ЗАГОВОР ГОРБАЧЕВА И ЕЛЬЦИНА: КТО СТОЯЛ ЗА ХОЗЯЕВАМИ КРЕМЛЯ?

Костин Александр Георгиевич

Председательствовал на суде Уколов, два народных заседателя — Зайцев и Соколов (все трое — генералы), девять государственных обвинителей во главе с заместителем Генерального прокурора России Денисовым. Подсудимых защищали 17 адвокатов.

Новые российские власти очень тщательно готовили сценарий этого судебного заседания, и все же казуса они не избежали. Устроители процесса задумали рассадить подсудимых по своему усмотрению. Но они заняли места как бы произвольно, в зависимости от того, кто первым вошел в зал. Их хотели пересадить, как замышлялось, но гэкачеписты возразили и остались там, где сидели.

Председательствующий заметил это, на мгновение заколебался: пересаживать или нет? Но решил: пусть будет так, как есть.

С самого начала, как свидетельствует Крючков, суд принял строгую линию ведения процесса, но отнюдь

не жесткую. Защита сразу же ходатайствовала об отводе всего состава суда — дескать, они все зависят от Министерства обороны, значит, и от министра П. Грачева, который проходит в качестве свидетеля, играя в деле ГКЧП не последнюю роль. Следующим шагом защиты было — отвод всех государственных обвинителей. Высшая коллегия Верховного суда дала объективную оценку действиям Генерального прокурора Степанкова и его заместителя Лисова, которые еще за 5 месяцев до окончания расследования дела написали книгу «Кремлевский заговор» и выпустили ее массовым тиражом. Суд согласился с защитой по поводу отвода государственных обвинителей и предложил Верховному Совету решить этот вопрос. Зал встретил это решение бурными аплодисментами.

Подсудимые вели себя достойно. Они аргументированно отвергали предъявленные им обвинения. Каждое выступление Язова, Крючкова, Шенина — это образец патриотизма, гражданственности. Так, Д. Т. Язов аргументированно изложил причины, вызвавшие в стране кризис, развал Союза, показал роль отдельных политиков. Подробно обрисовал ситуацию в Вооруженных Силах, показал, как падает наша обороноспособность.

Касаясь обвинений в неконституционности действии ГКЧП, Язов сказал: «Метод не предусмотрен Конституцией? А что, разве Конституция, на которой давал клятву Президент, предусматривала развал государства, армии и подрыв обороноспособности, невыполнение волеизъявления народа на референдуме?»

В заключение Язов сказал: «Обвинение меня в измене Родине это правотворчество угодливых людей, которые, как известно, сами оказались не у дел. На самом деле — какую власть захватил я? Действительно, парадокс. Пожалуй, это единственный в истории случай когда люди, движимые мотивами сохранения государства, привлекаются к уголовной ответственности по закону, который государство создало для своего Президента» [436] .

Столь же сильно, страстно звучали и другие выступления. Как известно, гэкачеписты были выпущены на свободу по амнистии. Правда, один из них — генерал Варенников не признал амнистию и выиграл судебный процесс: он был оправдан. Протест Генеральной прокуратуры на приговор суда Президиумом Верховного суда РФ был оставлен без удовлетворения.

436

Цит. по: В. Андриянов, А. Черняк. Одинокий царь в Кремле. М.: «Правда», 1999. С. 358 — 360.

Раз оправдали Варенникова, значит, оправданы, а не амнистированы все члены ГКЧП.

Так завершились августовские события. Впрочем, завершились ли? Завершились только для членов ГКЧП. Страну же они ввергли в пропасть.

Вернемся, однако, к первым «послепутчевым» дням, ввергнувшим великую страну в пучину хаоса и развала.

В ночь с 20 на 21 августа Белый дом праздновал победу. Среди «победителей» был и пресс-секретарь Б. Ельцина Павел Вощанов. Через несколько лет, отвечая на вопрос о самом трагичном и самом веселом моменте своей пресс-секретарской работы, он вспоминает ту ночь:

«Самый запомнившийся — это ночь с 20 на 21 августа 1991 года. В этом были и трагедия, и фарс. Трагедия — это люди, находящиеся вокруг Белого дома, а фарс — происходившее тоже самое в его пределах. Отцы русской демократии праздновали там победу над Горбачевым. Именно тогда я в первый раз в жизни понял, что я служу не тому человеку» [437] .

