Заколдованная Элла
Шрифт:
Я не ответила. Мэнди приходила в себя от потрясения, а я оглядывала кухню, мысленно обнимая все знакомые штучки и мелочи.
Наконец Мэнди прошептала:
— Старые Люсиндины фокусы на новый лад. — А вслух добавила: — Я страшно проголодалась. Хочешь поужинать, ласточка?
Мы поели вдвоем в кухне — компанию нам составил только попугай, поскольку в доме больше никого не было — остальных слуг отец рассчитал.
— Нравится ему, должно быть, моя стряпня, раз оставил меня при себе, — говорила Мэнди за холодными куриными крылышками
О том, какая я теперь покладистая, она больше не упоминала, но и не забывала, похоже: она держалась со мной иначе. Больше не командовала. Думаю, не хотела доставлять Люсинде удовольствие, пользуясь моим теперешним состоянием. Но Люсинда ничего бы не узнала, а меня лишили радости повиноваться.
На следующий день мы готовили бульон к заливной рыбе с диким луком на ужин для моего гостя. Я резала лук, когда прибежал мальчишка-рассыльный с обещанными опятами. На коробке была наклейка «торлин-керру». «Керру» — это «грибы», а слова «торлин» я не знала.
Мэнди осмотрела коробку и нахмурилась:
— Лапонька, сделай одолжение, посмотри, что значит слово «торлин».
Я открыла словарь и прочитала:
— «Торлин [тор-'лин], сущ., справедливость, правосудие. Торлин-кер'ру, грибы справедливости, вызывают у тех, кто их ест, взаимную приязнь и любовь; используются в эльфийских судах для улаживания гражданских тяжб».
— Ну, я его… торлин-керру!
— Да ладно, неважно, — отмахнулась я.
— Мне — важно! — Мэнди натянула уличные башмаки и набросила на плечи плащ. — Скоро вернусь. Пожалуйста, следи за бульоном.
Я помешивала в кастрюле и думала о вечернем госте. Я буду рада выйти за него — но буду ли я рада потом? Вдруг он жестокий, или тупой, или сумасшедший. Мое счастье отца не заботит — только его собственное.
Если муж окажется плохим, Мэнди, наверное, сможет приказать мне все равно быть всем довольной. А может, удастся вытянуть этот приказ и из мужа.
Чока вспорхнул мне на плечо и легонько клюнул в ухо.
— ! чоК! джумкву аззоГ.
Вот славно! Приказ! Я должна была поцеловать Чоку. Повернула голову и чмокнула его в крыло, прежде чем он вспорхнул на верхнюю полку.
— ! джумкву аззоГ, — снова пискнул он.
Я подбежала к полке и протянула руку. Птица послушно села на нее. Я поднесла попугая к лицу, но не успела коснуться губами и перышка, как он улетел и уселся на форточку. Я побежала за стулом, чтобы добраться до него, но едва я вскарабкалась повыше, как попугай снова улетел.
Через полчаса Мэнди вернулась и обнаружила, что в одной руке у меня ложка, которой я мешаю бульон, а в другой — дуршлаг, которым я ловлю Чоку, и я совсем забегалась туда-сюда и едва дышу. Наверное, проклятие сообразило, что я из кожи вон лезу, лишь бы послушаться: обошлось без обычных мучений, у меня не кружилась голова, не темнело в глазах, ничего не болело, но я плакала в три ручья. Чока не давал мне повиноваться
— Элла! Какая муха тебя укусила?!
— Не муха, а птица, — поправила я Мэнди, смеясь сквозь слезы. — Чока не дает себя поцеловать.
— Не смей целовать этого паршивца! — приказала Мэнди и сняла бремя с моих плеч.
— ! джумкву аззоГ.
— Он опять! — воскликнула я.
— Не целуй его!
—. пвоч эч джумкву аззоГ, — сказала я Чоке: вдруг он выучит маленькое дополнение к своему требованию? И повторила: — . пвоч эч джумкву аззоГ.
Ему понравилось:
—. пвоч эч джумкву аззоГ.
Уф, так-то лучше. Теперь он говорил «Не целуй меня». А я буду радоваться каждый раз, когда он это скажет.
Мы прибрали в кухне и вместо торлин-керру приготовили обычные опята.
— Наверное, отец хочет, чтобы я поела эльфийских грибов.
— Не дам дурить тебе голову, даже если ты сама не против!
В кухню заглянул отец:
— Ну, как идет подготовка к обеду? — бодро спросил он. И тут же помрачнел: — Мэнди, почему ты не стала готовить мои опята?
Мэнди коротко присела в реверансе:
— Не разбираюсь я в этих эльфийских редкостях, сэр Питер. Подозрительные они какие-то.
Я вступилась за Мэнди:
— Это я велела взять другие грибы, раз Мэнди сомневается.
— Элла, я отправил тебя в пансион не для того, чтобы выучить на поваренка. Мэнди, приготовь эльфийские опята.
Глава девятнадцатая
Я знала, как зовут моего гостя. Это был Эдмунд, граф Уоллекский, дядюшка Хеттиной подружки Цветины, — это его женитьбы она боялась до икоты, поскольку могла лишиться наследства. Вообще-то, подобное совпадение должно было меня позабавить, но я не находила себе места от страха: вдруг дядюшка окажется таким же мерзким, как племянница?
Я ждала его в кабинете с рукоделием на коленях. Не успела я устроиться, как отец открыл дверь.
— А это моя дочь Элеонора, — сказал он.
Граф поклонился. Я встала и сделала реверанс.
Граф был старше отца, на плечи ему ниспадали седые кудри. Лицо было узкое, словно у борзой, с длинным носом и обвислыми усами.
И глаза у него были печальные, собачьи, — карие, с полоской белка над нижним веком и набрякшими мешками.
Я села обратно, и граф склонился над моей вышивкой.
— Какие у вас мелкие, аккуратные стежочки. Моя матушка тоже умела делать крошечные стежки. Едва глазами различишь.
Когда он заговорил, стали видны зубы — меленькие, словно у младенца, будто у него так и остались молочные. Перед глазами мелькнула картина: малютка-граф смотрит на рукоделие в руках матери и сверкает жемчужными зубками, любуясь ее изысканной вышивкой. Когда мы поженимся, я постараюсь представлять себе, что он так же юн, как его зубы.
Граф оставил меня и с интересом повернулся к отцу: