Закат и падение Римской Империи. Том 4
Шрифт:
Эти обширные поместья снабжали Хлодвига и его преемников всем, что было нужно для широкого гостеприимства, и давали им возможность награждать храбрых ратных товарищей, состоявших при их особе для личных услуг и в мирное, и в военное время. Вместо коня или воинских доспехов каждый ратный товарищ получал - соразмерно со своим рангом, личными достоинствами или королевской милостью - бенефицию (это было первоначальное название и самая простая форма феодальных владений). Эти пожалованные земли государь мог по своему произволу отбирать назад, а его ничтожные прерогативы приобретали новую силу благодаря влиянию, которое доставляла ему его щедрость. Но независимое и жадное французское дворянство мало-помалу уничтожило эту ленную зависимость и превратило свои бенефиции в вечную наследственную собственность; этот переворот был благодеянием для земледелия, остававшегося в пренебрежении у таких хозяев, которые были лишь временными владельцами земли. Помимо этих королевских бенефиций значительное количество галльских земель было разделено на алодиальные и салийские; и те и другие были освобождены от налогов, а салийские земли делились поровну между потомками франков мужского пола.
Во время кровавых распрей и затем во время безмятежного увядания рода Меровингов в провинциях возник новый разряд тиранов, которые под именем Seniores, “Господ”, присвоили себе право управлять теми, кто жил на их территории, и стали угнетать их. Их честолюбие иногда сдерживалось сопротивлением тех, кто пользовался одинаковой с ними властью; но законы совершенно утратили свою силу, и нечестивые варвары, дерзавшие навлекать на себя мщение
Присвоенное себе людьми неопределенное владычество над дикими обитателями земли, воздуха и вод сделалось исключительным достоянием немногих счастливых представителей человеческого рода. Галлия снова покрылась лесами, и предназначенным на пользу или на забаву господина животным ничто не мешало безнаказанно опустошать поля его трудолюбивых вассалов. Охота сделалась священной привилегией дворян и их домашней прислуги. Нарушавший эту привилегию плебей подвергался установленному законом наказанию плетьми и тюрьмой; а убить оленя или кабана внутри королевских лесов считалось за самое ужасное преступление в таком веке, когда за убийство гражданина допускалось небольшое денежное вознаграждение.
По старинным правилам войны завоеватель делался законным господином врага, которого он победил и жизнь которого он пощадил; таким образом, почти совершенно уничтоженное мирным римским владычеством выгодное пользование личным рабством снова ожило и стало распространяться вследствие беспрестанных войн между независимыми варварами. Возвращавшийся из удачной экспедиции гот, бургунд или франк влачил за собой длинную вереницу овец, быков и пленников и обходился с ними с одинаковым зверским пренебрежением. Он предназначал для своей домашней службы молодых людей обоего пола, которые отличались красивой наружностью и смышленостью и которым приходилось выносить, в этом двусмысленном положении, то любовные, то гневные взрывы варварских страстей. Полезные ремесленники (кузнецы, плотники, портные, сапожники, повара, садовники, красильщики, золотых и серебряных дел мастера и пр.) работали на своего господина или доставляли ему своим трудом доход. А римских пленников, не знавших никакого ремесла, но способных работать, варвары заставляли, без всякого уважения к их прежнему общественному положению, ходить за скотом и пахать землю. Число наследственных рабов, прикрепленных к галльским поместьям, постоянно увеличивалось от беспрестанно прибывавших новых пленников, и эти невольники, смотря по положению и характеру своих господ, иногда достигали лучшего, хотя и непрочного, положения, но всего чаще изнемогали под гнетом капризного деспотизма. Эти господа пользовались безусловным правом жизни и смерти над своими рабами, а когда они выдавали замуж своих дочерей, они отправляли в качестве свадебного подарка в какую-нибудь отдаленную местность целую вереницу полезных домашних слуг, которых привязывали цепями к повозкам из опасения, чтобы они не убежали. Величие римских законов охраняло свободу каждого гражданина против тех опрометчивых поступков, в которые он мог быть вовлечен своим бедственным положением или отчаянием. Но подданные Меровингских королей могли отчуждать свою личную свободу, и эти вошедшие в