Заколдованный круг

Хёль Сигурд

Вечера стояли долгие и светлые, воздух был такой чистый, что дышать приятно. Всякому известно, что на сетере любая хворь пропадает.

На камне у входа засиживались за неторопливыми разговорами до полуночи: здесь высыпаешься быстрее, чем внизу в селении.

По утрам над всеми сетерами вокруг озера подымался голубой дымок. Голоса далеко разносились в тишине. Коровы радостно мычали, завидев друг друга. Телята рыли землю копытцами, ревели, делали вид, что они большие быки. Иногда среди всех этих звуков раздавался собачий лай: на сетере Нурбю держали щенка, который повсюду совал нос.

Здесь на пастбищах сейчас целая деревушка.

Понемногу

коровы стали отходить, шерсть у них снова заблестела. Рано утром они чинно выходили из калиток одна за другой и двигались к лесу, вечерами в том же порядке — обратно. Впереди всегда корова с колокольчиком. Странное дело, она ни разу не водила стадо точно по старому пути. Может, по ночам придумывала, куда бы повести коров наутро?

Случалось, в тех краях попадался весной или осенью медведь; но служанки на сетерах медведей не боялись — здесь уже много лет не слыхивали, чтобы медведи драли скот. Почуяв дым и заслышав голоса, медведь обычно уходил дальше в лес. Там, в самой чащобе, он, верно, питался муравьями, — мышами, корнями и шмелиными гнездами, пока в конце июля не поспевала черника.

Прожив пять счастливых дней на сетере, все трое вернулись в селение. Кьерсти, падчерице Рённев, в начале июня исполнилось двенадцать. На будущий год, когда ей будет тринадцать, ей разрешат пробыть на сетере полмесяца. Тогда она научится сбивать масло, варить сыр и печь коржики. Что на свете вкуснее коржиков…

Внизу, в Нурбюгде, было так же спокойно, как и на сетере, — а может, даже спокойнее. В Ульстаде одна служанка управлялась со свиньями, курами и двумя оставшимися на хуторе коровами. Овец выпустили в лес, козы паслись на выгоне и сами возвращались к вечеру. Хусманы сидели по домам, в усадьбе из мужчин остались Ховард и Ларс. Колокол не звал работников на обед, тихо было в это время года и на других усадьбах. Тун зарос травой, как и тропинки между постройками.

Ховард с Ларсом потихоньку занимались делом — чинили изгороди, рубили дрова, чистили сеновал, чтобы все было готово к сенокосу. На сеновале они наткнулись на курицу, она спряталась там и высиживала яйца, они ее не тронули.

Весь день в селении было тихо. К вечеру все замирало, были слышны голоса на том берегу озера.

— Похоже, хорошее лето выдастся, — доносилось оттуда.

— Да, и ячмень неплох.

Так оно и было.

Вместе с неторопливыми, далекими голосами доносился запах клевера и меда, влажно пахло тиной, тысячелетником и шиповником и множеством всяких цветов; запахи сплетались в воздухе словно бы в душистый луг, напоминая, что на дворе лето.

Вот и июль наступил. Через десяток дней сенокос. Его приближение чувствуется — будто он там, за холмом. Тогда все кругом оживет. По всей Нурбюгде разнесутся голоса мужиков, отбивающих косы, и станет слышно, как с сочным звуком падает под косами трава, когда во всех усадьбах начнут косить. Но пока в селении тихо с утра до ночи, и отдаленное собачье тявканье кажется оглушительным, как неожиданный вопль.

Люди стараются разговаривать тише, чем обычно. Птицы уже не поют так, как месяц назад, а носятся весь день напролет за мухами и комарами для своих ненасытных птенцов. Наверное, среди птенцов попадаются и кукушата, но самой кукушки уже давно не слыхать, она улетела далеко на юг наслаждаться вольной жизнью.

После ужина Ховард отправлялся ставить сети. Кьерсти любила ему помогать, ей нравилось плыть на лодке, к тому же она знала рыбные места.

Теперь

Ховард ладил с девочкой. Раньше это не получалось. Когда они встречались, он бывал с ней ласков — такой уж у него характер. Но они могли не встречаться целыми днями. Девочка была робкой и пугливой, как звереныш: тоненькая и высокая, она тенью скрывалась вдали, и он едва успевал обернуться ей вслед. Иногда Ховард замечал, что она наблюдает за ним, когда ей казалось, что он на нее не смотрит, наблюдает не то выжидательно, не то с любопытством, кто ее знает, да он и не задумывался над этим. Бывало, посмотрит в темный угол, где нахохлившись сидит Кьерсти, и встречает взгляд огромных глаз, но она тут же отводит их, словно ее застали врасплох за чем-то запретным. Иногда, работая в конюшне или на сеновале, Ховард видел сквозь щели, как скользит мимо чья-то тень. Когда, напевая, он в сарае рубил дрова, то порою замечал, что чья-то тень пересекала полоску солнца, и слышал хруст веток — это Кьерсти неслышно подкралась к стенке сарая и, затаившись, переступает с ноги на ногу.

— Входи, я научу тебя этой песне, — говорил он. Но Кьерсти уже не было.

Так было в первые недели. Но с тех пор, как он навел чистоту в хлеву у старой Мари, все изменилось. Он встретил Кьерсти в закутке у старухи, и сразу же весь страх и робость девочки как ветром сдуло. Она говорила сама и расспрашивала его, смеялась и снова болтала. С тех пор так у них и повелось. Только, когда была поблизости мачеха, Кьерсти дичилась, как прежде.

Глаз у Рённев был зоркий, и она сразу подметила перемену. Хорошо, что Ховард с Кьерсти подружились, сказала она. С Кьерсти ведь ох как нелегко, кому как не мачехе это знать.

— Но тебе-то, мужчине, может, и проще с ней ладить, — усмехнулась она.

Ховард поставил все шесть сетей там, где показала ему Кьерсти. Потом сел на весла, и они отправились домой.

Солнце зашло, и озеро замерло, все краски поблекли, холмы и луга смутно отражались в воде, Кьерсти задумалась и иногда осторожно проводила пальцем борозду по воде. За пальцем по воде бежала рябь, тускло отсвечивая, как серый шелк.

От причала они поднялись по заросшей тропинке. Роса была такая обильная, что у них промокли ноги. Ласточек уже не было, над головой носились летучие мыши — пришел их черед ловить мух. Они беззвучно скользили в воздухе, словно ночные тени птиц.

Кьерсти немного отстала, она рвала цветы. Ховард знал, что она поставит их в воду, а утром отнесет старой Мари. К утру цветы поникнут — такие цветы вянут быстро, — но ведь подарок вое равно дорог.

На крыльце их поджидала Рённев. Он заметил, как она вздрогнула, когда он появился из-за сарая. Она поднялась и сделала несколько шагов навстречу — и Ховард почувствовал, как сладко и тяжело забилась кровь в жилке у него на шее.

Они постояли, глядя вокруг. Кьерсти проскользнула мимо них в дом. Вокруг было тихо. Поздний вечер, июль, лето.

Рённев глубоко вздохнула, потом повернулась к нему:

— Поздно, пора в дом.

Наследный клинок

В тот день, когда Рённев, Кьерсти и Ховард вернулись с сетера, Ховард поел наскоро. Ему не терпелось посмотреть на свой луг. Луг этот стал для него вроде ребенка. Других-то детей нету…

Но на лугу все было совсем не так, как он ожидал. По совести говоря, там ничего не изменилось, если и стало посуше, то лишь чуть-чуть. И вода не стекает в отвод. Вот где сухо.