Заговор против маршалов
Шрифт:
На протяжении последних двух лет общее количество репрессированных стремительно возрастало, и память начала давать сбои. Работая как-то над очередным списком, Сталин добавил несколько новых имен, которые так и просились в схему, но вскоре выяснилось, что они вовсе не новые, а, наоборот, безвозвратно прошли по другому делу. Кажется, Ягода так и сказал: «безвозвратно». Нет ничего ошибочнее такого вывода. Уходят люди, но остаются дела. Бумаги переживают людей.
Ягода предлагает осудить и расстрелять троцкистов, уличенных в терроре. Остальных — этапировать в дальние лагеря. Всех подчистую: отбывающих ссылку и вычищенных из партии. Ему кажется, что это радикальное предложение. Но разве принадлежность к оппозиции ограничивается формальной
Сталин направил письмо наркома на заключение прокурору Вышинскому. Пусть поглядит со своей колокольни.
В раздумьях о Тухачевском вождь вновь сопоставил два не получивших развития эпизода. В свете последних данных они обретали новые примечательные черты.
...Сигналы о заговорах в верхних слоях РККА поступали неоднократно. С самого начала гражданской и по сегодняшний день. Писали и на Тухачевского, кляня его во всех смертных грехах, от пьянства до измены. При проверке подобные обвинения, как следовало ждать, не подтверждались. Но в конце двадцатых годов были арестованы два военспеца из бывших офицеров, которые дали показания, что заговор действительно имеет место и не кто иной, как Тухачевский, является его вдохновителем. Получив из ОГПУ копии протоколов, Сталин переадресовал их тогдашнему Председателю Комитета партийного контроля и народному комиссару Рабоче-крестьянской инспекции Орджоникидзе.
«Прошу ознакомиться,— значилось в резолюции.— Поскольку это не исключено, то это возможно».
Разговор с Серго состоялся тяжелый. Сталин отступил, оставшись при своем мнении: возможно все, что не исключено. Все эти Тухачевские, корки, уборевичи, авксентьевские — какие они коммунисты! Для восемнадцатого брюмера они годятся, но не для Красной Армии.
Спустя два года ГПУ Украины арестовало новую группу военных, служивших в штабе и частях Киевского округа. Бывшие офицеры, они обвинялись в контрреволюционном заговоре с целью уничтожения командования. Почти все арестованные дали показания, что намеревались убить командующего войсками округа Якира, его заместителя Дубового и начальника политуправления Хаханьяна. После этого они якобы намеревались перебить армейских коммунистов, поднять восстание и отторгнуть Украину от Советского Союза.
Начальник Украинского ГПУ Балицкий ознакомил с протоколами допроса Якира и Дубового, но те вместо благодарности принялись выгораживать несостоявшихся убийц. «Это не укладывается в моем сознании,— сказал Якир.— Неужели они стали изменниками, а мы, коммунисты, оказались столь близорукими?.. Нет, нет и еще раз нет!..»
Созвонившись с Орджоникидзе, Якир и Дубовой спешно выехали в Москву. Григорий Константинович внимательно выслушал их доводы, записал факты противоречий и искажений в показаниях арестованных.
«Ничего не обещаю,— предупредил Серго,— но сделаю все, что смогу». Заняв влиятельный пост Председателя ВСНХ, он уже не занимался партийным и рабоче- крестьянским контролем. Пытаясь вступиться за самых близких товарищей, почти всякий раз натыкался на непреодолимую стену. Потом долго и трудно переживал обиду. Но переступить через себя все же не мог и вновь требовал, убеждал, просил. Просьбы давались ему особенно тяжко.
После «шахтинского дела», «харьковского центра», «московского центра» многие руководители промышленности сидели за вредительство и шпионаж. А тут только закончился открытый процесс «Промпартии», возглавляемой директором Теплотехнического института Рамзиным, ожидалась очередная волна. Какой-то остряк — как всегда, кивали на Радека — прозвал тюрьму «домом отдыха инженеров и техников». Сотрудники ВСНХ занимали среди «отдыхающих» далеко не последнее место. И все, как на подбор, лучшие кадры — самые талантливые, самые образованные, самые порядочные.
Пережив бессонную ночь, Серго все-таки позвонил тогда Сталину.
«Я этими делами не занимаюсь,— Сталин предпочел остаться в стороне.— Поговори с Ягодой».
Ягода проявил подчеркнутое внимание и пообещал разобраться. Вскоре почти все арестованные
Зато Голощекин, Квиринг, Колотилов, Ломинадзе, Ломов, Орахелашвили, Румянцев, Картвелишвили и другие подозрительные вождю старые большевики вообще не вошли в новый состав Центрального Комитета. Распространился слух о том, что против кандидатуры Сталина было подано 270 голосов. Затонский якобы доложил о результатах голосования Кагановичу, который распорядился изъять 267 бюллетеней и заменить их чистыми. Как бы там ни было, но на заключительном заседании объявили, что против товарища Сталина проголосовали только трое. Таким образом он набрал столько же голосов, сколько Киров — «трибун партии».
«Я считаю, что совершенно неважно, кто и как будет в партии голосовать; но вот что чрезвычайно важно, это — кто и как будет считать голоса»,— сказал Сталин еще в двадцать третьем году, объединившись с Зиновьевым и Каменевым против Троцкого.
Это высказывание придавало определенный вес опасной, распространяемой шепотом молве. Знающие люди уверяли, что крамольные бланки были переданы на предмет возможной идентификации в ОГПУ, вскоре преобразованное в Комиссариат внутренних дел. Как- никак образцы почерка под рукой: делегаты съездов заполняли соответствующие анкеты. Сравнить их с вписанными, на место вычеркнутых, фамилиями в избирательных бюллетенях не составляло затруднений. Говорили, что именно это голосование, которое в иных обстоятельствах могло стать роковым, заставило Сталина резко расширить масштаб превентивных мер, принявших после убийства Кирова лавинообразный характер. Получалось, что новый состав ЦК и весь голосовавший за него съезд как-бы поставлены на очередность. В глазах Сталина заговорщики сами разоблачили себя. Бели каждый пятый делегат оказался врагом, то не могло быть веры и остальным. Ведь все, что не исключено, безусловно, возможно.
Непосредственные свидетели событий, особенно те из них, кого избрали в руководящие органы, не принимали всерьез умозаключения подобного толка. Никогда прежде партия не проявляла такой единодушной готовности, такого неподдельного энтузиазма следовать гениальным предначертаниям вождя, как в те незабываемые дни. Это был съезд победителей. «За» проголосовали все (кроме троих), и каждый мерил других по себе: «Я-то был «за»!» Об истинных намерениях Сталина знал только сам Сталин.
...Сопоставляя теперь те давние сигналы — в обоих случаях значились бывшие офицеры,— он объединял Тухачевского не только с Якиром (ближайшие друзья, общий защитник), но и с Уборевичем. Всегда и повсюду эта троица держалась вместе. Попытки расколоть новоявленных мушкетеров, возвысив кого-нибудь одного, не увенчались успехом. Уборевич первым не оправдал надежд, когда его в тридцатом году назначили заместителем наркома. Он не только не отказался от внеслужебных связей с Тухачевским, но еще сильнее подпал под его влияние. Пришлось перебросить в округ. И Якир, несмотря на оказанное на съезде доверие, не понял, к чему обязывает высокое звание члена ЦК. По-прежнему глядит в рот самозваному «наполеончику».
«Случайно такое поведение? — Сталин сделал философское обобщение.— Видимо, не случайно. Простая диалектика учит различать за каждой случайностью непознанную закономерность».
Поступивший из Англии материал определенно заслуживал самого пристального внимания. Товарищ Ягода почему-то не пожелал докопаться до конечной сути в делах с бывшими царскими офицерами. А вот Ежов верно разобрался в обстановке и оперативно отреагировал.
Сталин лишний раз убедился в том, что генеральное обновление следовало осуществить еще тогда, в начале первой пятилетки. По всем линиям сразу, включая армию.