Заговор францисканцев
Шрифт:
– Мир тебе, – ответил Конрад. – Я пришел трудиться.
Маттео осмотрел его с головы до ног, но не отвел глаз, как возчики Орфео. Он, конечно, насмотрелся здесь и не таких уродств, и глядел на Конрада так же спокойно, как на нового пациента.
– И что же привело тебя сюда?
– Я следую примеру своего учителя, святого Франциска – и исполняю обет.
– Подними на палец подол своей рясы.
Когда Конрад исполнил приказ, врач оттопырил губы:
– Так я и знал. Тебе придется подождать здесь, пока я принесу пару сандалий. Правило первое: никто из моих людей не ходит в пределах госпиталя босиком.
– Я с самого пострижения не ношу сандалий, – возразил Конрад. – Я давал обет бедности.
– Тогда тебе придется решать,
Конрад нерешительно кивнул, и тогда врач улыбнулся ему.
– Добро пожаловать, брат. Судя по тому, что ты только что из монастырской темницы, полагаю, ты хороший человек.
Конрад остолбенел:
– К-как...
Маттео указал на его глаз.
– Тебя пытали. Волосы у тебя седые, а кожа бледная и нежная, как у девушки, – долго не видела дневного света. И ты несколько лет не брился. На лодыжках волосы вытерты кольцами кандалов, и след еще виден. Кроме того, ты ходишь в рваной рясе спиритуала и босиком – с точки зрения Бонавентуры, достаточные причины держать тебя в тюрьме.
– Тебе известно о расколе...
– Я когда-то подумывал вступить в ваш орден, но предпочел серому цвету красный. Шестьдесят лет назад папа Гонорий запретил лицам духовного звания изучать медицину, и потому я отказался от духовного сана.
Конрад прошел за Маттео к краю участка, отведенного под госпиталь, и там ждал, пока врач ходил за сандалиями. Ветерок остужал лоб, но заносил в ноздри сладкое зловоние гниющей плоти. Хотелось закрыть нос рукавом, хотелось найти глазами лежащий где-то рядом труп или костяк. Но он знал, что попал в мир умирающих заживо, и гнилая плоть еще висит на костях созданий, уставившихся на него из дверных проемов своих келий. Лицо того, кто был ближе всех, – он-то и прозвонил в колокольчик – было толстогубым, с синеватыми шишками, свойственными первой стадии болезни. Уплощившийся нос показывал, что хрящ уже начал разлагаться. Конрад принудил себя взглянуть на остальных. Многие милосердно прикрывали лица накидками, за которыми только мерещился пристальный взгляд невидящих глаз. Но другие... Конрад видел гнойные кратеры на месте глаз, гнилые провалы ртов и носов, ноздреватую плоть вместо подбородков, уши, разросшиеся непомерно, ладони без пальцев, руки без ладоней, раздувшиеся или сморщенные тела, кожу, изъеденную оспинами и гноящимися язвами. Прокаженные бесстрастно встречали его взгляд – только одна-две женщины стыдливо отвернули обезображенные лица. Дети, сидевшие у ног взрослых, словно маленькие старики, смотрели так же равнодушно, со взрослой серьезностью.
Ужасное зрелище словно околдовало Конрада. Быть может, он видел перед собой собственное будущее, собственный труп на последней стадии разложения. Он с облегчением встретил возвратившегося Маттео и покорно сунул ноги в сандалии. Подошвы ног сразу лишились чувствительности. Он больше не ощущал ни камешков в пыли, ни самой пыли, ни тонких травинок – весь двор словно выстелили гладкой кожей.
– Первый взгляд всегда дается трудней всего, – заметил Маттео, провожая Конрада в хижину за бараком прокаженных. – Ты можешь подождать у меня, пока мы расчистим тебе место.
Хаос в комнате врача являл собой разительный контраст упорядоченному рассудку этого человека. В дальнем от двери углу стояли узкая койка, маленький столик под единственным здесь окном и два табурета, а почти все оставшееся пространство занимал длинный рабочий стол. На столике у кровати помещался череп и песочные часы, а на стене висело раскрашенное деревянное распятие – напоминание для пациентов о преходящей природе жизни и грядущем спасении. Большой стол был завален до краев: огарки свечей, фляги для мочи,
– Не торчи в дверях, брат, – Маттео подтолкнул его вперед и, кивнув на книги, добавил: – Этим я обязан Константину Африканскому. Он всю жизнь провел в странствиях по Леванту, а под конец стал монахом в Монте Казино. И посвятил остаток монашеской жизни переводам книг по медицине, для нас, студентов Салерно. Переводил сочинения древнегреческих мастеров, сохранившиеся у арабов, и труды сарацин тоже. Так что Гален стал нашей Библией (прости мне такое сравнение) и все десять книг аль-Аббаса мы учили наизусть.
Конрад со смешанным чувством обвел взглядом ряды книг. Он был потрясен их изобилием и немного стыдился своего любопытства. Святой Франческо его не одобрил бы. В расположении книг сказывался логический ум, который ничем не проявлял себя в обстановке комнаты. Легендарные греки, Гален и Аристотель, – на верхней полке, сарацинские врачи-философы – пониже. Он увидел четыре из сорока двух сочинений Гермеса Трисмегиста, трактат «Попечение о здоровье» Абул Хасана, трактат по собачьей водобоязни, «Канон врачебной науки» Авиценны и, полкой ниже, труды рабби Маймонидеса, а также Авензоара и Аверроэса. Нижняя полка, видимо, содержала труды па-лермских наставников Маттео: знаменитой Тротулы из Салерно и фармакопею «Antidotorium» – «Противоядия» маэстро Препозитуса из той же школы. В конце громоздилась кипа травников, среди которых Конрад узнал «De virtutibus herbarum» – «О благотворных свойствах трав» Платеария. Отчего это, задумался он, христианские авторы низведены на нижнюю полку?
Он пролистал «Methodus medendo» – «Метод врачевания» Галена и нахмурился при виде фронтисписа: языческий крылатый Асклепий с дочерьми, Гигеей и Панацеей.
– Да, добрый христианин нашел бы в этом собрании немало недостатков, – пробормотал он. – Я бы на этой странице предпочел увидеть святых Козьму и Дамиана или святого Антония, выражающих веру в исцеляющую силу Господа.
Маттео пожал плечами.
– Поверь, брат, я бы с радостью поместил здесь врачей нашей веры, но мало знаю таких, кроме учителей из Салерно. Святая Матерь Церковь упорно рассматривает тело как проклятье, а болезнь – как Божью кару. Я как-то слышал в Ассизи кающегося, страстно взывавшего: «О Господь, молю тебя, пошли мне хворь и немочи!» Он бы с радостью принял все что угодно: четырехдневную и трехдневную лихорадку, водянку, зубную боль, колики, припадки. Чем, скажи, поможет мое целительское искусство при подобных взглядах?
Конрад усмехнулся и поставил книгу Галена на место.
– Думается, я знаком с этим кающимся. Тебе приятно будет узнать, что он теперь пребывает в наилучшем здравии.
– В самом деле, приятно слышать. Надеюсь, его это не слишком огорчает.
Конрад потер ладонью заросшую щеку.
– Скажи, а в чем ты видишь корень болезни, если она не послана Богом в наказание или во испытание твердости?
– Ты вспоминаешь Иова?
– К примеру, – согласился Конрад. – Можно также, раз уж мы находимся в госпитале, привести пример Бартоло, прокаженного из Сан-Джиминьяно. Он принимал свою участь с таким радостным терпением, что в народе его прозвали Тосканским Иовом.