Закат в крови(Роман)
Шрифт:
Ивлеву, нисколько не боявшемуся начальника контрразведки, стало нестерпимо скучно, и он, откровенно зевая, сказал:
— Господин полковник, вести разговоры на отвлеченные темы интересно, но, право, не нынче. Говорите прямо: зачем вызвали меня?
— А я-то и начал прямо с дела, — обиделся Посполитаки и сказал: — Мне стало известно, что одно ваше творение пришлось на руку и по вкусу главе большевистского подполья города Екатеринодара.
— Ну, знаете, — неожиданно для себя вспылил Ивлев, — это ваша выдумка! У меня нет картины, которая могла понравиться красным.
— Вы это утверждаете
— Скажите, пожалуйста, господин полковник, а более серьезные претензии ко мне, как автору этой картины, у вас есть?
— A-а, так, значит, все-таки вы написали «Юнкеров»! — Посполитаки откинулся на высокую спинку кресла. — Так это, значит, вы решили наглядно показать, что, как бы отчаянно ни дралась горстка юнкеров, она бесповоротно обречена…
— Ну и что из этого? — опять с прежним безразличием спросил Ивлев.
— А то, что ваше полотно не только радует коммунистов, но даже воодушевляет их! — пояснил Посполитаки. — Вы своей картиной льете воду на их мельницу. А раз так, то ваших «Юнкеров» надо немедленно сжечь.
— Но, но… — Ивлев метнул на Посполитаки взгляд, полный холодного презрения. — Не много ли вы, господин полковник, берете на себя, решившись судить об идейном содержании и направленности художественных творений живописцев?
— Идет битва не на жизнь, а на смерть, а вы, поручик, словно не понимая этого, отдали своих «Юнкеров» прямо в осиное гнездо! — горячо начал выговаривать Посполитаки. — И недаром они там нашли себе место рядом со «Штурмом Зимнего».
— Я отдал полотно на хранение своему другу, живописцу Шемякину, а не в осиное гнездо, как вы изволите выражаться, — заметил Ивлев.
— А вам известно, что дом Шемякина, вашего друга, стал штаб-квартирой екатеринодарских подпольщиков? — спросил Посполитаки. — Там большевистские диверсанты свили осиное гнездо и вдохновлялись вашим творением.
— Подпольщики — ваша выдумка, фикция! — бросил Ивлев.
— Выдумка?! — Посполитаки вскочил с кресла, и его смугло-оливковое лицо полиловело. — Да как вы смеете оскорблять контрразведочный орган Добровольческой армии? Как смеете не верить нам?
— Я на слово никому не верю, — сказал Ивлев. — Мне нужны доказательства самого конкретного характера.
— Ваш друг Шемякин изрядная бестия! — продолжал кричать Посполитаки. — Не думайте, что нам легко было раскусить этот фокус с вывеской «Художественная студия живописца Шемякина», которая для маскировки красовалась на парадной двери его дома. А как пышно размалевал он на громадном холсте революционный порыв матросни, солдатни и прочего питерского сброда… берущего Зимний! Кстати, у нас зафиксированы те оценки, которые давал «Штурму Зимнего» и вашим «Юнкерам» глава подполья, матерый диверсант Первоцвет, которого скрывал у себя ваш Шемякин…
При упоминании фамилии отца Глаши Ивлев невольно вздрогнул, и Посполитаки это, по-видимому, заметил.
— Ага! — воскликнул он. — Вам фамилия эта небезразлична.
— Ну, это черт знает что! — выругался Ивлев и, не желая больше выслушивать
— А вы какое теперь имеете отношение к господину Эрлишу? — спросил Посполитаки.
— Лейтенант Эрлиш большой знаток живописи и мой меценат, — быстро без запинки ответил Ивлев.
— Ну и что же из этого следует?
Греческое лицо Посполитаки изобразило явное непонимание.
— Лейтенант Эрлиш не позволит вам сжечь ни моих «Юнкеров», ни «Штурма Зимнего». И то и другое полотно он возьмет под защиту и поможет мне увезти за границу.
— Шемякинское творение мы ему не отдадим, — сказал Посполитаки. — Да и о ваших «Юнкерах» еще поговорим. Первоцвет в кругу подпольщиков сказал: «Я готов простить художнику Ивлеву его службу в белой армии за одно это произведение».
«Неужели Посполитаки говорит правду?» — почему-то обрадованно подумал Ивлев, но тут же, чтобы отбить атаку контрразведчика, решительно отрезал:
— Мне совсем наплевать на то, что говорит Первоцвет о моей картине. Но вы сейчас же распорядитесь выдать ее мне на руки. В противном случае вы будете иметь дело с французской миссией.
— Послушайте, — вдруг очень мягко проговорил Посполитаки, не сводя черных, как маслины, глаз с лица Ивлева. — А почему бы вам, первопоходнику, корниловцу, большому живописцу, не создать другого, вдохновляющего, зовущего на борьбу полотна? Тот велик, кто вселяет веру в победу. Да, я вот, кстати, только сейчас получил радостное известие: Добровольческий корпус нанес поражение 8-й советской армии и стремительной атакой овладел Ростовом и Нахичеванью. Так же удачно началось наступление донского корпуса генерала Гусельщикова. На путях к Новочеркасску он захватил станицу Аксайскую. Группа генерала Старикова дошла почти до станицы Богаевской. Так что полоса наших неудач минула. Армия наша воскресает…
— Благодарю за добрые сообщения, — сухо сказал Ивлев. — Но разговор о живописи с вами разрешите не возобновлять.
— Ладно. — Посполитаки недовольно кивнул. — Но имейте в виду, поручик, у меня о вас составилось резко отрицательное мнение. Как бы оно не имело известных последствий… К нам прислушиваются в Ставке… А вы, кажется, в последнее время слишком близки были к свите Врангеля…
— Я ожидаю вашего распоряжения о «Юнкерах», — перебил Ивлев. — И второе, не вздумайте применять никаких фокусов пыточного характера к художнику Шемякину. Он обладатель огромного таланта и будет взят на поруки значительными лицами.
— Шемякина я не отдам на поруки никому, — вспылил Посполитаки. — И, несмотря на его дарование, он понесет должную кару. Крушение почтового поезда под Северской — это дело рук Первоцвета.
— Но я убежден, что Шемякин не знал, кто именно проживал у него на квартире, — не сдавался Ивлев.
— Можете идти! — с раздражением бросил Посполитаки. — «Юнкеров» я велю сейчас выдать вам на руки. А о Шемякине, если вы не хотите навлечь на себя значительных подозрений, советую не хлопотать. Только из-за него Первоцвет ускользнул из наших рук.