Закон Моисея
Шрифт:
Тэг рассмеялся, когда я рассказал ему это. Но смех постепенно стих, когда он резко упал на мою кровать, уставившись в потолок. Затем он обратил внимание на меня, смерив взглядом.
— Если я умру, что случится со мной?
— Почему ты думаешь, что умрешь? — спросил я, говоря, как доктор Анделин.
— Я здесь, потому что пытался покончить с собой несколько раз, Моисей.
— Да. Я знаю, — я указал на длинный шрам на его руке. — А я здесь, потому что рисую умерших людей и выбиваю все дерьмо из каждого, с кем
Он ухмыльнулся.
— Да. Я знаю, — но его улыбка тут же померкла. — Когда я не напиваюсь, жизнь просто размалывает меня, пока я не перестаю здраво рассуждать. Так было не всегда. Но сейчас происходит именно так. Жизнь просто отстой, Моисей.
Я кивнул, осознав, что слегка улыбаюсь, вспоминая, как Джорджия читала мне лекции каждый раз, когда я говорил что-то похожее.
— Смех Джорджии, волосы Джорджии, поцелуи Джорджии, остроумие Джорджии, длинные-длинные ноги Джорджии, — пробормотал я.
Я чувствовал себя комфортно рядом с Тэгом и, к своему большому смущению, перечислил список вслух.
— Что?
Я чувствовал себя глупо, но все же ответил честно:
— Пять значимых вещей. Я перечислял пять значимых вещей. Кое-кто обычно делал это всякий раз, когда я жаловался на то, как плоха жизнь.
— Джорджия?
— Ага.
— Она твоя девушка? — спросил он.
— Она хотела бы ею быть, — признался я, но никогда не признался бы, как же я сам ее хотел.
— А ты этого не хочешь? Даже несмотря на ее волосы, ее поцелуи, и ее длинные-предлинные ноги? — он улыбнулся, и это понравилось мне вопреки самому себе. Но я больше ничего не сказал по поводу Джорджии.
— Ты все еще хочешь умереть? — спросил я, меняя тему разговора.
— Поживем-увидим. Что будет потом?
— Большее. Что-то большее. Это все, что я могу тебе сказать. Это не конец.
— И ты можешь видеть, что произойдет дальше?
— Что ты имеешь в виду? Я не могу видеть будущее, если ты об этом.
— Ты можешь видеть другую сторону?
— Нет. Я вижу только то, что они хотят, чтобы я увидел, — произнес я.
— Они? Кто они?
— Любой, кто проходит, — отмахнулся я.
— Они шепчут тебе? Разговаривают? — Тэг тоже говорил шепотом, будто мы говорили о чем-то сакральном.
— Нет. Они никогда ничего не говорят. Они только показывают мне разные вещи.
Тэг содрогнулся и потер заднюю часть шеи, будто пытаясь стереть мурашки, которые подползали вверх по его спине.
— И как же ты понимаешь, что они хотят? — спросил он.
— Все они хотят одно и то же.
И, как ни странно, они своего добивались.
— Что? Что они хотят?
— Они хотят говорить. Они хотят быть услышанными.
Я никогда не выражал это словами, но ответ казался правильным.
— Значит, они не разговаривают, но хотят говорить?
Я кивнул один раз, подтверждая, что Тэг был прав.
— Почему они хотят говорить?
—
— Это то, к чему они привыкли, когда были живы? — Тэг закончил за меня.
— Да.
— И как же они общаются?
— Мыслям не требуется плоть и кости.
— Ты слышишь их мысли? — недоверчиво спросил он.
— Нет. Я вижу их воспоминания в своих мыслях.
Я предположил, что это звучало даже более странно, но это было правдой.
— Ты видишь их воспоминания? Всех их? Ты видишь всё? Все их жизни?
— Иногда кажется, что так и есть. Это может быть поток цвета и мысли, и я могу только выхватить случайные вещи, потому что все обрушивается на меня слишком быстро. И фактически я могу видеть только то, что понимаю. Я уверен, им не понравилось, если бы я мог видеть большее. Но не все так просто. Это субъективно. Обычно я вижу отдельные фрагменты и отрывки. И никогда всей картины. Но я неплохо справился с фильтрованием, и когда добился успехов, то это стало больше походить на воспоминания и меньше на одержимость.
Я улыбнулся против своей воли, а Тэг в изумлении покачал головой.
— А есть ли здесь мертвые прямо сейчас? — Тэг начал вращать головой, глядя то направо, то налево, словно, если бы он повернулся слишком быстро, то нечаянно спугнул бы призрака.
— Определенно, — солгал я.
Поблизости никого не было, ничего, что бы могло нарушить тишину, кроме кустарника за моим окном, ветки которого стучали и царапали стекло, и скрипа обуви на каучуковой подошве по линолеуму, когда кто-то торопливо проходил мимо моей двери.
Брови Тэга взметнулись вверх, и он ждал, когда я скажу ему больше.
— Мерлин Монро считает, что ты горяч. Прямо сейчас она дует тебе в ухо.
Тэг тут же начал прочищать ухо, словно в его ушной канал залетел жук и копошился там, пытаясь выбраться наружу.
Я засмеялся, удивляя сам себя, и удивляя Тэга. Обычно он был тем, кто дразнился, а не я.
— Ты прикалываешься надо мной? — засмеялся Тэг. — Так и есть! Проклятье. Я бы не стал возражать, если бы Мерлин действительно захотела ошиваться здесь.
— Да. На самом деле это не работает в подобном ключе. Я вижу только тех людей, кто связан с кем-то, с кем я контактирую или имел контакт. Я не вижу случайных мертвых.
— То есть, когда ты сказал Чезу, что его дедушка оставил кое-что для него, его дедушка показал тебе завещание?
— Он показал мне часть своего воспоминания, как он зашел в банк, как он увидел его, когда приблизился. Затем он показал мне депозитную ячейку.
Мне нравился Чез. Он был сильным, но при этом неизменно жизнерадостным, всегда что-то напевающим и заслуживающим доверия при любых обстоятельствах. Изо дня в день он работал с очень буйными людьми и никогда не терял своей доброжелательности и самообладания.