Закон Моисея

Хармон Эми

— Я таким тебя не считаю.

И это чистая правда.

Его руки крепко сжали мои, и этот контакт был настолько опьяняющим, что я захотела закрыть глаза, чтобы окружающее пространство перестало вращаться.

— Хорошо. Тогда я не хочу, чтобы ты рассматривала меня, как человека, которого нужно исправить.

Я кивнула головой, но почувствовала, как от огорчения сдавило грудь и зажгло глаза, и была благодарна за то, что арена, посередине который мы стояли, была затененной. Солнце почти село. Лишь изредка пробивались золотистые лучи заката, отбрасывая по периметру солнечные зайчики. Но в центре, где мы стояли, было темно,

и я могла ощутить, как позади меня ждали лошади. Упорно ждали. Они всегда ждали. Их тихое фырканье было для меня утешением.

— Я никогда не хотела исправить тебя. Ни за что. Не в том смысле, который ты имеешь в виду.

— Тогда что?

— В те времена я всего лишь хотела, чтобы ты смог полюбить меня в ответ.

— Чокнутый и все остальное?

— Не говори так, — запротестовала я, испытывая ту же боль, что и всегда, когда думала о том, как началась его жизнь.

— Это правда, Джорджия. Ты должна смириться с тем, кто я есть. Так же, как сделал это я.

Его голос был таким низким и тихим, что мне пришлось следить за движением его губ, чтобы не пропустить ни слова.

И снова я почувствовала присутствие лошадей за своей спиной. Я ощутила движение, а затем легкий толчок, а потом и еще один, более сильный.

— Калико хочет, чтобы ты придвинулась ближе, — прошептал Моисей.

Я шагнула чуть ближе. Калико толкнула меня еще раз, пока наши с Моисеем тела не разделяло всего несколько дюймов. Калико качнула головой возле моего плеча и тихонько фыркнула, всколыхнув своим дыханием выпавшую прядь моих волос. Глаза Моисея были расширенными, но дыхание оставалось размеренным, а руки продолжали держать мои.

Затем Калико обошла вокруг нас и остановилась прямо за спиной Моисея. Она замерла, склонив голову, глаза ее были полуприкрыты. Моисей ощущал ее, но не мог видеть. Я почувствовала, как задрожали его руки, наблюдала за тем, как он тяжело сглатывает, переводя взгляд от меня к Сакетту, который топтался поблизости. А затем Сакетт оказался за моей спиной, прижимаясь ко мне боком, поддерживая меня, как будто они с Калико замыкали круг, встав голова к хвосту, и отгоняли мух подальше. Моисей и я стояли между ними, защищенные этими массивными телами, в укромном полумраке стремительно сгущающихся сумерек.

— Могу я кое-что спросить у тебя? — произнесла я шепотом. Мое сердце колотилось так сильно, что, казалось, Моисей мог почувствовать вибрацию, отдающуюся в мои руки.

— Конечно, — его голос был таким же тихим, как и мой.

— Ты когда-нибудь любил меня?

Возможно, было нечестным спрашивать такое, когда два детектора лжи весом под тысячу двести фунтов зажимали нас между собой, но я больше не могла сдержаться.

— Я любила тебя. В глубине души я знаю, что ты не веришь, что это так. Ты не веришь, что я могла, но я любила тебя.

— Джорджия.

Мое имя практически стоном слетело с его губ, и я почувствовала, как слезы наполняют глаза и быстро стекают по щекам, стремясь, наконец, освободиться от напряжения в моей голове. Он порывисто обнял меня, привлекая ближе к себе, словно пегая лошадь, стоящая за его спиной, придала ему силы.

— Почему ты не держалась от меня подальше? — сдавленно произнес он. — Столько раз я говорил тебе уходить. Но ты не послушалась. И не дала уйти мне. И я причинил тебе боль. Я виноват в сложившейся ситуации. Я. Ты знаешь, что я потерял всех, кого любил? Каждого. И только у меня появилась надежда,

мысли, что, может, с тобой все могло бы сложиться по-другому, умирает Джи. И это доказало, что я был прав. Я не собирался позволить тебе приблизиться ко мне. Я находился в больнице для душевнобольных, Джорджия! В психиатрической лечебнице. На протяжении трех месяцев. И я не хотел, чтобы это каким-либо образом затронуло тебя. Я не пытался причинить тебе боль, я пытался спасти тебя. Я не вернулся, потому что пытался уберечь тебя… от меня! Ты понимаешь это?

Я отчаянно помотала головой, уткнувшись в его грудь и пряча лицо, а мягкий хлопок его футболки впитывал мои слезы. Тогда я этого не поняла. Ведь я считала, что он отвергает меня, отталкивает, как делал всегда. Тогда я не осознавала всего, но теперь мне все стало понятно. И это знание собрало осколки моей души и снова скрепило их вместе. Слова Моисея исцеляли, и я тоже обняла его, держа в объятиях так же, как и он меня,

больше не сопротивляясь. Его тело ощущалось твердым, сильным, крепким, таким долгожданным, и я позволила себе прильнуть к нему так, как никогда не делала раньше, испытывая спокойствие и уверенность, что он не даст мне упасть. Лошади передвинулись, и я чувствовала, как подрагивал Сакетт, словно осознавая мое облегчение. Калико тихо заржала и слегка провела носом по плечу Моисея, и я внезапно поняла, что не единственная, кто дрожал.

— Рисуй. Уходи и никогда не оглядывайся. Не люби, — произнес Моисей, уткнувшись в мои волосы. — Это были мои законы. Я решил, что как только стану свободным, буду подальше от школы, подальше от системы, я исчезну. Я ничего не хотел так сильно, как рисовать и бежать. Рисовать и бежать. Потому что только две эти вещи делали жизнь более или менее сносной. А потом появилась ты. Ты и Джи. И я начал подумывать о том, чтобы нарушить одно правило или даже два.

Мое сердце колотилось в груди, пока Моисей с трудом выдавливал из себя слова, и я сжала губы, чтобы подступающее к горлу рыдание не вырвалось в неподходящий момент и не заглушило слова, которые я так отчаянно хотела услышать.

— В конце концов, Джорджия, я нарушил только один. Я полюбил, — произнес он просто, четко, недвусмысленно.

Он любил.

А затем Калико зашевелилась и умчалась навстречу последним лучам уходящего солнца, пробивающимся сквозь дальнюю дверь, выходящую к загону. Сакетт последовал за ней, двигаясь медленным шагом и обнюхивая землю перед собой, оставляя нас с Моисеем наедине в объятиях друг друга, словно здесь их работа была закончена.

— Кто ты, Моисей? Ты другой. Я никогда не думала, что смогу снова полюбить тебя, — слезы заливали мое лицо, но я не вытирала их. — Ты не знал, как любить. А я не знаю, как вести себя с таким Моисеем.

— Я знал, как любить. И я полюбил тебя. Я просто не знал, как показать тебе это.

— И что же произошло? — спросила я.

— Илай. Илай направил меня. И он показывает мне, как это делать, — тихо ответил Моисей.

Он так и стоял, уткнувшись в мои волосы, и я была благодарна за это. Мне нужно было время, чтобы понять, как реагировать. Я знала, если посмотрю на него с жалостью или со страхом, или даже с недоверием, все, что мы построили, мгновенно разрушится. Я так же понимала, что если я захочу любить его, по-настоящему любить, а не просто желать или нуждаться в нем, то должна буду принять его таким, какой он есть.