?
Конрад нахмурился, но смолчал.
– Я теперь устал, – сказал он Амате, не прибавив, что утомил его фра Салимбене. – Где можно отдохнуть?
Только спустившись вниз, где их не могли слышать писцы, он выразил свои сомнения.
– Сиору Джакопоне я верю и рад видеть его с пером в руках, но боюсь, ты сделала ошибку, доверив рукопись Лео Салимбене. Его легко принять за пустого шута, но его симпатии на стороне конвентуалов.
– Он историк, Конрад, – возразила Амата. – Интерес к истории ордена для него важнее борьбы партий.
– А когда он удовлетворит любопытство?
– Он мне твердо обещал. Мне и...
Амата сбилась, не зная, как назвать Орфео. Только не женихом, как назвал его фра Салимбене. Она не знала даже, есть ли у нее право называть его другом.
– Мне нужно с тобой поговорить, Конрад. Фра Дзефферино отпустит тебя после ужина?
Дзефферино склонил голову.
– А пока, если хотите вздремнуть или перекусить до ужина, только скажите. Весь дом в вашем распоряжении.
После ужина она уведет друга в тенистый уголок двора. И пока ему не надоест слушать, станет рассказывать обо всем, что она обрела за время их разлуки, и обо всем, что совсем недавно утратила. И если ему захочется выплеснуть свою историю,
39
Орфео подергал парусину, прикрывавшую нагруженные повозки, убедился, что все надежно закреплено. Рядом старый Доминико подсчитывал овчины, мешки с шерстью и штуки готового сукна. Несколько возчиков подводили волов и ставили их под ярмо оставшихся телег и фургонов. Обычно предстоящее путешествие заряжало Орфео силой и бодростью. Но не сегодня. Он старался думать только о деле, но все равно уезжал без радости.
Он знал, что «ее отшельник» уже несколько недель живет у Аматы. Она прислала Орфео письмецо с благодарностью и приглашением зайти познакомиться с Конрадом, однако он не нашел в себе сил даже написать ответ. Боль последней встречи все еще была CB6JK9..
Торговец прошел через двор к телегам. Почти все возчики были ему знакомы по прошлогодней поездке во Фландрию и Францию. Чумазые коренастые сквернословы в кожаных, как у кузнецов, туниках, с кинжалами на поясах. Зато Орфео был уверен, что его команда одолеет любую преграду, выставленную природой и человеком. Новичком был только один – возчик средних лет, заменивший Нено. Пока что остальные его принимали.
Орфео провел пальцем по внутренней кромке ярма, проверяя, в порядке ли обивка, не будет ли натирать волу холку. Потом обвел глазами строй повозок. В ореоле встающего солнца из-за последнего фургона показалась фигура монаха, ковыляющего неверной, трудной походкой. Длинная седая борода падала ему на грудь – как у восточного патриарха. Приблизившись, он поднял голову, посмотрел на сиора Доминико, потом на Орфео. Тот поморщился, разглядев пустую глазницу и скошенный здоровый глаз. Такой способен проклясть душу одним взглядом, ни слова не говоря.
– Орфео ди Анжело Бернардоне! – громко окликнул монах.
В голосе не было вопроса: он явно знал, с кем говорит. В эту минуту Орфео готов был поверить, что сам Мрачный Жнец явился по его душу.
– Он перед вами, брат. Чего вы хотите?
– Для себя – ничего. Ты уже сделал достаточно, награди тебя Бог, добившись у папы свободы для меня.
Монах нетвердыми пальцами откинул капюшон, и солнце запуталось в снежной копне его волос.
Пораженный Орфео не сразу нашелся, что сказать. Он представлял себе молодого и даже красивого человека – такого, какой мог привлечь Амату внешностью. Холодность, с какой она встретила его, вернувшегося с помилованием, заставила молодого торговца заподозрить, что она неспроста интересуется этим монахом – особенно когда девушка объявила, что хочет встретить его у ворот обители. Орфео решил, что его использовали, насмеялись и бросили. Теперь, увидев отшельника своими глазами, Орфео понял, что ошибался. Он махнул рукой, отвергая благодарность.
– Рад помочь невиновному, – и он снова занялся ярмом.
– А еще я хочу тебе сказать, что ты дурень, – продолжал монах.
Орфео замер, спиной чувствуя обращенные к нему любопытные взгляды возчиков и сиора Доминика. Все они были обращены к нему. На лицо монаха старались не смотреть.
– Не думаю, чтобы ты мог об этом судить, – отозвался Орфео, воинственно выпятив подбородок.
– Однако возьмусь судить, коль ты мне скажешь, что не умеешь любить саму женщину, а не ее богатство. Я говорю о женщине, которая любит тебя больше своей души, прости ее Бог!