Заговор красного бонапарта
Шрифт:
Знакомясь с жизнью французов, она все больше, путем сравнения, начинала понимать всю ненормальность советской действительности, но ее, все-таки, тянуло на русскую землю чувство этой неистребимой «русскости» и молодая, горячая, яркая любовь. Тане, уже оценившей все прелести спокойной, комфортабельной жизни Европы перед напряжением и хаосом СССР, все-таки, хотелось туда, где все, где родные, где русские. Пусть там и хуже, но там «свое».
Чеканные строки Есенина всплывали в ее памяти:
Кто увидел хоть однажды Эту ширь и эту гладь, ТотИ она так понимала полные горькой любви слова этого любимого, теперь преследуемого — даже после смерти — поэта:
Когда б шепнула Рать Святая: «Оставь ты мир. Живи в раю»,— Сказал бы я: «Не надо рая — Верните Родину мою».Ей не были нужны комфорт и сытость Парижа. Ей хотелось туда, где Россия, где русские, где «он»…
Вот почему птицей полетела она к старому нотариусу, получив от него вызов. Тот, улыбаясь ее порывистости и завидуя блеску молодых глаз и румянцу нежных щек, показал ей телеграмму. Она была из Лондона и без подписи. На ней латинскими буквами стояло:
Niejno zelu'u, postupai medfak, outchis. Ne ounywai. Skoro ouvidimssia v nastoiaschthei Rossii!
Опять, как и раньше, с печальным недоумением поднялись на старика молодые огорченные глаза. Тот пожал плечами.
— Ничего не могу вам больше сообщить, милая мадемуазель. Я и сам не знаю ничего. Я только передаточная инстанция и доверенное лицо. Если вы хотите что-либо ответить, составьте этот ответ в форме объявления в газете. Если нужны будут деньги, — кредит вам не ограничен…
Медленно, с опущенной головою, шла Таня обратно к себе домой. Надежды на скорый приезд Миши или на разрешение отправиться в Москву рухнули. Змейкой мелькнула отчаянная мысль бросить все, явиться в полпредство, выдумать что-либо в объяснение своей задержки и выехать туда, в родимую Москву. Но потом, пораздумав, она поняла, что такой «сюрприз» может быть весьма опасным Мише. У него, конечно, были свои серьезные соображения, когда он так мягко и ласково приказывал. Ему виднее. Ведь он там ведет бой за Россию… Но, Боже мой, как это все тяжело!.. И опять в памяти всплыли звучные слова Ярославны, жены князя Игоря, плачущей на стенах Путивля в тоске по любимому:
Полечу я, как кукушка, по Дунаю. Омочу я рукав в Каяле-реке. Утру раны князя на крепком его теле…Как этот плач любящей женщины ей теперь понятен! Как разрывается сердце при мысли о далеком, о любимом!..
Веселые, сытые французы с удивлением оглядывались на молоденькую, хорошенькую девушку, которая в такой весенний сияющий день вдруг бессильно опустилась на скамейку веселого бульвара, вынула из кармана мужские часы, прижала их к побледневшим губам, потом, уткнув лицо в руки, неутешно и горько зарыдала…
Еще не вполне рассвело, когда к громадному Ходынскому аэродрому стали одна за другой подкатывать автомашины. Последний мартовский день рождался хмурым и тусклым. Впереди, в тумане на ровном поле, перед громадными ангарами можно было различить четыре гигантских машины необычайного цвета — ярко-оранжевые, с синей каймой. Это был отряд «ледового адмирала» —
Как ни рано приехал Тухачевский, «авиопапаша» Туполев был уже там. Его лицо сияло: именно его машинам суждено было сделать гигантский прыжок по воздуху к той таинственной точке, куда до сих пор только раз в истории мира ступила человеческая нога. После героического подвига американца Роберта Пири в 1909 году, над полюсом только пролетали воздушные гости — дважды дирижабль «Норге» с Амундсеном и Нобиле и дважды самолеты — американца Берда и русского Чкалова. Но все это были гости — даже не минутные, а секундные визитеры. Теперь же предстояло высадить на лед десант из четырех человек для длительного пребывания и научных наблюдений. Новые, специально сконструированные для этого машины — АНТ-6 (Александр Николаевич Туполев) должны были донести по воздуху четырех смельчаков и их спутников до холодной льдины, плывущей в изумрудной полярной воде над таинственной точкой…
— Что, приехали на моих детишек посмотреть, Михаил Николаевич? — радушно приветствовал Тухачевского инженер. — Смотрите — ведь Бог весть, вернутся ли они все из этого гиблого места… Впрочем, не машин будет жаль, а ребят. Гвоздей, прямо не ребят, а гвоздей подобрали. Молодцы один к одному. Богатыри русские на Змея-Горыныча идут. То есть, — смеясь, поправился он, — теперь по-современному — не идут, не едут, а летят…
— А что это вы их так по-клоунски раскрасили?
— Это «демаскировка». Чтобы на ледяных полях они издалека видны были… Ведь страшно даже подумать о неудаче. Какие люди!..
Действительно, под самолетами с последними сборами весело возились знаменитые или, по-советски, «знатные» летчики страны — прославленные водители стальных птиц — Водопьянов, Молоков, Алексеев, Мазурук, Бабушкин, Головин. Каждый по-своему был характерен, но у каждого было что-то общее, что-то сильное и спокойное. Это были все люди, не раз глядевшие в лицо смерти, закаленные в борьбе с предателем-воздухом и проверившие свои силы и свое счастье в тысячах случаев смертельного риска. В группе летчиков, бритых и молодых, развевалась длинная борода распоряжавшегося профессора Шмидта. Тут же катался, как шарик, укутанный в свои меха Папанин, будущий начальник будущей станции «Северный полюс», старый партизан и чекист. Около него с хлопотливо-хозяйственным видом проверяли вещи его спутники по зимовке: худой, высокий и нескладный радист Кренкель, широкий, коренастый гидробиолог Ширшов и серьезный, вдумчивый метеоролог-астроном Федоров.
Под раскрашенными крыльями было весело и оживленно. По старому русскому обычаю, перед смертельной опасностью обязательно полагалось шутить, зубоскалить, дурачиться. И действительно, шутки и громкий смех волнами перекатывались от группы к группе. Здоровые нервы и бьющий через край темперамент царствовали около гигантских птиц, на крыльях которых белым было выведено: «СССР Н 170», «СССР Н 171» и тому подобное.
Официальная часть была еще далеко и поэтому маршал Тухачевский попросту вошел в эту гогочущую, веселую группу, как свой. И он действительно был там встречен, как свой, как родной, как командир, хотя и не их непосредственный. Все участники перелета знали, как много внимания и помощи получила экспедиция от Тухачевского, и немудрено, что руки отовсюду потянулись к маршалу с искренними и бесцеремонными дружескими приветствиями.