Заколдованная Элла
Шрифт:
Мебель меня не волновала, кроме волшебного коврика — а его мы с Мэнди спрятали, дождавшись, когда отец в очередной раз отправится к мамочке Ольге. Лучшие мамины платья мы тоже спасли, поскольку Мэнди клялась и божилась, что я вот-вот пойду наконец в рост и они станут мне впору. Однако трогать мамины драгоценности мы не отважились. Стоило нам взять даже медную булавку, и отец сразу заметил бы пропажу. Впрочем, по красоте и ценности все они не шли ни в какое сравнение с ожерельем, которое отняла у меня Хетти.
Неделя прошла
Выходила я только на пастбище повидаться с Яблочком. Я надеялась встретить там Чара, но конюхи сказали, что он еще охотится на огров.
Первый раз я навестила Яблочко на следующий день после возвращения во Фрелл. Он стоял под деревом и пристально разглядывал три бурых листочка, оставшиеся висеть на нижней ветке. Потом встал на дыбы, закинул голову и потянулся за листком, который ему было нипочем не достать.
Он был великолепен — весь, от бугристых мышц на задних ногах и пружинистого изгиба спины до кончиков пальцев. Видел бы его Агаллен — наверняка появились бы на свет очередные керамические шедевры.
Я свистнула. Кентавр резко повернулся и уставился на меня. Я показала ему морковку и снова засвистела песенку о русалках — его дальних родственницах. Увидев угощение, он улыбнулся и затрусил ко мне, протянув обе руки.
Скоро он уже позволял трепать ему холку и приходил на свист, даже если не видел вкусненькое. Я вызывала у него больше энтузиазма, чем морковка.
Я начала поверять кентавру свои горести. Он смотрел на меня, широко раскрыв глаза, словно все-все понимает, и я не могла удержаться от соблазна, а еще он, когда слушал, склонял голову набок, и мне казалось, будто каждое мое слово для него настоящее откровение, хотя на самом-то деле он ничего не смыслил.
— Хетти меня терпеть не может и заставляет делать, что пожелает, из-за… ладно. Оливии я почему-то нравлюсь, но от этого только хуже. Мамочка Ольга — полный кошмар. Только вы с Мэнди и любите меня на всем белом свете, только вы мне ничего не приказываете…
Яблочко смотрел мне в лицо, ласковые пустые глаза его глядели в мои, губы улыбались.
Обряд бракосочетания проводили в старом замке. Мамочка Ольга хотела, чтобы все произошло у нас дома, но отец сказал — в замке романтичнее. Против такого довода ей было нечего возразить.
Едва мы туда приехали, отец куда-то исчез — ему надо было проследить за всеми мелочами, чтобы церемония и бал-маскарад прошли как по маслу. Я ускользнула в сад навестить свои любимые деревья-канделябры — без листьев они напоминали скелеты с согнутыми в локтях руками.
Было холодно. Я прошла мимо деревьев-канделябров и стала ходить туда и обратно по вязовой аллее, чтобы согреться. Я даже нацепила маску — у меня замерз нос. Но я все равно ждала, когда приедет хотя бы
Пальцы у меня совсем ничего не чувствовали, и я решила, что можно все-таки войти. Ко мне тут же ринулась Хетти, встряхивая новыми фальшивыми локонами.
— Элла! Я томилась в разлуке с тобой!
Она рвалась обнять меня — и уж наверняка шепнуть мне на ухо какой-нибудь приказ.
Я сделала шаг назад.
— Хетти, если ты сегодня скажешь мне еще хоть слово, — прошипела я, — я сдерну с тебя парик и брошу гостям!
— Но…
— Ни слова!
Я сняла плащ, прошла к камину и сидела там, слушая, как нарастает за спиной гул голосов.
В зале не было ничего такого, ради чего стоило оборачиваться. Смотреть в пламя было гораздо интереснее, чем слушать разговоры. Я все не могла понять, почему воздух перед камином мерцает и переливается.
— Ты что, не хочешь пойти на церемонию? — Оливия тронула меня за плечо. — Можно, я тут с тобой посижу?
В зале было тихо.
— А ты разве не хочешь поглядеть, как твоя мама выходит замуж;?
Я-то как раз хотела видеть этот ужас своими глазами.
— Да ну. Я лучше побуду с тобой.
— Я иду.
Она побежала за мной, и мы тихонько сели в последний ряд. Отец с мамочкой Ольгой стояли лицом к нише, где высился верховный советник Томас, который уже начал обряд.
Слова были все знакомые — выступление Томаса состояло примерно из тех же фраз, что и речь над гробом матери. Наверное, слушатели при желании могли бы вторить ему хором. Кое-кто покашливал. Пожилая дама впереди меня мирно уснула, да и Оливия тоже скоро задремала. Мужчина, сидевший за несколько человек от нас, достал ножик и стал чистить ногти.
Только одна гостья ловила каждое слово, подавшись вперед всем телом, кивая каждой банальности и с улыбкой промокая глаза платочком. До меня донесся аромат сирени. Люсинда!
Нельзя попадаться ей на глаза! Я же дочь жениха и не смогу притвориться, будто не говорю по-киррийски. Если Люсинда узнает, что я ее провела, то будет вне себя от ярости. Я натянула маску.
Когда церемония закончится, все бросятся поздравлять молодых, вот я и улизну. Я не спускала глаз с Люсинды, готовая пригнуться, если она посмотрит в мою сторону.
Стоило сэру Томасу умолкнуть, как Люсинда грациозно вспорхнула с кресла.
— Друзья мои, я в жизни не видела столь трогательной церемонии! — звонко пропела она, направляясь к моему отцу и мамочке Ольге.
Сэр Томас просиял.
— Но дело не в занудной велеречивости этого господина…
Послышался сдавленный смешок.
— … А в любви, соединившей этих двух уже немолодых людей…
— Мадам! — возмутилась мамочка Ольга.
Люсинда ее не слышала.
— Меня зовут Люсинда, я фея и сейчас преподнесу вам чудеснейший дар!