Закат над Квантуном
Шрифт:
– Зачем нападать днем, когда светло? – полюбопытствовала доселе молчавшая Тереза.
– Узкоглазые всё просчитали, – мгновенно ответил Демьян Константинович с завистью. – В 11 часов дня крепостной артиллерии пришлось стрелять против солнца…
– Стало быть, завязался бой? – догадался судебный следователь.
– Да, – кивнул Унгебауэр и выпил еще коньяку. – Рассказывают, стрельба была такой интенсивной, что всё небо заволокло дымом. Но сперва наши ждали, пока Старк вернется с совещания от Алексеева… Наместник очень не вовремя вызвал командующего эскадрой к себе.
– А неужели без Старка некому было командовать?
– Разумеется,
– А лучше стоять под обстрелом?
– Для командующего эскадрой и для Наместника определенно да, – сардонически оскалился лейтенант флота. – Как бы то ни было, Старк скоро вернулся и повел эскадру в бой. Артурцы особо выделяют крейсера «Новик» и «Баян», которые не послушались вице-адмирала: вышли из колонны в сторону и на всех парах пошли на сближение с японцами, имея целью атаковать флагман «Микасу», а также броненосные и бронепалубные крейсера. Этот умный маневр позволил отвлечь внимание «самураев».
– А что броненосцы?
– По приказу Наместника били неприятеля в пределах досягаемости береговых батарей. С одной стороны это логично, но с другой – япошки шли растянутым кильватером, то есть можно было как минимум атаковать их конец!
– И каковы итоги боя? Сколько убитых, раненых?
– На флоте, Антуан, в первую очередь считают потери кораблей, – назидательно сообщил Унгебауэр с видом бывалого вояки, что было отчасти смешно, ибо лейтенанту покамест не довелось участвовать ни в одном бою. – Потерь судов ни с той, ни с нашей стороны нет. Но доподлинно известно, что у японцев получил сильный крен один из броненосцев (стало быть, подбит) и на одном из крейсеров вспыхнул пожар. У нас подтопило «Новика», с остальными вроде всё в порядке. Кроме того, сильному обстрелу подвергся порт и город…
Горский на секунду представил, каково это – находиться в городе во время обстрела. Мурашки побежали по коже.
– А теперь, дамы и господа, я расскажу вам о том, что вы прочтете в газетах, но что пока еще для многих неизвестно, – менторски и позёрски заявил Унгебауэр, закуривая сигару. – «Самураи» начали войну задолго до вчерашнего вечера… Еще 24 января эти желтолицые мерзавцы захватили стоявший в Фузане пароход «Мукден», принадлежавший нашему обществу Морского пароходства «К.В.ж.д.»! Вероятно, произвели там высадку своего авангарда. В тот же день в Нагасаки конфисковали еще один наш пароход – «Маньчжурию». Мне также доподлинно известно, что как минимум еще двое русских судов японцы абордировали в Корейском проливе третьего дня. В связи с этим ходят слухи, что Наместник намерен отправить все гражданские суда в Порт-Артур…
– Что это значит, милый?.. – взволнованно спросила Тереза.
– Это значит, что очень скоро мы переедем в Порт-Артур, а меня, скорее всего, командируют на один из боевых кораблей…
Госпожа Унгебауэр закрыла лицо руками. В глазах ее скопились слезы, но она мужественно держалась, чтобы не разрыдаться.
– Есть и еще кое-что, – добавил Демьян Константинович, выпивая очередную рюмку. – Давеча при выходе из Чемульпо (а это, на минутку, свободный корейский порт!) японцы обстреляли канонерскую лодку «Кореец». Ей пришлось вернуться в гавань, где у нас стоял крейсер «Варяг». Желтолицые поставили нашим судам ультиматум: или сдать корабли, или быть уничтоженными прямо на рейде.
– Как
– А еще называют себя самураями! Вояки хреновы!.. – выругался Унгебауэр.
– И что наши?.. – с опаской спросил Антон Федорович.
– Сегодня днем «Варяг» и «Кореец» приняли неравный бой. Им противостояли 6 крейсеров и 8 миноносцев из эскадры контр-адмирала Уриу. В итоге «Варягу» удалось существенно повредить два крейсера неприятеля и потопить один миноносец. Но и сам наш крейсер получил ряд пробоин и потерял часть экипажа, из-за чего пришлось вернуться в гавань. Капитан Руднев приказал «Варяг» затопить, а «Кореец» взорвать…
– Герои! Настоящие герои!.. – воскликнул взволнованный Горский. Так его поразил самый факт неравного боя.
Тереза вдруг не выдержала – заплакала. Унгебауэр попытался ее успокоить, но всё безрезультатно.
– Что я буду делать, если тебя убьют?.. – шептала она в слезах.
– Меня не убьют, – увещевал Демьян Константинович с какою-то упрямой уверенностью. – Меня еще даже не призвали на боевой флот!
– А что будет с Дальним? – задался резонным вопросом судебный следователь. – Ведь порт совершенно не защищен, а в то же время чрезвычайно удобен для высадки японского десанта.
Унгебауэр посмотрел на него серьезными глазами.
– Наши командиры уж что-нибудь придумают, будь спокоен!
Настало время прощаться. Демьян Константинович проводил друга до передней. У самого крыльца, когда в дом ворвался ледяной январский воздух, он шепнул Горскому:
– Не хотел говорить при Терезе… Вчера вечером к Дальнему подходил отряд из восьми японских миноносцев.
Весь следующий день Горский с тревогой размышлял над тем, как будет производиться защита Дальнего с моря. За сухопутный участок тревожиться не приходилось: Цзиньчжоуский перешеек хорошо укреплен и в то же время чрезвычайно узок, что практически полностью исключало вариант прорыва здесь японцев. А вот море – иное дело.
Мало того, что в порту не было ни одного форта, так еще и в самом Талиенванском заливе не присутствовал ни один русский военный корабль – всё гражданские транспорты. Можно себе представить реакцию капитанов японских миноносцев, которые давеча не встретили здесь ни единого противника!
Разумеется, японцы постараются в кратчайшие сроки воспользоваться этим упущением. И вот тут главный вопрос: что сможем предпринять мы и как оперативно?..
Проводя привычные допросы по буйствам и кражам, Горский определенно витал в эмпиреях. Ему казалось особенно неуместным и, пожалуй, глупым, отвлекаться на такие несущественные (в сравнении с войной) вещи, как допросы трактирных драчунов. Город в опасности – это нынче главное!
Тем не менее он продолжал задавать механические вопросы, строить логические цепочки, ловить обвиняемых на противоречиях и устраивать им очные ставки. Будто токарь на заводе вытачивал он дела, ограняя их и придавая им необходимую форму для дальнейшего судопроизводства.
Алексея Владимировича напротив – война не волновала. Он был привычно расслаблен, в меру весел и совершенно не утратил, а быть может, и приобрел толику цинизма, которым всё больше пропитывалось русское общество начала XX века. Дальнинцы в те дни, безусловно, тонко почувствовали, что произошло нечто важное, нечто переломное. Однако едва ли не все до единого вокруг верили в непоколебимое могущество русского флота и вселенскую силу русской армии.