обыкновение легальные самоубийства облекались в самую унизительную и оскорбительную для человеческого достоинства форму. Бедняки приобретали право жить, принося в жертву все, что делает жизнь приятной; их примеру стали подражать люди слабые и благочестивые, малодушно искавшие, в эпохи общественных бедствий, убежища или в укрепленных замках могущественных вождей, или подле раки какого-нибудь популярного святого. Эти светские и духовные патроны принимали их в свое подданство, и опрометчиво заключенная сделка безвозвратно закрепляла в этом положении и их самих, и их отдаленное потомство. В течение пяти столетий после царствования Хлодвига и законы, и нравы Галлии однообразно стремились к тому, чтобы усилить и упрочить личное рабство. Время и насилие почти совершенно уничтожили средние классы общества и образовали ничтожный и узкий промежуток между дворянином и рабом. Это самовольное и небывалое разделение людей на классы было превращено гордостью и предрассудками в национальное учреждение, которое Меровинги повсюду поддерживали и своим оружием, и своими законами. Дворяне, гордившиеся своим действительным или мнимым происхождением от независимых и победоносных франков, стали пользоваться и злоупотреблять неотъемлемыми правами завоевателей над распростертыми у их ног рабами и плебеями, которым они приписывали мнимый позор галльского или римского происхождения.
Тогдашнее положение Франции (имя, данное ей завоевателями) и происшедший в ней переворот можно объяснить на примере одной отдельной провинции, одного округа и одной сенаторской семьи. Оверн занимала в старину выдающееся место между провинциями и городами Галлии. Ее храбрые и многочисленные жители гордились оригинальным трофеем - мечом, выпавшим из рук Цезаря в то время, как он потерпел неудачу под стенами Герговии. Ввиду того что их предки, также как и предки римлян, были родом из Трои, они претендовали на братский союз с Римом, и если бы все провинции отличались таким же мужеством и такою же преданностью, как Оверн, то Западная империя уцелела бы или по меньшей мере не разрушилась бы так скоро. Они непоколебимо исполняли клятву в верности, поневоле данную вестготам; но после того как самые храбрые из их знати пали в битве при Пуатье, они без сопротивления подчинились победоносному католическому монарху. Это легкое и выгодное завоевание было довершено старшим сыном Хлодвига Теодорихом, под власть которого и поступила Оверн; но эту провинцию отделяли от полученной им в удел Австразии королевства Суассонское, Парижское и Орлеанское, доставшиеся после смерти отца трем его братьям. Короля Парижского Хильдеберга соблазнили соседство и красота Оверни.
Верхняя ее часть, простиравшаяся на юг до Севеннских гор, представляла роскошную и разнообразную перспективу лесов и пастбищ; скаты холмов были покрыты виноградниками, и на всех возвышениях красовались или виллы, или замки. В Нижней Оверни река Алье течет по красивой и обширной Лиманской равнине, а неистощимое плодородие почвы постоянно доставляло и до сих пор доставляет, без всяких перерывов или отдыха, обильную жатву. Внук Сидония Аполлинария помог Хильдебергу овладеть и городом Овернью, и всем округом, распустив ложный слух, будто их законный государь убит в Германии. Хильдеберг был очень обрадован этой бесславной победой, а свободные воины Теодориха пригрозили ему, что покинут его знамя, если он увлечется желанием мщения за личную обиду в такое время, когда весь народ занят войной с бургундами. Но австразийские франки не устояли против красноречивых доводов своего короля. “Следуйте за мною, - сказал им Теодорих, - в Оверн; я приведу вас в такую провинцию, где вы соберете столько золота, серебра, рабов, скота и драгоценностей разного рода, сколько пожелаете. Даю вам слово, что предоставлю вам в добычу и жителей, и их богатства; вы все это перевезете, если пожелаете, домой”. Исполнением этого обещания Теодорих лишил сам себя прав на преданность народа, обреченного им на гибель. Его войска, подкрепленные отрядом самых свирепых германских варваров, распространили опустошение по всей Оверни, и только два места - один сильно укрепленный замок и одна рака святого спаслись или откупились от их необузданной ярости. Меролиакский замок стоял на высоком утесе, возвышавшемся над поверхностью равнины на сто футов, а стены его укреплений вмещали в себя обширный резервуар свежей воды и несколько участков годной для возделывания земли.
