Заледенел дом

Лосева Александра Анатольевна

– Да нет же, - с досадой выдохнула Иефа, - шевелить разбитыми губами ей явно было трудно, - какой к чертям порядок... Посмотрите на его глаза... Дайте ему зеркало, кто-нибудь. Ааронн, у тебя лицо наполовину твоё, а наполовину - Иефа запнулась, растерянно посмотрела по сторонам, словно нужное слово могло обнаружится в траве где-нибудь неподалёку - а наполовину - твоё...

– Что за бред!

– Нет-нет, она права!
– дриада мигом оказалась возле эльфа, поднялась на цыпочки, обняла его лицо ладошками, убрала волосы.
– Ты... меняешься!

Стив пригляделся к эльфу и тихо охнул:

правая половина лица друида была такой, какой должна была быть после трансформации, такой, к какой он, Стив, оказывается, уже привык. Короткая черная с проседью шерсть, желтый кошачий глаз с вертикальным зрачком... Но левая! Как будто кто-то смывал рисунок со стены, а под ним вдруг обнаружился другой, тот, что был раньше. Левая половина лица эльфа - права была пигалица - была его лицом. Таким, каким это лицо было до трансформации. Гладкая кожа, ровная линия скул, тёмно-карий глаз под тяжеловатым веком, бровь - густая, нахмуренная. "А ведь он и правда был такой! Как я мог забыть!" - в смятении подумал Стив.

– Ты до сих пор плачешь, - тихо сказала Иефа.
– О чём ты плачешь, Ааронн?

– Я не...
– мотнул головой друид и снова закрыл лицо руками, и Стив отметил про себя, что и с руками эльфа происходили те же метаморфозы: правая была в короткой шерсти и дикая, а левая - как раньше, с длинными изящными пальцами целителя.

– Это не стыдно, Ааронн, - всё так же тихо добавила полуэльфка.
– Ты живой, а теперь ещё и наполовину настоящий.

– Прекрати!
– рявкнул эльф, отпихнул от себя жалеющие руки Этны и бросился прочь, как будто действительно стыдился, как будто его уличили в чём-то... позорном.

– Мы поговорим об этом, - грустно сказала дриада, - не сейчас, но поговорим. Может быть, вечером. Стив, мы ведь сегодня уже не тронемся с места, правда? Ты что-то такое сделал, что лес больше не взбунтуется, я права? Мы можем отдохнуть?

Стив вспомнил окровавленный ствол ясеня и кивнул: не взбунтуется, можем.

– Командуй привал, дварф, - почти вежливо почти попросил шантажист.

И Стив, дивясь сам себе, скомандовал.

И все послушались.

Иефа послушно осталась лежать, где лежала, её совомедведь послушно прикорнул рядом, маг послушно продолжил валяться в обмороке, а фамильяр - послушно охранять его покой...

Стив усмехнулся невесело в бороду, проворчал что-то на счёт костра и хвороста, который сам себя не соберёт, но тут орк дёрнул его за рукав и указал на груду веток, из которой недавно выкопал пигалицу - чем не хворост? К тому же, уже послушно лежит на поляне, и ходить никуда не надо.

Тогда воду - вспомнил Стив. У нас совсем нет воды, а нужно будет много: и пить, и на компрессы... И тогда орк кивнул и послушно отправился за водой, сообщив, что, может, ещё заодно и послушно поохотится.

Стив вздохнул и подумал, что вода, еда и костёр - это обычная отвлекалочка, что на самом деле ему, Стивану из Утгартов, Стражу Ворот, Второму в Роду, безумно страшно думать о том, что делать дальше.

До гор оставалось два дня пути.

Глава 11

Зулин

лежал на животе, подперев подбородок ладонью, и бездумно смотрел в огонь. Если бы кто-то спросил Зулина, что он делает, Зулин ответил бы, что ждёт. А если бы собеседник уточнил, чего именно ждёт Зулин, Зулин сразу ответил бы, что ждёт Большого Разговора. Ещё он сказал бы, что вообще если бы такие Большие Разговоры происходили бы регулярно с первых дней похода, партия избежала бы половины неприятностей, в которые влипла.

У Зулина болела спина. И - кажется - душа. Во втором он не был уверен. Ему подсказал Зверь. Не то чтобы Зулин так уж доверял своему фамильяру в этих вопросах, нет, просто с некоторых пор он начал сильно сомневаться в своих собственных знаниях и суждениях. И в способности наблюдать. И анализировать. И руководить.

Трудно руководить организованным отступлением, когда тебе только что отрубили крылья, и ты потерял сознание от потери крови и от боли, например. Трудно адекватно сражаться и не запутаться крыльями во врагах, если ты не умеешь этими крыльями управлять. Трудно управлять крыльями, если ты ни разу не упражнялся... А ведь когда-то думал - летать.

"Летать?
– ехидно встрял в его мысли фамильяр.
– Серьёзно?"

Когда Зулин очнулся, было уже темно, и ему показалось на секунду, что ещё идет бой, а потом - что он только что закончился, вот прямо минуту назад. Ну, ведь не мог он выпасть из реальности на целые сутки? Но оказалось - мог.

И вот он лежал на животе, потому что на спине нельзя было, да и на боку было слишком больно. Под импровизированными повязками (интересно, кто пожертвовал рубаху?) ныли и покалывали раны (видимо, лечили магией), от костра веяло мягким теплом, в лагере было тихо-тихо, как-то предгрозово тихо. И Зулин ждал Большого Разговора.

Ждал в тоске.

И это больше всего выбивало его из колеи - эта дурацкая, необъяснимая, беспричинная тоска. С чего вдруг? Почему? Но тошно было так, что хотелось уткнуться лбом в руки и тихонько завыть. Такого с ним ещё не было никогда, сколько он себя помнил... Сколько он себя помнил, ха. Смешно. А сколько он себя помнил-то? И себя ли он помнил вообще?

Лес отобрал у него крылья. Да, Зулин понимал, что они не сами отвалились, и не были выдраны с мясом, что их, скорее всего отрубили, как когда-то рога... Что злобные лианы поймали его, и поймали именно благодаря этим мерзким крыльям, и вообще - если бы не они, всё было бы по-другому... А теперь их нет, как раньше не было, разве что два шрама каких-никаких останется...

Да и не хотел он их на самом деле, демон всё это забери! Он же в шутку тогда подумал - хорошо бы крылья, он ведь и додумать-то эту мысль толком не успел, как отключился, а потом проклятая сила трансформации навязала ему это недоразумение за спиной! И они мешали, они раздражали и изнуряли, и словно живые враждебные существа, всё время пытались его уничтожить! Два кожистых диверсанта, растущих из его лопаток!

Но лес сначала дал ему всё это: крылья, рога, короткую тёплую шерсть - а потом начал отбирать, одно за другим. И ему было тошно от этого, как будто, пока у него было всё это, он был кем-то... А теперь постепенно становился никем. Снова.