Заклятые любовники

Эльденберт Марина

— Ему три часа трястись по дорогам. Неподвижно. Сегодня сильный ветер.

— Всевидящий…

Винсент махнул рукой, но мне показалось что это был обходной маневр чтобы стереть выступившие на глазах слезы.

Я постучала по козлам, и Арк немедленно на них взгромоздился. Не знаю, что он думал по поводу пледа, но от новых впечатлений пришел в восторг. В отличие от кучера, который подвинулся к противоположному краю.

— Он не кусается, — поспешила заверить я.

— Угу, миледи.

— Правда.

— Как скажете, миледи.

Назад он так и не подвинулся, а я пожала плечами и залезла в любезно

открытую Винсентом дверцу.

Когда мы выехали за город, уже стемнело, переливающийся огнями Лигенбург уменьшался на глазах, впереди — темень дороги, поле и лес, пламя раскачивающегося на экипаже фонаря то и дело мелькало перед глазами. Я яростно задернула занавеску и вжалась в спинку сиденья, плотнее закуталась в плед. А вот Винсент, казалось, наслаждался поездкой и ничуточки не замерз — даже сюртук расстегнул. Сидя напротив меня, он выглядел счастливым и довольным — пожалуй, таким я видела его впервые за все время нашего общения.

— Вы напоминаете чирикла, — с усмешкой заметил де Мортен.

— Змея, кошка, птичка… Странные у вас фантазии, — я поежилась. — Определитесь уже.

Его глаза заискрились смехом.

— Не могу, у вас слишком много обличий. Вы поэтому выбрали путь лицедейки?

— Как вы догадались?! — огрызнулась я, впрочем, беззлобно. То ли уже смирилась с тем, что рядом с Винсентом бесполезно кипятиться: все равно в него все чувства уходят, как в бездонную пропасть.

— Почему вы вообще решили работать? Вместо того, чтобы отправиться к деду.

— И всю оставшуюся жизнь шить одежду и вязать рукавицы для обездоленных? Это не мое.

— Спасение бедняка дело его собственных мозолистых рук?

— Я не против благотворительности, но свободные наличные помогают не хуже вязаных носков. К тому же, рукоделие всегда наводило на меня тоску.

Чистая правда. С детства не могла усидеть на месте, во время занятий вертелась, ерзала и так и норовила сбежать. Стоило гувернантке или гувернеру отвернуться, как я бросала перо или выскальзывала из-за рояля, и пулей летела из комнаты, за что частенько бывала наказана отцом. С возрастом стала поумнее, и всегда находила способ договориться с преподавателями, чтобы сделать занятия покороче: с помощью всякого рода ухищрений и умения правдиво изобразить все, что угодно — от приступа мигрени до стоящих в глазах слез. Наверное, уже тогда стоило понять, чем я могу зарабатывать на жизнь.

Винсент прищурился, смотрел изучающе, словно впервые встретил.

— А что ваше? Жить жизнью выдуманных людей? Быть у всех на виду, но прятать себя настоящую?

Он задавал те вопросы, о которых я не спрашивала даже саму себя.

— Возможно. Считаете, я плохо справляюсь?

— Думаю, что вы убегаете от жизни.

Де Мортен внезапно поднялся, убрал стоящий рядом саквояж и пересел ко мне.

— Не дергайтесь так, — он нахмурился, когда я попыталась отстраниться, уверенно привлек меня к себе. — Я всего лишь хочу вас согреть.

От его объятий веяло жаром, и дело было вовсе не в демоническом влечении, навеянном заклятием. Винсент был как печка, а я дрожала от холода и тянулась к теплу. Странно, но так стало гораздо теплее, чем под пледом, даже вырываться расхотелось. У него сегодня и впрямь замечательное настроение. Неужели из-за поездки в Мортенхэйм?

— Почему вы не можете

быть таким милым всегда? — невинно поинтересовалась я.

Винсент на мгновение замер, а затем расслабился, уперся подбородком мне в плечо, согревая дыханием ухо.

— Потому что я герцог.

— И в большой герцогской книге написано, что вам дозволяется так себя вести только два раза в месяц?

— Нет, только когда никто не видит, — теперь в его голосе отчетливо слышалось веселье.

— Вот как! Тогда я расскажу об этом всем.

— Вам никто не поверит.

Как назло, колесо попало в выбоину. Карету сильно тряхнуло, я полетела на него, с улицы донеслись сочные ругательства, ржание и радостный лай. Но главное — мой саквояж упал на пол, распахнулся, и из него вывалилась книга. Та самая, с вэлейскими заклятиями, которую я стащила из городской библиотеки де Мортена. Решила, что теперь у меня точно будет много свободного времени, чтобы как следует во всем разобраться. Правда, сообщать об этом ему в мои планы не входило.

Винсент подхватил меня, и я оказалась тесно прижатой к мужской груди. Дыхание сбилось, де Мортен смотрел мне в глаза, мои губы были в нескольких дюймах от его, стоило только податься вперед. Я закрыла глаза, придвинулась ближе, почувствовала легкий привкус мятного поцелуя, и…

— Это еще что?!

Как же невовремя! Винсент бесцеремонно отодвинул меня и поднял увесистый том.

— Значит, вас интересуют вэлейские заклинания?

— Вообще-то только одно, — нехотя призналась я. Кажется, придется рассказать ему обо всем. — Вы мне ничего не говорите, вот я и решила узнать побольше о змее. Здесь много отсылок к древним трактатам, но я почему-то уверена, что в Мортенхэйме найдется все и даже больше.

— Библиотека моего отца — самая большая в королевстве, это правда. Вряд ли она вам поможет, зато кошмары обеспечит точно.

— Я не из тех, кто вздрагивает от малейшего шороха и падает в обморок на словах «кровавое убийство». Как вы уже могли догадаться, мои первые годы в Лигенбурге отмечены не шелками и бриллиантами.

Я действительно повидала многое: и замерзающих на улице детей, которых приводила в свою каморку и которые сбегали, прихватив ту немногую наличность, что им удавалось найти, и падших девушек — красоток по первой и измученных болезнями, никому не нужных впоследствии, и сутенеров, которые резали друг друга, и карманников, то и дело затевавших переделку районов. Сталкивалась и с хамством полицейских, и с пренебрежением в глазах знати и среднего класса. Училась дерзить в ответ и не опускать глаз, когда на меня смотрели как на насекомое, хотя я работала и имела какой-никакой, а доход.

Проще и в самом деле было упорхнуть под крыло деда, но я решила начать новую жизнь, и ни разу об этом не пожалела. Зато познакомилась с тем миром, который в высшем свете не принято замечать, а говорить о нем и вовсе считается дурным тоном. Тем не менее у дна Лигенбурга была обратная сторона — и любовь, расцветающая вне зависимости от социального статуса и положения, и добро, когда последнее отдаешь тем, кто в этом нуждается больше тебя, и ютящиеся в лачугах семьи, тепла в которых в разы больше, чем в самом роскошном дворце. Светлого было меньше, но все-таки оно было. Именно о нем я сейчас вспоминала, поэтому улыбнулась.