Заколдованный круг

Хёль Сигурд

Антону нашли работу в Ульстаде, и он удивительно быстро освоился. Рот у него опять не закрывался, он смеялся и хвастался, дразнил хусманов и во всем разбирался куда лучше их — ведь он-то работал и учился всему у пастора, да и у самого Ховарда. Он носился по всей усадьбе, как белка, поспевал сразу всюду, но только никогда не бывал там, где ему было велено работать.

Он прижился великолепно. Изо рта его вонючей струей лились похабные истории. Хусманы посмеивались и украдкой косились на Ховарда.

Значит, вот каких работничков он сюда приманивает, этот новый хозяин…

Прошла неделя. И вот наступило воскресенье, когда в Нурбюгде должна была читаться проповедь, и приехал сам господин Тюрманн в сопровождении неторопливого Улы Викена — уже стало обычным, что господин Тюрманн не ездил один по этой безлюдной дороге.

На этот раз господин Тюрманн ночевал у кистера — пастору не хотелось его обижать, — но после проповеди он поехал обедать в Ульстад. Очень ему нравилось в Ульстаде.

Распрягая лошадей, Ховард спросил Улу, что там случилось с Антоном.

— Верно, стянул что-нибудь из клети, — равнодушно ответил Ула.

Ула не очень-то жаловал Антона.

После обеда, когда Рённев вышла на кухню, Ховард спросил пастора об Антоне. Что, пастор выгнал Антона?

Значит, Антон теперь в Ульстаде? Пастор замолчал и задумался. Гм. Гм! Ховарду пришлось напрямик спросить, что же произошло. Гм. Да. Вот ведь какое дело… Пастор растерянно посмотрел на Ховарда.

Фру Марен София давно уже подметила, что в амбар повадился вор. И вот как-то вечером она застала Антона и одну из служанок — ту, что спит на кухне, — на месте преступления. Служанка стояла на ступеньках клети, и в руках у нее был окорок, баранья нога и целая гора плоского хлеба.

Антон все отрицал, продолжал пастор, сказал, что просто шел мимо. Но фру Марен София тут же уволила обоих. Есть веские причины подозревать, что Антон как-то причастен и к той краже, которую совершили в пасторской усадьбе цыгане прошлой осенью. Во всяком случае, доказано, что цыгане провели вечер в доме его матери, и как раз в этот вечер Антон был там; и есть свидетели того, как табор двигался на юг, а Антон сидел на передней повозке. Антон же упрямо отрицал всякую причастность к этой краже и утверждал, что только немного проехался с цыганами. Когда табор расположился в полумиле от пасторской усадьбы, он бросил их и пешком пришел в усадьбу.

Что пастор посоветует Ховарду?

Н-да. Тут господин Тюрманн совсем растерялся. Если говорить откровенно, он, пастор, склонялся к тому, чтобы проявить милосердие в надежде, что страх, который пережил Антон, будет ему хорошим предостережением. Но, откровенно говоря, жена, фру Марен София, и слушать об этом не хотела. И потому… н-да…

Но, если ты, дорогой мой Ховард, возьмешь на себя риск, который несомненно связан с присутствием в усадьбе такого весьма ненадежного человека…

Пастор возвращался домой в глубокой задумчивости.

На

следующий день Ховард отправился в Клейву и увидел, что Антон, прислонившись к стенке, греется на солнышке. Из дома пахло кофе. Где только Антон его добыл?

Услышав, что Ховард говорил с пастором, Антон разрыдался и тут же рассказал совсем новую историю.

Верно, он в прошлый раз сказал не все, как есть, когда упомянул про служанку: по правде говоря, между ними кое-что было. Но только потому, что Антон такой уж добрый и никому не может отказать.

В тот вечер, стало быть, он заглянул на кухню, когда решил, что остальные улеглись, но там служанки не было. Тогда он, так сказать, пошел на поиски. И видит: стоит она на ступеньках клети, и в руках у нее окорок, баранья нога и хлеб.

Антон так увлекся, что плакать перестал.

— Я так испугался. Неси все обратно! — говорю ей. А тут уже пасторша подошла. Наверно, пряталась где-нибудь.

— Почему ты сразу этого не рассказал? — спросил Ховард.

Антон вновь разрыдался.

— Боялся! — заикаясь, выдавил он. — Боялся, что не поверят этому. Кто ты такой, Антон, подумал я, чтобы Ховард поверил тебе, а не таким господам, как сам пастор и пасторша.

— Но ведь ты же наверняка знал, что я поговорю с пастором?

— Да. Но я так далеко не загадывал.

А все же — и тут Антон заметно приободрился — пастор был не очень-то уверен, что правильно делает. Да, если подумать хорошенько, пастор почти наверняка поверил ему, Антону. Но господин Тюрманн, бедняга, и слова сказать не может, когда пасторша вобьет себе что-нибудь в голову, это Ховард и сам небось знает…

— И каждое мое слово — истинная правда, а нет — так гореть мне в геенне огненной, — торжественно заключил Антон.

А Ховард подумал: и это ложь!

Но промолчал.

Антон смотрел на Ховарда заплаканными глазами, испуганный, жалкий и хитрый. В его бегающих глазках, как всегда, читалась тайная надежда: а вдруг клюнут?

— А что там у тебя было с цыганами, которые в прошлом году украли бочку соли из пасторской клети? — спросил Ховард.

Но Антон замахал обеими руками.

Все это чепуха, наговоры. Он немного проехался в повозке, потому что путь дальний; он тогда мать проведать заходил, она совсем разболелась. Но когда цыгане стали табором, он ушел от них и не останавливался до самой пасторской усадьбы.

— Вот как? — удивился Ховард. — А мне ты тогда сказал, когда я вернулся из города, что пришел в усадьбу только к утру, уже после кражи.

— Да… нет… — Антон смешался, но всего на миг. — Я задержался чуток у знакомой девки! — сказал он.

Ховард подумал: «Если ты в этом деле замешан, убить тебя мало. Ула-то из-за этого чуть на тот свет не отправился…»

— Ясно только одно, — сказал Ховард. — Если я тебя выгоню, тебе только и останется, что побираться. Это ты понимаешь?

— Да, — прошептал Антон.