Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)

Стовер Мэтью Вудринг

– Или чертово прозвище.
– Кулак смотрел в землю, давая себе пару секунд надежды, что ошибся.
– Итак, Алый Беннон здоровяк, рыжеволосый, и он сильный боевой маг. А Чарли-В-Самый-Раз, его помощник, зрящий - он не таков ли: тощий как пук соломы и выше главаря на две ладони? Смеется, будто осел, которого пнули в яйца?

– Ты их знаешь.

– Не совсем.
– Он потер глаза. Тщетная попытка прогнать нараставшую мигрень.

Несколько дней, чтобы выследить беглых лошадок дочери. Типа каникулы. Стоянки в горах. Свежий

воздух и родниковая вода вместо дыма и виски. Но вместо всего этого он наткнулся на очередную мясорубку. Вот дрянь. Почему кто-нибудь не послал знака или еще чего?

Поздновато замечать мясорубку, когда уже хрен намотало.

Через некоторое время мерин убежал, а ведьма подошла к мужчинам.
– Дай погляжу на плечо.

Оба взглянули просительно.
– Ну?

Джонатан Кулак отошел с ее пути. Таннер кашлянул, булькая.
– Надеюсь, моя смерть не отвлекла тебя от важных дел. А?

Она развязала пояс-жгут. В руке был один из тех ножей. Она разрезала кожу куртки и завернула.
– Ты не умираешь.

– А если бы да, ты нашла бы минутку и оторвалась от чистки копыта долбаного коня?

– Нет.

Таннер моргнул, нахмурился, снова моргнул и оглянулся на Кулака; тот развел руками, держа ладони кверху.
– Ты спросил.

– Понял.

Лошадиная ведьма сунула руку в карман, извлекла большой ком каких-то листьев, на вид темных и сморщенных, но еще влажных. Положила в рот и задумчиво пожевала, вполне походя на довольную лошадь с полным ртом сочной травки.

– Ты совсем ненормальная, - сказал Таннер.

Она рассеянно кивнула и выплюнула листья, катая их двумя пальцами. Вложил комки в раны, натянула мокрую тунику и снова перевязала ремнем.
– Исцелишься начисто.

Встала и пошла наверх.

Цвет уже возвращался на лицо Таннера.
– Такое чувство... проклятие. Ты просто...

Голос затих. Она шагала так, будто уже забыла о мужчинах.

Кулак увязался следом.
– Эй, погоди секунду. Эй! Проклятие! Как твое чертово имя, а?

Она помедлила на краю склона.
– Они боятся крови. И там, на утесе, огриллон.

– Кто боится? И...
– Он покосился на бровку оврага.
– Ты можешь его видеть?

– Табун знает.
– Она кивнула в сторону узкого прохода, где Таннер оставил коней.
– Теперь они в порядке.

Лошади Таннера осторожно шли к ним, словно дождались разрешения ведьмы. Кулак уставился на них: - Совсем тебя не понимаю.

Казалось, ей скучно.

– Если бы я его не остановил, он мог убить тебя...

– Меня всё время убивают.

– ... а ты ему помогаешь, и какого хрена это значит - всё время убивают? А?

Она подмигнула ледяным глазом.
– Позволение.

– Дерьмо собачье.

Она шла к скалам, в сторону табуна в долине.
– Они любят его.

– Кто, лошади? Ты шутишь, на хрен? Лошади любят, значит, он хороший человек?

– Лучше

тебя.

– Ну, не дерьмо, - сказал он.
– Кто не лучше?

Она шла дальше. Здоровенный жеребец, на котором она ездила прежде, обогнул выступ скал и поскакал к ведьме. Лошади Таннера искали путь среди камней, осторожно ржали, будто звали, но боялись услышать ответ.

Он помнил их, чувствуя себя посмешищем.
– Он тут. Сюда.

Они пришли, будто поняли его.

Кулак оглянулся вниз, на Таннера.
– Твой лук здесь. И нож. Пекло, даже стрелы. Но стрелять ты сможешь не скоро.

– Если благодарность такого, как я...

– Поблагодари меня тем, что не попадешься на дороге. Убить того, кому спас жизнь - да я почувствую себя идиотом.

– Такое никому не нужно.
– Таннер помахал здоровой рукой.
– Все же спасибо.

– На хрен.
– Он уже трусил за лошадиной ведьмой.

Снова.

Лошадиная ведьма 3:

Предложения

"Девушка любит, чтобы ее просили, тупая задница".

Лошадиная ведьма, "История войны в графстве Фелтейн", пересмотренное издание

Он трусил вслед лошадиной ведьме.

Она успела сесть на коня и покачивалась так ловко, словно скакун был ее удлиненными ногами. Мужчина подался вперед, набирая скорость. Он бежал без усилий, поняв, что на лице расцвела свирепая улыбка радости - оттого, что ноги делают всё, что им приказано. Похоже, жеребец услышал его: рысь стала размашистее, и вскоре "без усилий" приказало долго жить.
– Ради всего дрянного, может, вы просто остановитесь?!

Они остановились.

Он подбежал, тяжело пыхтя.
– Наконец. Что заставило тебя передумать?

– Ничего.

– Тогда...

– Девушка любит, чтобы ее просили, тупая задница.
– Она смотрела голубиным глазом, и ее неожиданно милая, теплая улыбка заставила заерзать что-то в его груди.

– Ага, ладно, - встряхнул он головой и отвернувшись, чтобы не улыбнуться в ответ.
– Пожалуй, нужно вести заметки.

– Ты очень груб, - ответила она.
– С тобой всё резко. Одни острые углы. Вечно давишь. Орешь. Оскорбляешь. Дурной путь для общения с лошадьми.

Или с женщинами. Хотя бы с этой.

– Извини, - сказал он, удивившись, что действительно чувствует сожаление.
– Я прожил жизнь, в которой от манер было мало пользы.

– Грустно для тебя.

– Чувства тоже ничего не значили.

Кажется, он чуть задумалась.
– И все же я грущу за тебя.

– Не надо.
– Люди, которые грустят за него, могли вогнать в грусть его самого; а это опасно в тысяче разных смыслов.
– Не беспокойся.

– Приказываешь не грустить?

– Леди, серьезно, у тебя проблемы побольше, чем моя дерьмовая жизнь.