Залив Гавана
Шрифт:
— Логический вывод. Предположим, что после вскрытия вы пришли сюда, чтобы снять отпечатки пальцев, и нашли фотографию несчастного русского, который только что прибыл в Гавану. Вы, естественно, позвонили Луне, который сказал, чтобы вы передали фотографию ему.
— Ничего подобного!
— Кто дал фотографию бедняжке Хеди? Вы помогали Луне все это время?
— Не таким образом…
— Все кубинские полицейские носят с собой нож для колки льда и бейсбольную биту?
— …Лучше бы вы оставались в Москве. Тогда трупов было бы меньше.
— Тут вы правы.
Осорио схватила сумку. Она была уже за дверью прежде, чем он успел понять,
Уже на улице Офелия поняла, что, кроме задвижки на двери, у Ренко не было никакой защиты на случай, если Луна вернется. Она не сказала русскому о том, каким был Луна, стоя над телом Хеди в мотеле, как покраснели его глаза и как подергивались мышцы лица, будто сжимаясь в кулак. Или позже, когда сержант сидел в архивной комнате… Пройти мимо него было все равно что гулять в тени ревущего вулкана.
Движение на Малеконе — и так всегда пустынном ночью — совсем остановилось. Не было даже парочек, которых обычно можно встретить на набережной. Офелия сердилась на Ренко, но на себя она злилась еще больше. Это она, она забрала фотографию с места преступления. Она нарушила закон. Зачем? Она поняла, что Ренко нравится рассуждать о ничего не значащих мелочах, а потом неожиданно задать главный вопрос, попадающий точно в цель. Что касается документов, которые он вытащил из портфеля, то ее на самом деле не удивило, что русские готовы пойти на все, лишь бы дискредитировать Кубу. Но все же, говорила себе Офелия, надо сохранить жизнь Ренко, пока он не улетит в Москву. Пусть совесть останется чистой!
Полная решимости больше не поддаваться на провокации Ренко, она вернулась к нему в дом. На полпути наверх Офелия услышала шаги по лестнице и тихий стук в дверь. Когда он открыл, в луче света из его квартиры она увидела очень бледную женщину с черными волосами, перехваченными лентой, в мексиканском платье и босиком. Она казалась розой на длинном стебле, очаровательным белым цветком с голубым оттенком. Офелия вспомнила, что видела ее на церемонии Сантерии. Это была подруга Джорджа Вашингтона Уоллса, балерина.
Офелия увидела, как Исабель подняла лицо и поцеловала Ренко. Офелия смутилась и отступила вниз, в темноту лестницы. Она двигалась едва дыша, пока снова не оказалась на улице.
18
— Вы совершаете ошибку, — сказал Аркадий Исабель.
— Никакой ошибки.
Она прижала его руку к своему бедру так, чтобы он почувствовал ее тело через хлопок платья, затем поцеловала его и проскользнула в гостиную. «Может быть, это был тест на наличие признаков жизни», — подумал он. Сквозь полупрозрачное платье было видно стройное тело, округлые груди с темными сосками. Если он нормальный человек, он должен был почувствовать здоровую похоть. Он действительно ощутил возбуждение, чувствуя ее дыхание на своей шее, втягивая миндальный запах ее длинных волос, похожих на черный шелк. Бледная кожа делала ее губы еще краснее.
— Никакой ошибки, — сказала
— Я думал, Гордо зовут черепаху.
— Обоих. Сергея, черепаху.
— А как вы называете Джорджа Вашингтона Уоллса?
— Я называю его бывшим. У меня теперь есть новый друг, ведь правда?
— Даже представить себе не могу, кто это…
Исабель коснулась пальто, висевшего на спинке стула, а когда он отвел ее руку, сказала:
— Расслабься. Ты странный человек, но ты мне нравишься. — Она сама нашла ром и помыла два стакана. — Я люблю сильных мужчин.
— Я не такой…
— Позволь мне судить, — она протянула ему стакан. — Я знаю, ты слышал о моем отце.
— Я слышал, что был заговор.
— Это правда. Всегда существует заговор. Можно высказывать недовольство, а он — она указала на свой подбородок характерным жестом, — он позволяет жить им до тех пор, пока они ничего не предпринимают. До тех пор, пока они все не организуют. Каждый год планируется заговор, и в нем всегда участвует половина заговорщиков и половина подсадных уток. Это кубинская демократия в действии. Но, в конце концов, мы решимся, и тогда даже информаторы скажут «Хватит». Тогда даже они будут держать язык за зубами, и эта страна станет свободной. — Она погладила Аркадия по шеке. — Но я думаю, еще не время. Это единственное место, где времени не существует. Да, люди рождаются и умирают, но время не движется. Потому что время требует новых красок, новых автомобилей, новой одежды. Или… может быть, войны. Либо того, либо другого. То, в чем мы живем сейчас, — это и не жизнь, и не смерть. Ты не пьешь…
— Нет, — только этого ему и не хватало — алкоголя и Исабель.
— Не возражаешь? — она взяла сигарету.
— Нет.
— Первой причиной, по которой мой отец согласился на заговор, были уверения его русских друзей в их полной поддержке. Это была не его идея.
— Ему следовало быть дальновиднее.
— Я думаю, мой выбор разумнее, — она глубоко вдохнула, как будто дым мог пройти по всей длине ее тела, выдохнула и развернулась. Раскинула руки так, что платье обтянуло ее и дым шлейфом заклубился сзади. — Я убеждена, что мы самые лучшие. Английские танцовщицы слишком скованны, русские слишком серьезны. У нас есть и вдохновение, и техника, и мы рождаемся с музыкой в душе. Мне не будет равных, как только я уеду, как только у меня будет письмо и билет.
— Письмо еще не пришло.
— Придет. Должно прийти. Я сказала Джорджу, что мы постараемся вернуться в Москву вместе.
— Вы и я?
— Да, разве это не самый простой способ? — Исабель остановилась рядом с пальто, и пепел от ее сигареты попал на рукав. — Ты женат?
Аркадий стряхнул пепел и схватил Исабель за запястье. За ее тонкое элегантное запястье. Он подвел ее к двери:
— Уже поздно. Как только для вас что-то будет, я вам скажу, обещаю…
— Что ты делаешь?
— Я говорю, спокойной ночи.
— Я еще не закончила.
— Я закончил.
Он вытолкнул ее, мельком выглянув в коридор. Она выглядела, как раздавленная моль. Он захлопнул дверь.
— Сукин сын, — послышалось из-за двери. — Ты, хрен собачий. И твой друг Сергей тоже. Он все время говорил об этом тупом заговоре, из-за которого погиб мой отец. Ты такой же, еще один педераст… твою мать!
Аркадий запер дверь:
— Мне очень жаль. Я не говорю по-испански.