Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке
Шрифт:
— Зачем же два одинаковых праздника? — недоумевал Стас.
— Сейчас все правоверные приносят в жертву барана — самого жирного. Так велит коран, — втолковывал Иосиф Стасу. Он почитал себя находящимся ближе к мусульманству, чем его друг, поскольку его родная прабабка была то ли из Турции, то ли совсем наоборот — была в Турцию завезена. Разное в семье говорили. Тем не менее здесь, в Марокко, Иосиф частенько свои эскапады против Стаса начинал словами: «Мы, мусульмане…» С одинаковым успехом он мог бы начать: «Мы, негры…» — меланхолию, благодушие и упрямство Стаса невозможно было пробить.
— Ты
— Исповедуй ифтидад [13] , негодник! — кричит Иосиф. — Не смотри на марокканок! («Что перед одной из них даже десять твоих Натали? Ничто! Пыль!»).
Стас вздыхает, посмеивается. И так видит — никакого сравнения! И что в ней нашел Ахмед? Святые мощи в джинсах!
11
Гяур (араб.) — неверный.
12
Саваб (араб.) — благость.
13
Ифтидад — обет воздержания.
Марокканские девушки потрясли Иосифа. Сколько грации в походке, изящества в неторопливых движениях, величия в посадке головы. С чем сравнить эти черные глаза — сплошной зрачок без радужной оболочки? Не с чем! Только здесь можно понять восточных поэтов, думал он. Только здесь. Эх, была не была, пойду знакомиться.
Но Ахмед опять зовет в автобус, и чужестранцы едут дальше. Такова туристская жизнь…
Началась она на рабатском аэродроме после шести часов лету от Москвы. Когда Иосиф окунулся в африканскую ночь на бетонке чужого аэродрома, вдохнул чужой воздух и ощутил запах недалекой пустыни, ушедшего солнца и невидимого океана, он понял, что все это ему уже знакомо, и не удивился, а лишь мучительно вспоминал, откуда эта память.
«Все так… все так…» — думал он. И лишь в зале ожидания, наблюдая в окно за подруливающим к стоянке громадным «Боингом», он догадался.
«Ну конечно же… Это от Экзюпери… Он же писал об этом! Сколько раз он приземлялся в Рабате! Сколько раз отсюда взлетал!»
Он посмотрел на часы. Было девять вечера местного. «Совсем не поздно, а такая густая ночь… В Москве полночь, а на Чукотке давно новый день».
Проснулись они в пять тридцать от протяжного заунывного крика… Где-то муэдзин молился, и его голос разносился окрест, усиленный репродукторами.
— Аллах акбар! Аллах рахман!
— Что это? — спросил Стас.
— Азан… призыв к молитве… муэдзин призывает правоверных совершить утренний намаз, молитву.
— А-а, — протянул Стас с таким видом, будто он этот азан слышит по крайней мере каждый день и это ему надоело.
— Между прочим, — наставлял его Иосиф, — намаз надо совершать пять раз в сутки.
— Это ты совершай
Он перевернулся на другой бок с намерением продолжить сон, но здесь, на новом месте, в комнатных сумерках, едва рассеиваемых светом, пробивавшимся сквозь жалюзи, ему было непривычно, и только сейчас он осознал как следует, что спать в гостях надо поменьше.
— Открой окна!
С пятого этажа «Балима-отеля» далеко был виден белый город в утренней прохладе, ряды высоких пальм, а внизу — чистая, тихая, ухоженная улочка без прохожих.
Муэдзин давно закончил свою песнь, и тут раздался страшный грохот — мальчишка тащил по булыжнику два железных ящика с кока-колой.
«Почему ящики железные? — не понял Иосиф. — Ведь кока-колу держат всегда в пластмассовых? Впрочем, это их дело…»
— Давай скорей! — поторапливал Стас.
Они быстро умылись и ринулись вниз, на улицу. До завтрака еще было два часа.
Дымчатые рабатские кошки завершали утренний обход своих владений. Они выныривали из-за каждого угла, из-за каждой подворотни. Ночь и утро — их время, в дневной суете здесь не увидишь ни кошки, ни собаки.
Вдруг из двери булочной стремительно вылетело юное создание. Сквозь совершенно прозрачную кисейную голубую рубашку просвечивало загорелое тело и узенькие белые плавки. Ребята обомлели не от ее одеяния, которое категорически запрещено кораном, а от самого факта появления чуда на безлюдной рабатской улице. Под мышкой она несла длинный батон, отщипывая от него по кусочку.
— Одалиска! — прошептал Стас.
— Тише!..
Она мельком окинула взглядом иностранцев, прибавила шагу и юркнула в невидимую дверь. Наверное, она тут и жила, просто вскочила прямо с постели в чем была и сейчас торопится приготовить завтрак.
— Она еще девочка, — опомнился Иосиф, — просто акселератка, девочкам, наверное, можно…
— Такая красавица… Прямо богиня… Жемчужина в короне Марокко!
— Давай, давай, — подзуживал Стаса Иосиф. — Скоро ты и стихи писать начнешь.
Заботливая милая женщина переводчица Ирина Павловна, как наседка цыплят, собирала под свое крыло пробудившихся туристов:
— Торопитесь, торопитесь, идемте завтракать!
Натали была еще со сна, но накрашена с избытком.
— А мы девушку видели, — заявил Иосиф.
— Да что ты?!
— Да, в ночнушке. Ей очень идет. Чего б тебе не сменить джинсы на неглиже?
— Вся голубая и прозрачная, — вздохнув, добавил Стас.
— А между прочим, советским мужчинам, передовикам производства, вовсе не к лицу чуть свет пялить глаза на зарубежных девушек! Лучше б делали зарядку! Бегом от инфаркта!
— А если она красивая? — недоумевал Стас, и, все его круглое бородатое лицо выражало святость.
— Изменщики вы коварные… чего уж там! Все мужчины одинаковы! — к Натали возвращалось хорошее настроение.
Вот тогда-то по дороге в Танжер все и началось. Как обычно, Ахмед тепло поздоровался со всеми в автобусе, как обычно, спросил, здесь ли Натали (она всегда выбирала место на последнем сиденье, там окно шире), персонально ей улыбнулся и персонально с ней поздоровался:
— О, Натали!