Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)

Стовер Мэтью Вудринг

Ведь дерьмо вокруг позволяло им ублажать свои желания.

Мне тоже.

Похоже, если я поджаривал кого-то по иной причине - по любой другой причине - вселенная трахала меня не стесняясь. Убил посла Криле - посадил на хвост Райте. Убил Карла - и как будто сам подарил Веру Эвери Шенкс. Мы знаем, чем это обернулось. Я ненавидел Берна за пытки и убийство Марады с Тизаррой. А он ненавидел меня за то, что я поступил так же с его любовником т"Галлом.

Я тут могу продолжать часами. Днями. Но обратимся к главному.

К Ма'элКоту.

Я побил

его. Спас Шенну, убил Берна и вынес Косалл, торчащий из собственного брюха. Мог бы оставить Ма'элКота. Нужно было оставить его.

Но я схватил его за руку и затащил за собой в Ад.

Нет, он не был ангелом или святым. Но он искренне, честно посвятил свое существование - что было шире одной жизни - делу улучшения Анханской империи. Он не был обязан. У него была невообразимая сила, безграничные богатства, совершенство тела, какого мы не видели со дней Микеланджело. И вместо того, чтобы болтать ногами, наслаждаясь всей этой сранью, он вложил все достигнутое, всего себя в дело, оказавшееся невозможным. И сошелся на этом пути с убийцей-социопатом, явно не учившимся управлению гневом.

Иисусе, хотел бы я оставить его восвояси.

Ах да, это была моя работа. Часть работы. Но скорее он просто злил меня. Я мог сломать его, а он ничем не смог бы мне помешать. Работа - лишь оправдание.

И вот почему - думаю, я не ошибусь - я едва не спился вусмерть после "Любви Пеллес Рил". Потому что стал сотрудничать с ублюдками. Продал им всё, что имел и что совершил, за милый дом, деньги и сомнительное подобие нормальной семьи. Позволил сделать себя таким же мудаком, каких картинно истреблял.

Я оставлял наш дерьмовый мир гнить в дерьме, потому что он готов был ублажить мои желания.

Но это скоро изменится.

– Хэри?
– Гейл отрывается от планшета и кивает мне.
– В эфире.

Ну ладно. Будет вам представление в драном прямом эфире.

Вот, я уже в нём, но не знаю, как облачить мысли словами. Слишком много всего. И я начинаю почти жалким: - Не так всё должно было быть.

Гейл клонит голову набок.
– Что? Я не...

– Не тебе говорю.

Поднимаю взгляд к муаровым щиткам антимагических шлемов соцполиции.
– Я говорю вам, парни. И всем, кто смотрит видео сквозь ваши шлемы. Всем, кто будет смотреть в записи. Всему мудачью. Управляющему Совету. Социальной полиции. Конгрессу Праздных.

Все вы и много других бедных ублюдков скоро умрете, потому что ваши лишенные мозгов головы были слишком тупыми, чтобы заключить одну гребаную сделку.

– Хэри...

– Вы могли получить всё. Целиком. И вы это понимали. Иисус Христос-страдалец, хоть кто из вас уделил мне внимание за двадцать пять лет? Я вырезал на лике двух миров доказательства нерушимости моего слова. Даже моя ложь становится истиной. Если я обещал вам, вы бы всё получили. Нужно было лишь сказать "да".

Всего-то. Да.

Я отдал бы вам всю затраханную планету в обмен на мир между нами. Но

вы не выбрали мир, и мира не получите.

За что спасибо.

Я качаю головой, едва заметно. Не хочется продолжать. Но нужно. Люди должны узнать. Должны понять.

– Я говорю честно: спасибо вам. Спасибо, ведь меня тошнит хуже гребаной смерти от вида гноящихся язв этой планеты. Меня тошнит от каждого из вас. Потому что вы знаете, каков наш мир, и наделены властью его изменить. Но вы не меняете. Потому что вам хорошо и так. Спасибо.

А теперь я начну вас убивать.

Гейл, похоже, только что проглотил собственный язык.

– Это не угроза. Не предупреждение. Эту стадию мы прошли. Вы уже мертвы, и скоро люди не смогут не замечать вашей вони.

Спустя дни, месяцы или годы, когда весь ваш гребаный мир сгорит дотла, кто-нибудь начнет создавать объяснения. Расскажет народам, почему их жизни проходят среди пожара. В этих сказаниях я предстану плохим парнем.

Думаю, вы уже знаете: я привык.

Сказания объяснят людям, что их семьи мертвы и мир горит, потому что я злобный сукин сын. Верьте, это правда. Я такой.

Но вы же знали.

Вы десятки лет знали, какой я злобный сукин сын. Знали, когда делали актером.

Знали, когда я убил свою жену.

Знали, когда насиловали мою дочь и когда выдирали глаза моему отцу.

Знали двадцать пять лет назад, когда я устроил самый настоящий геноцид, чтобы ускорить гребаную карьеру.

Может, помните, как я предупреждал Черных Ножей? Я рассказал им, что будет, когда я приду за ними. Они не поверили.

Как и вы.

Чисто для протокола: вас предупреждали. Снова и снова. Я предупреждал вас, делая предложение. Предупреждал, когда убивал Марка Вило. Предупреждал вас двадцать пять чертовых лет назад, беседуя с Артуро Коллбергом в Студии Сан-Франциско.

Я не спасаю людей. Я не занимаюсь ненасильственным сопротивлением и не тружусь, меняя систему изнутри. Вам следовало помнить, кто я. Кем вы хотели меня видеть.

Помните. Вспомните, когда я приду за вами.

Помните, всё могло быть иначе.

Спецохрана переминается, руки крепче сжимают приклады силовых винтовок - вполне ясный язык тела, словно заглавная строка. "Этот чертов тип - этот сломанный калека, что прикован к койке в надежно укрепленном учреждении, о котором никто даже не знает - вообразил, что мы поверим? Что он способен на большее, чем лежать и ждать смерти? Ну-ну.

Может, в следующей жизни".

И они правы. Вот только это моя следующая жизнь.

Снова поднимаю глаза к искаженному пятну, отражению собственного лица в полицейских шлемах.
– Если бы отцу дали шанс, он прожил бы и умер достойно. Он верил - верит - что использование силы ведет к деградации и уничтожению цивилизованного общества. Верит, что руки даны нам для помощи ближнему, не для его избиения.

Вам, вероятно, известно: я не разделяю этого мнения.