Франки с завистью и с отчаянием посматривали на эту неприступную крепость; но им удалось захватить пятьдесят отсталых солдат, и так как их стеснял надзор за столькими пленниками, то они назначили незначительный за них выкуп и приготовились умертвить их в случае, если бы гарнизон отказался от уплаты выкупа. Когда другой отряд проник до Бриваса, или Бриуда, жители укрылись со
Прежде чем вывести свою армию из Оверни, Теодорих, потребовал заложников в обеспечение преданности народа, ненависть которого могла быть сдержана только страхом. Юноши, выбранные между сыновьями самых знатных сенаторов, были выданы победителями в качестве поруки за неизменную преданность их соотечественников Хильдебергу. При первом известии о восстании или заговоре этих невинных юношей низводили в положение рабов, и один из них, по имени Аттал, о приключениях которого до нас дошли более подробные сведения, был вынужден ходить за лошадьми своего господина в Трирском диоцезе. Посланцы его деда, Лангрского епископа Григория, нашли его после долгих поисков за этим низким занятием; но его попытка выкупиться из рабства не имела успеха вследствие жадности варваров, требовавших громадной суммы в десять фунтов золота за свободу такого знатного пленника. Он был обязан своим освобождением смелости и предприимчивости одного из принадлежавших Лангрскому епископу рабов, по имени Лев, состоявшего на службе при епископской кухне. Какой-то агент рекомендовал Льва тому же варвару, у которого служил рабом Аттал. Варвар купил Льва за двенадцать золотых монет и был очень обрадован, когда узнал, что этот человек научился готовить кушанья для роскошных епископских обедов. “В будущее воскресенье (сказал ему франк) я созову моих соседей и родственников. Выкажи все твое искусство и заставь их сознаться, что они никогда не видывали и не едали таких блюд даже за королевским столом”. Лев отвечал, что это желание будет исполнено, если ему дадут достаточное количество съестных припасов. Желавший блеснуть своим гостеприимством хозяин дома принял на свой собственный счет все похвалы, которые единогласно расточались его повару прожорливыми гостями, и ловкий Лев, мало-помалу вкравшийся этим путем в доверие к своему господину, стал заведовать всем его хозяйством. После длившегося целый год терпеливого выжидания он втайне сообщил Атталу свой план и сказал ему, чтобы он приготовился бежать в следующую ночь. В полночь невоздержанные гости встали из-за стола, а когда Лев вошел в комнату хозяйского зятя с обычным ночным напитком, тот шутя заметил ему, что он мог бы очень легко обмануть доверие своего господина. Неустрашимый раб, нисколько не смутившись от такой опасной шутки, вошел в спальню своего господина, спрятал его копье и щит, осторожно вывел из конюшни самых быстроногих из его коней, снял запоры с тяжелых ворот и пригласил Аттала, не теряя времени, спасать бегством и свою жизнь, и свою свободу. Из опасения быть настигнутыми они сошли с коней на берегах Мааса, переплыли через реку и пробродили три дня по соседним лесам, питаясь только плодами случайно попадавшихся на пути сливных деревьев. В то время как они лежали, спрятавшись в густой лесной чаще, они услышали ржание коней и с ужасом увидели гневное лицо своего господина, громко говорившего, что, если ему удастся изловить беглецов, одного из них он изрубит в куски своим мечом, а другого вздернет на виселицу. В конце концов Аттал добрался вместе со своим верным Львом до гостеприимного жилища одного реймского пресвитера, который подкрепил их ослабевшие силы хлебом и вином, укрыл их от поисков врага и благополучно проводил за границу Австразийского королевства до епископского двора в Лангр. Григорий плакал от радости, обнимая своего внука, из признательности снял иго рабства со Льва и со всего его семейства и подарил ему в собственность ферму, где он мог окончить свою жизнь в достатке и на свободе. Быть может, это странное приключение, носящее в своих подробностях отпечаток правдоподобия и естественности, было рассказано самим Атталом его двоюродному брату или племяннику, который был первым историком франков.
