Заклинатель змей. Башня молчания
Шрифт:
– Пожалуйте к столу, - позвал молодой Васити.
Оказалось, кто-то уже расставил светильники, принес поднос с едой. Омар, не глядя, что-то съел, что-то выпил и, захватив кувшинчик легкого вина и чашу, вернулся на свое место.
Ну-с, пять общих понятий о сравнении величин.
1. «Равные одному и тому же равны между собою...»
– Милый, не пойдешь ли со мной... подышать свежим воздухом в саду?
Поднял Омар туманный взгляд: перед ним в ярком свете - золотисто-смуглое женское лицо, все в темных точках мелких родинок. Точно румяный сдобный
Опустившись на колени, служанка делала вид, что прибирает что-то вокруг столика. В длинных карих глазах - задумчивая боль. Призывно лизнула дрожащую верхнюю губу, нежно шепнула:
– Пойдем?
– Сейчас, - ответил Омар как во сне. Ткнул пальцем в Эвклидову книгу.
– Вот, закончу сейчас, и пойдем. Подожди немного. Сейчас...
Не стала ждать. Встряхнула головой, ушла. Обиделась? Похоже.
«2. Если к равным прибавить равные, то и целые будут равны...»
Растекаются талой мутной водой мысли, совсем недавно - ясные, четкие.
«3. Если из равных вычесть равные, то и остатки будут равны...»
4. Совмещающиеся друг с другом равны между собою.
5. Целое больше части».
Как будто все бесспорно. Однако... до чего же бескрыла эта геометрия! Она боится взлета, неожиданной кривизны, непредусмотренного движения. В ней все настолько иссушающе правильно, что нет места поиску, дерзкой работе ума. Вывиха нет, дикого озарения! Это геометрия циркуля и линейки. А с их помощью, как убедился Омар на своих уравнениях, решишь не всякую задачу. Ведь пространство не может состоять из одних лишь дохлых плоскостей.
Уж так ли непререкаем Эвклид? Омар прочертил мысленно четкую линию к немыслимо далекой синей Веге. И рядом с нею - другую. И провел их далее, в бесконечность. Так неужели в этой жуткой бездне, живущей по никому еще неведомым законам, вторая линия так и будет покорно следовать за первой, не смея ни отойти от нее, ни приблизиться к ней? Несмотря на чудовищные провалы, смещения и завихрения в космических пространствах?
В излучине реки, текущей мимо Исфахана к юго-востоку, у дороги в Шираз, из глубин земли выдается обширный пологий купол.
Исфазари - восхищенно:
– Камень сплошной! Цельная глыба. Подходит?
– Подходит, - вздохнул Омар.
– Но видишь, на ней - селение.
– Куча серых лачуг, больше похожих на груду развалившихся надгробных строений, чем на человеческое Жилье. Ни деревца между ними, ни кустика. Где-то там, среди голых камней, жалостно, тонко и беспрестанно плачет, и плачет, и плачет больное дитя. Гиблое место.
– Найдите старосту.
Староста, под стать селению, весь серый, пыльный и облезлый, повалился Омару в ноги.
– Встаньте, почтенный! Чем вы здесь занимаетесь, как живете?
– Корзины плетем, циновки. Как живем? Коротаем век, кто как может. Лоза и камыш тут скудно растут, приходится ездить далеко на озеро, куда эта речка впадает. Да и там их уже негусто.
– А не хотелось бы вам, всем селением, сменить ремесло?
– На какое, сударь?
– Ну, скажем, камень ломать, тесать. Его-то у вас, я вижу, тут много.
– Много, сударь! Куда как много. От него, проклятого, все наши беды. Ломать его
– А если дадут?
– Кто? Мы народ пропащий.
– Тут будет стройка. Все мужчины селения смогут на ней работать. За хорошую еду - и малость денег.
– Дай бог! Мы бы рады. Но...
– Что?
– В икту нас берут, наше бедное Бойре. Иктадар уже... осчастливил нас... высоким своим посещением. Важный он человек, м-да, строгий.
– Кто?
– Некий бей, как его... Рысбек.
...Напрасно визирь Низам аль-Мульк битый час толковал толстяку о высшей пользе - пользе государства, обещал дать взамен три других богатых селения. Нет! Рысбек знать не хочет ни о чьей высшей пользе, кроме своей. И других селений в икту ему не давайте - это обман, их завтра тоже отберут.
Просто великий визирь за что-то, - за что, бог весть, по чьему-то злому наущению, - невзлюбил беднягу Рысбека и хочет сжить его со свету. Хорошо! Правоверному не нужно благ земных. Старый воин, верный султану, навсегда откажется от них и удалится в общину аскетов-суфиев. Пусть при царе остаются безбожные звездочеты.
– Пойми, обсерватория...
– Никогда не пойму! Славный тюркский народ без всяких дурацких обсерваторий разгромил сто государств на земле. Средь них - и ваше, - напомнил он грубо.
– Наш доход - военный поход. С чего это вдруг теперь нам взбрело строить бесовский Звездный храм? И где? На моей - только подумайте!
– на моей земле. И кто? Мой раб...
– Омар Хайям - ученый, поэт. И не может быть рабом. Он человек свободный.
– Что ж, - понурил голову сельджук. (Эх, если б знал он тогда, в Нишапуре!..) Что он может поделать, темный воитель, раз уж в этой несчастной стране опять началось засилье книгочеев? Он уйдет. И, уходя, он, бездомный дервиш Рысбек, вознесет к престолу аллаха молитву о благе султана, охмуренного персами-пройдохами...
– Прощай!
– ехидно сказал визирь, легко расхаживая перед ним, здоровый и крепкий в свои пятьдесят семь, как молодой человек. Остановился, ткнул сельджука длинным пальцем в жирную грудь.
– Будешь там, в суфийской общине, которого ты довел до нищеты и безумия. (Так в книге. Видимо, Низам аль-Мульк напомнил Рысбеку о судьбе отца Омара Хайама. – Прим. OCR)
Через день по дворцу разнеслась дурная весть: Рысбек, забрав свой трехсотенный отряд, покинул Исфахан. Ну, ушел так ушел. Не в том беда, что глупый человек избавил всех от своего несносного присутствия. А в том, куда он ушел. В Нишапур, в суфийскую общину? Как бы не так...
Бей Рысбек, конечно, смешон и ничтожен. Как тряпичная кукла в балагане бродячих скоморохов. Но смешная тряпичная кукла - пузатая, неуклюжая, набитая опилками, - не поджигает свой родной балаган. А живые пузатые пучеглазые вздорные куклы из большого балагана жизни то и дело жгут его. Да, выходит, мир - балаган, причем не столь веселый, сколь страшный, раз уж в нем впереди других самим себе на потеху мечутся, кривляясь в жутком лицедействе, такие страшные куклы. Тут уже не до смеха.