А этот человек, упоенный победой над Горбачевым, решал стратегическую задачу — немедленно уничтожить КПСС. Активно помогал ему в этом главный теоретик «ельцинизма» Г. Х. Попов, который подготовил и осуществил «три акции»: «Во-первых, надо было попытаться заставить Горбачева самого объявить о выходе из КПСС, объявить о разрыве с ЦК, поддержавшим путчистов, о ликвидации аппарата КПСС. Но он

был явно не готов к этому. Помню, мы с Юрием Лужковым зашли к нему в Кремль. Он обсуждал со своим окружением вопрос о том, оставаться ли Генсеком ЦК КПСС. Он пригласил нас поучаствовать в обсуждении. Мы быстро поняли, что Михаила Сергеевича его окружение почти убедило остаться на посту. Я резко высказался за немедленный уход с поста Генсека. Михаил Сергеевич слушал внимательно, но я чувствовал, что колебания есть. Тогда начал говорить Юрий Лужков с присущей ему жесткостью хозяйственника. Если мою позицию Горбачев предвидел, то напор Лужкова был для него полной неожиданностью, и решение об уходе было принято. Лужков практически продиктовал и текст заявления. Примечательно, что окружение Горбачева при нас молчало. А как только мы ушли, то они, видимо, принялись за свое. В итоге заявление было существенно ухудшено в политическом отношении. И его задержали на много часов, в результате оно появилось после Указа Ельцина о запрете КПСС. Горбачев еще раз упустил шанс включиться в послепутчевый процесс не в качестве плывущего по течению, а в качестве организатора.

437

Там же. с. 358.

Вторая акция касалась Москвы. 23 августа собралась сессия Моссовета. На ней я предложил взять под контроль здания райкомов КПСС, чтобы не дать им возможности уничтожить следы своего участия в путче. Депутаты меня поддержали. На этой же сессии мы сделали то, чего не сделал Верховный Совет России в отношении своих депутатов, — мы лишили депутатского мандата лидера МГК КПСС Юрия Прокофьева. Если бы у нас была директива Верховного Совета, мы бы изгнали тогда из Совета еще человек двадцать-тридцать. Думаю, что и руководство Моссовета сменилось бы, т. к. активно в дни путча действовал в президиуме Моссовета только Седых-Бондаренко. Он мужественно оставался в здании Моссовета вместе с заместителем премьера правительства Музыкантским после того, как мы с Лужковым перешли в Белый дом.

Словом, Моссовет действовал не в пример Верховному Совету активно. Хотя и он не начал с анализа того, чем занимался каждый его депутат в дни путча.

Третья акция касалась уже всей КПСС. Мы видели, что Верховный Совет России ничего не делает. Горбачев тоже готов только к личной акции — отказаться от поста Генсека. Вся надежда была на Бориса Ельцина. И он мужественно принял на себя всю ответственность за запрет КПСС. Он с присущим ему исключительным пониманием народных настроений видел, что народ недоволен. Он не знает, чем именно, но чувствует, что путч требует иной реакции, чем то, что он видит по телевизору. И Ельцин подготовил указ о КПСС.

Этот указ собирались огласить в зале Верховного Совета России именно тогда, когда будет встреча депутатов с Горбачевым. Депутаты сами указ не примут — это очевидно, но выступить против тоже не решатся — обстановка не та на улицах. А Горбачев будет недоволен, но и он в присутствии депутатов не решится протестовать.

Эту акцию Ельцина надо было мощно поддержать. Что можно было сделать в Москве? Наши размышления все больше концентрировались вокруг занятия базы КПСС — зданий ЦК и МГК.

Еще 23 августа народ собирался вокруг здания ЦК. Мне звонил сначала Примаков, затем Горбачев. Просили предотвратить погром. Я в тот день еще рассчитывал на нормальное развитие процесса ликвидации КПСС. Мы послали депутатов, сотрудников мэрии и префектур, активистов Демократической России». Людей удалось передвинуть от здания ЦК КПСС на площадь Дзержинского.

Но 24 августа вновь усилилось стихийное недовольство масс характером развития послепутчевских событий. Людей можно было понять: для чего погибли ребята возле Белого дома, если все остается по-старому? Нужны были зримые, осязаемые, наглядные доказательства перемен. Памятники снести — но ведь это утешение для думающих на самом элементарном уровне. Все, кто размышлял — а это было подавляющее большинство, — понимали, что снятие мраморных или бронзовых фигур — итог явно недостаточный. Настроения подогревались крайними антикоммунистическими партиями и группировками. Кое-кто из структур КПСС хотел обострения ситуации, чтобы на фоне разгула и погромов акции ГКЧП выглядели бы невинными детскими забавами. Были и те, кто успел за три дня ГКЧП настрочить массу доносов и в ЦК, и в МГК, и в КГБ и теперь рвался первым войти в их здания, чтобы все сжечь.