Григорий Турский родился почти через шестьдесят лет после смерти Сидония Аполлинария, но в положении и того, и другого было много сходства, так как оба они были уроженцы Оверни, оба были сенаторами и епископами. Поэтому различие в их слоге и образе мыслей может быть принято за доказательство упадка Галлии и за ясное указание того в какой мере человеческий ум утратил, в столь короткий промежуток времени, свою энергию и свое изящество.
Все вышеизложенное дает нам право относиться с пренебрежением к противоречивым и, быть может, преднамеренным искажениям, с помощью которых иные старались ослаблять, а иные преувеличивать угнетения, вынесенные под управлением Меровингов жившими в Галлии римлянами. Завоеватели никогда не издавали никакого всеобщего эдикта о рабстве или о конфискации; но выродившиеся туземцы, прикрывавшие свое слабодушие благовидными названиями благовоспитанности и миролюбия, были вынуждены подчиняться оружию и законам свирепых варваров, относившихся с презрительным пренебрежением и к их собственности, и к их свободе, и к их личной безопасности. Эти правонарушения не были повсеместными и совершались без всякой системы, и большинство римлян пережило этот переворот, сохранив за собою и отличительные особенности, и привилегии граждан. Значительная часть их земель была отобрана в пользу франков, но та, которая у них осталась, была освобождена от всяких налогов, и та же самая грубая сила, которая уничтожила в Галлии все, что принадлежало к сфере искусств и промышленности, уничтожила и сопряженную с большими расходами систему императорского деспотизма.
Провинциальным жителям, без сомнения, нередко приходилось тяготиться варварской юриспруденцией Салических или Рипуарских законов; но в своей частной жизни, в том, что касалось браков, завещаний и наследств, они по-прежнему руководствовались Кодексом Феодосия, и недовольный своим положением римлянин мог без всяких помех возвышаться или нисходить до названия и положения варвара.
Высшие государственные отличия были доступны для его честолюбия: по своему образованию и характеру римляне были в особенности годны для гражданской службы, а лишь только соревнование снова разожгло в них воинственный пыл, им было дозволено становиться не только в рядах, но даже во главе победоносных германцев. Я не берусь перечислять полководцев и высших должностных лиц, имена которых свидетельствуют о великодушной политике Меровингов. Три римлянина занимали один вслед за другим должность высшего начальника Бургундии с титулом Патрициев, а последний из них и самый влиятельный, по имени Муммол, то спасавший, то ставивший в опасное положение монархию, заместил своего отца в должности графа Отенского и оставил после смерти сокровище из тридцати талантов золота и двухсот пятидесяти талантов серебра. Свирепые и необразованные варвары не допускались, в течение многих поколений, ни на церковные должности ни даже в духовное звание. Галльское духовенство состояло почти исключительно из туземных провинциальных жителей; высокомерные франки преклонялись к стопам своих подданных, украшенных епископскими титулами, и суеверие мало-помалу возвратило этим епископам влияние и богатства, уничтоженные войной. Во всех светских делах Кодекс Феодосия служил законом для духовенства, но варварская юриспруденция заботливо оберегала его личную безопасность: поддьякон оценивался наравне с двумя франками; antrustion и священник считались равноценными, а жизнь епископа ценилась гораздо выше, чем чья-либо другая, - в девятьсот золотых монет. Римляне сообщали своим завоевателям знакомство с христианской религией и с латинским языком; но и их язык, и их религия уже утратили безыскусственную чистоту, которой отличались в эпоху Августа и во времена апостолов. Успехи суеверий и варварства были быстры и повсеместны; поклонение святым скрывало Бога христиан от глаз толпы, а грубый язык крестьян и солдат исказился под влиянием тевтонского языка и тевтонского произношения. Тем не менее эти религиозные и социальные узы искоренили различия, основанные на правах происхождения и победы, и жившие в Галлии племена мало-помалу слились в один народ под именем и под управлением франков.