Заклинатель змей. Башня молчания

Ильясов Явдат Хасанович

– Хвала бережливому!
– Визирь, оставив их, переговорил с царем, не забыв при этом нежно пощекотать его честолюбие: - Его августейшее мнение навечно войдет в историю как создатель лучшей в мире обсерватории и календаря, самого точного в мире. «Эра Джелала ибн Алп-Арслана», «Меликшаховы звездные таблицы». Неплохо звучит, а?
– Мусульманин по необходимости, втайне - ярый поклонник древней иранской веры, считавшей Александра Македонского заклятым врагом, визирь не преминул его уколоть: - Все кричат: Искандер! Искандер Зулькарнайн! А что он создал за свою короткую

глупую жизнь? Возвел три-четыре города в наших краях? И те - на месте старых, им же разбитых. Он был разрушитель.

– Разве?

– Конечно.

– И ты думаешь...

– Непременно!

Заручившись милостивым согласием «его августейшего мнения», визирь сказал Омару:

– Я пришлю тебе завтра людей, хорошо знающих окрестность. Возьмешь своих помощников, осмотришь с ними всю округу. Попадется удобный участок - заметь, сообщи мне.

– А что, если он уже чей-то и кто-то воздвиг на нем какие-нибудь строения?

– Снесем!
– жестко молвил визирь.
– Будь то хоть ханское поместье, хоть халупа холопа. Превыше всего - благо державы.

Этот ловкач, осанистый плут - и мыслитель, в душе язычник, поэт, сумел бы сам, не хуже иных стихоплетов, сочинять касыды в свою честь. Он из Туса, как и славный создатель «Книги царей». Богат Хорасан светлыми умами.

При всей заносчивости, хваленой стойкости в бою, в серьезных делах, требующих глубоких размышлений, цари из рода сельджукидов не могут обойтись без персов, точно так же, как и караханиды - без таджиков, без их государственного опыта, хитрости, знаний.

Огонь - друг или враг? В очаге и в лампе, в пастушьем костре, в жаровне зимой он друг. На крыше дома, в дровяном сарае, на хлебном поле созревшем он враг. В руках доброго человека огонь - это жизнь, в руках злого - смерть. Главное - в чьих он руках.

Так же и с грамотой. Просвещение - благо, кто спорит? Но один пишет научный трактат, полезное наставление, толковую сатиру, стихи про любовь, другой - клевету, донос...

Несколько дней терзался Абдаллах над задуманным пасквилем, но у него почему-то ничего не получилось. Видно, яду не хватило. Чтоб жалить насмерть, нужно иметь его побольше. Обозлившись на себя и на других, и пуще всех на Омара Хайяма, он забросил перо и бумагу и вновь побрел к хранилищу книг, подглядывать за звездочетами.

«Что он чертит, что пишет? С него станет - сочинить в честь султана какую-нибудь, еще небывалую, лунную иль звездную касыду. Негодяй! Выйдешь ты, наконец, оттуда? Нет, я опять не усну нынче ночью, если не взгляну, чем ты занимаешься».

Омар прикидывал на листах облик будущих сооружений Звездного храма. «Итак... Стоящий прямо широкий прямоугольник с глубоким полукруглым вырезом сверху... Перпендикулярно к нему, к середине выреза, примыкает одной из сторон прямоугольный треугольник... И впрямь, нацеленное в небо, это сооружение будет напоминать осадное метательное орудие. Но вместо тяжелого копья к далекой звезде полетит человеческая мысль.

Поскольку тут глубокий вырез, означающий дугу полусферы... треугольник покоится на ребре...

сооружение же - не чертеж на бумаге, оно объемно... и речь идет о немыслимо больших расстояниях, то... нужен расчет равноотстоящих линий». Уже давно хотелось пить. Омар пошарил вокруг себя, нашел пустой кувшин, отбросил. «Хм... Похоже, мы здесь опять упремся в допущение Эвклида: «Если прямая, падающая на две прямые, образует внутренние и по одну сторону углы, в сумме меньше двух прямых...»

– Чем изволит утруждать свой драгоценный разум наш ученый друг?
– прозвучал над ним чей-то сладостный голос. То «эмир поэтов», крадучись, проник в библиотеку.

Омар даже глаз не вскинул на него. Только дернул щекой: не мешай. Так сгоняют муху, когда руки заняты делом.

«...то прямые, если их продолжать, пересекутся с той стороны, где углы меньше двух прямых».

– Не приказать ли слуге принести шербету?
– не уходил Абдаллах.

– Пусть принесет, - услышал его наконец Омар.
– И питье, и еду, и свет. И постель, - мы здесь будем ночевать.
– Он взглянул на алебастровые решетки окон - за ними синел уже вечер.

«И он еще может есть?
– вздохнул Абдаллах.
– Ах, чтоб хлеб застрял в твоей глотке острым углом».

Омар, тут же забыв о поэте, вновь склонился к чертежам. Зловредный пятый постулат!
– В силу этого каверзного допущения, что подкинул ученому миру хитрый старик Эвклид, через точку вне прямой можно провести не более одной прямой, не пересекающей данную.

Неубедительно. Ибо не доказано. И посему - сомнительно. Треклятый пятый постулат... кто не пытался уточнить его, доказать как теорему! По крайней мере тридцать сочинений, объясняющих Эвклидовы «Начала» и задевающих пятый постулат, накопилось в мире по сей день. Но все они логически несостоятельны. Вообще с ним что-то неладно, с пятым постулатом. Эвклид здесь затронул мимоходом нечто, что не вяжется ни с чем другим в его трудах.

«Жаль, я редко бываю на стройках, - горюет Омар.
– У меня мало наглядных представлений. Начнем возводить обсерваторию - буду жить на площадке, думать, смотреть, все делать своими руками».

Темнеет. Где же свет? Омар отложил наброски, потянулся. Поодаль, за опорными столбами, корпят над бумагой Исфазари, Васити. Счастье - работать с такими. Не то, что с полуслова - с полувзгляда понимают, чего ты хочешь от них. Да, ученые - особый мир в этом трудном мире. Особый народ в народе, живущий по своим законам.

Не вызвать ли сюда еще Мухтара? Нет, в Самарканде он нужнее. Пусть хоть один математик трудится в краю, где рожден. Что за жизнь - скитаться по чужим городам.

Омар расспросил людей о шейхе Назире. Оказалось, увы, старый учитель умер два года назад по дороге из Астрабада в Тебриз. Должно быть, опять ему пришлось бежать. Мир его праху! Жаль. Без него Омар никогда не стал бы тем, кем он стал теперь...

Где же огонь, почему не несут? Ага, вот у входа вспыхнуло желтое зарево. Припомним пока кое-что из Эвклида, пять общих понятий к пятому постулату...