Закон Моисея
Шрифт:
А затем образы начали заполнять мой разум. Все те же образы, которыми Молли насыщала меня.
— Она всегда показывает мне этот долбаный математический тест!
Мои руки замелькали, и я сделал набросок теста с именем Молли, написанным сверху ровным плавным почерком.
Тест по математике улетучился, словно Молли вырвала его из моих рук. Я не проявлял должного уважения за отметку «А» красного цвета, обведенную в кружок. По всей видимости, Тэг был не единственным членом семьи с характером. Обведенная в круг «А» превратилась в звезду. Всего лишь в простую золотую звезду, которая затем трансформировалась
Затем Молли показала мне поля, которые выглядели в точности как те, что окружали автостраду, и я еле сдержал проклятия от разочарования. Вместо этого я зарисовал длинные золотистые колосья пшеницы, подбирая оттенок, соответствующий цвету волос Молли, в то время как она заполняла мой разум до тех пор, пока пшеница не превратилась в заросли сорняков возле бетонного тоннеля.
— Остановись! Моисей! — Тэг тряс мое плечо и хлопал меня по лицу. — Какого черта, чувак. Ты рисуешь на стенах! — где-то на фоне звучал голос Тэга. — Хотя мне насрать, что ты рисуешь на стенах.
Но связь была потеряна, и я находился в каком-то оцепенении. И был зол. Я отступил на шаг от усеянного звездами неба передо мной, размытого и затененного, и только наполовину законченного.
Я тяжело дышал, и Тэг тоже, словно он вместе со мной перешел на другую сторону и бегал в поисках своей сестры сквозь поля, которые простирались в никуда и не имели для меня абсолютно никакого смысла.
Он опустил взгляд на рисунки, которые я разбросал по полу, и начал по одному поднимать их.
— Тест по математике? С оценкой «А», обведенной в круг?
— Она красная. Оценка написана красным.
У меня не было возможности проиллюстрировать это с помощью простого карандаша.
— А это эстакада в Нефи?
Я кивнул.
— Нефи всего в часе езды от Санпит. Ты ведь знал об этом?
Я снова кивнул. И Нефи был в пятнадцати минутах севернее Левана. Все дети из Левана ездили на автобусе в школу Нефи. Это был практически один город. И я не собирался приближаться ни к одному из них. Тэг мог просить и умолять, а его обозленные зеленые глаза хоть лопнуть, но я по-прежнему не собирался обратно.
— Что насчет полей?
— Эти поля окружают эстакаду. Там есть стоянка для грузовиков, пара заправок, дешевый мотель и закусочная дальше от съезда, но это все. Это всего лишь поля и автострада, и, пожалуй, на этом все.
— А это что?
Тэг указал на стену, где мой карандаш удручающе недостоверно передал все буйство цветов и вспышек света.
Я пожал плечом.
— Фейерверк?
— Это был праздник в честь четвертого июля, — прошептал Тэг.
Я снова пожал плечом.
— Я не знаю, Тэг. Я не знаю ничего, кроме того, что она показала мне.
— Почему она просто не может сказать тебе, где она?
Тэг снова начал раздражаться.
— Это то же самое, что спросить меня, почему я не могу жить в океане. Или почему я не могу выжать тысячу фунтов (прим. пер. — 453 кг), или почему я не могу летать, черт возьми. Я просто не могу. И никакая концентрация, обучение или внимание к деталям не сделают эти
Я поднял свой альбом и осознал, что вырвал из него все до последней страницы, включая рисунки, не имеющие ничего общего с Молли Тэггард. Те страницы тоже были разбросаны по всей комнате. И ни одна не осталась не заполненной. Я начал собирать их, удрученный тем, что мне снова придется перекрашивать стены. Тэг следовал за мной по пятам, по-прежнему вцепившись в страницы, которые подобрал с пола.
— Должно быть, она там, — тихо произнес он, и я остановился, обернувшись в его сторону. Его глаза горели, а плечи были расправлены в сторону.
— Может, так и есть.
Я беспомощно пожал плечами. Я не хотел иметь ничего общего с этим.
— Но можешь представить, если они найдут ее? Особенно, если я укажу им это направление? Они бросят мою задницу в тюрьму. Ты понимаешь это? Они решат, что это сделал я.
Я не сказал «убил» ее. Это казалось слишком равнодушным, чтобы сказать ему такое в лицо, хотя мы оба знали, о чем говорили.
Неожиданно дверь в мою комнату распахнулась, и Чез ворвался внутрь. Его обычно дружелюбное лицо было искажено от тревоги, лишая его неугасающей белозубой улыбки. Облегчение быстро сменило тревогу, когда он понял, что крови нисколько не пролилось, и ни один из нас не лежал на полу выведенным из строя.
— Мистер Тэггард, вы не должны быть здесь! — произнес Чез недовольным тоном.
Затем он заметил мой рисунок, сделанный восковым карандашом, и выругался.
— Только не снова, приятель! Ты же делал такие большие успехи.
Я пожал плечами.
— У меня закончилась бумага.
Чез повел Тэга из комнаты, и тот не возражал, но возле двери он остановился.
— Спасибо, Моисей.
Чез выглядел удивленным из-за таких перемен, но, тем не менее, потянул Тэга, из комнаты.
— Я возьму вину на себя за рисование на стене. Уверен, все поверят мне.
Тэг подмигнул, а мы с Чезом оба рассмеялись.
13 глава
Моисей
Тэг был не единственным, у кого завелась привычка прокрадываться в мою комнату для приватного сеанса. Среди людей пошла молва о том, что я мог делать. Что я мог видеть. Что я мог нарисовать. Кэрол, психиатр в возрасте пятидесяти лет, которая никогда не выглядела напряженной и была замужем за своей работой, лишилась своего брата, покончившего с собой, когда ей было двенадцать. Это привело к тому, что она связала свою работу с умственными заболеваниями. Тот самый брат начал показывать мне роликовые коньки и потрепанную набивную игрушку в виде кролика с одним ухом. И я сказал ей о том, что видел. Поначалу она не поверила мне, поэтому я рассказал, что ее брат любил картофельный салат, пурпурный цвет, Джонни Карсона5 и умел исполнять только одну единственную песню на своей укулеле (прим. пер. — гавайский четырёхструнный щипковый музыкальный инструмент, внешне схож с гитарой), которую играл каждую ночь перед тем, как она отправлялась спать. Somewhere Over the Rainbow6 называлась та песня. На следующий день Кэрол отменила прием нейролептиков.