Закат в крови(Роман)
Шрифт:
Лицо его осунулось, концы усов вяло обвисли, у потемневших губ явственнее обозначились глубокие складки. Темные брови то сдвигались, то медленно поднимались, морщиня лоб. Стало особенно отчетливо видно, насколько исхудал он за последние дни, как побелел ежик его волос.
Желая сколько-нибудь подбодрить командующего, Ивлев, с сердечной болью вглядываясь в его уставшие глаза, сказал:
— Если на берегах Невы взошла совдепия, то на берегах Кубани начнется ее закат. Екатеринодар многое предрешит.
— О поручик, вы, оказывается, мастак на высокопарные выражения! — Корнилов
Корнилов, как всегда, говорил ровным, спокойным голосом и прямо глядел черными утомленными глазами в лицо.
— Да, чтобы верили в меня, я прежде всего сам должен верить в себя. В каждом нелегком сражении бывает момент, когда самые храбрые войска после страшного напряжения вдруг обнаруживают склонность к бегству с поля брани. Этот страх — результат недостатка доверия к собственному мужеству. Нужен самый незначительный повод, самая ничтожная случайность, чтобы вернуть это доверие. Вчера на военном совете все военачальники высказались против штурма. Не понимают: штурм- то и есть тот повод, который должен вернуть нашим бойцам доверие ко мне как главнокомандующему.
Корнилов порывисто повернулся и вдруг снизил голос до шепота:
— Я веду за собой отличную молодежь. Она не должна разочаровываться во мне, не должна обнаруживать склонности к бегству с поля битвы. Иначе вокруг образуется непроницаемый мрак… А этот мрак и без того обступил нас со всех сторон… — Корнилов зажмурил глаза. — Я знаю: для вас, поручик, слишком странно слышать из моих уст столь несвойственные мне признания… Но я сейчас разговариваю с вами не как с адъютантом, офицером, поручиком, а как с художником, как человек с человеком… Разговор этот, надеюсь, останется между нами. Я хочу видеть впереди свет, а вижу мрак… Безобразная вещь — усталость… — Он дрожащей рукой наполнил стакан доверху водкой и судорожно поднес к губам. От непривычки пить поперхнулся, схватился рукой за горло, тяжело сел и маленькими сухими руками обхватил голову. Лицо его сделалось землисто-темным.
— Ваше высокопревосходительство, хоть водой запейте! — ошеломленно пролепетал Ивлев.
Все еще задыхаясь и кашляя, Корнилов показал рукой на бутылку: мол, унесите.
Ивлев схватил недопитую водку и вышел из комнаты, быстро зашагал к рощице. В сильнейшем раздражении он ударил бутылку о ствол тополя. «А что, если в самом деле впереди — мрак?»
К дому в сопровождении казака подъехал полковник Улагай, сидя на коне по-дамски, поперек седла. К нему подошли сестры милосердия, врач и, увидя, что полковник тяжело ранен, с помощью казака сняли его с коня и понесли в комнату, служившую операционной.
В рощицу, где в разных концах расположились текинцы, ординарцы и офицеры, со свистом упала граната. Видимо, вся местность вокруг домика всерьез заинтересовала красных артиллеристов-наводчиков. Все чаще и чаще летели сюда снаряды. А тут, как назло, в роще задымили походные кухни штабных частей.
— Эй, кашевары! — закричал Ивлев. — А ну-ка, гасите огонь!
— Мы загасим, но вы останетесь без завтрака, господин адъютант, —
— Неужели трудно отъехать на версту от фермы? — старался урезонить его Ивлев. — Или вы хотите, чтобы кухни в щепы разнесло? Сейчас же катите подальше!
— А вон похлеще нашего дымят, — указал молоденький кашевар на кирпичную пристройку перед домиком, из трубы которой действительно повалил густой черный дым.
— Дьяволы, не понимают ни черта! — Ивлев побежал к окну пристройки. — Не видите, какой обстрел начался?! Прекратить немедленно!
Один из юнкеров, с неохотой подчиняясь, проворчал:
— Вот мура! И кипяточком не позволяют побаловаться.
Подошел хан Хаджиев.
— Вы знаете, господа, в семь утра, когда я сидел в адъютантской, а Долинский был в комнате командующего, тут, у нас, в двадцати шагах от крыльца, разорвался снаряд и шрапнелью убило пятерых юнкеров, возившихся с разборкой пулемета.
— Война напоминает лотерею… — откликнулся тот же юнкер.
Ивлев и Хаджиев отошли от пристройки. Хана, видимо, задели слова юнкера.
— Значит, выйти из сражения живым — это все равно что выиграть сто тысяч по лотерейному билету, — дополнил он их. — Нет, не согласен! Я фаталист. Меня и Лавр Георгиевич вчера так назвал… До сегодняшнего дня я не боялся за жизнь бояра, а сейчас… — Он умолк, опасливо покосился в сторону города.
— Чувствую: сегодня снаряд угодит в самый дом.
— Стоит ли придавать значение предчувствиям? — спросил Ивлев.
— Дело не в предчувствиях! — загорячился корнет. — Тот снаряд, что убил юнкеров-пулеметчиков… Только на одну линию поставь трубку дальше, и он разорвался бы прямо над нашим домом.
— Авось они не будут стрелять по дому, — уже не с прежней уверенностью проговорил Ивлев. — Да, кстати, чуть было не забыл: о вас спрашивала Маша Разумовская. Пойдите к ней, она сейчас дежурит на перевязочном пункте.
— Спасибо! — Хан Хаджиев мгновенно оживился и, ступая на носки легких, без каблуков, сапог, быстро зашагал к домику.
Ивлев потянулся всем телом, заломил руки за голову.
«Пойти у реки посидеть, что ли?» Он надвинул фуражку на брови и направился к скамье, врытой над самым обрывом.
Новый снаряд пролетел над фермой и разорвался рядом с кирпичной пристройкой.
У скамьи стояли Деникин и Долинский. Кашляя от бронхита и зябко кутаясь в пальто, Деникин вздохнул:
— Господа, вы видите: они приближают прицел все ближе. Пойдите и скажите Лавру Георгиевичу. Может быть, он вас послушает и переедет в другое место. Зачем в такой решающий для жизни нашей армии час рисковать?
Долинский бросил папиросу и побежал в домик.
— Вот штабс-капитан Бетлинг мне жаловался, — начал Деникин, сев на скамью, — что от екатеринодарских красногвардейцев, когда идешь в атаку, просто рябит в глазах…
В воздухе снова просвистел снаряд. В тот же миг раздался страшный оглушающий взрыв. Из окон со звоном посыпались стекла, повалил дым с известью и пылью. На крыльцо вылетел Долинский, весь белый от мела, вслед за ним выбежал Хаджиев, ощупывая себя и отмахиваясь от едко-желтого дыма.