Заложник страсти

Лакомка Ната

– Ты столько меня мучила!
– возмутился он.
– Я что, по-твоему, каменный болван?!

– Ах, как люблю, когда ты, Маркетта, ругаешься, валяясь у моих ног, - Сафора толкнула его в плечо босой ступней.
– Подай мне вина и налей себе.

– Вот это уже правильный разговор, - проворчал Марко, даже не огрызнувшись на обидное прозвище. Он поднялся, превозмогая сладкую истому, и налил два бокала. Из одного сразу отхлебнул сам, другой поднес Сафоре, но она даже не протянула руки.

– Что надо сказать?
– напомнила она строго.

Марко

скривился, как от уксуса, хотя вино не было кислым. Но тут же поклонился и сказал, сдерживая гнев:

– Примите, госпожа.

– Ты быстро учишься, - заметила Сафора, забирая бокал.
– Что ж, с массажем ты не справился, но смог меня развлечь, поэтому наказан сегодня не будешь. Можешь идти.

Он ушел сам, не дожидаясь, пока она даст ему магического пинка, но на пороге оглянулся. Капра не забывают оскорблений. А этого он точно не забудет до смерти.

[1] Речь об иудейском царе Давиде и красавице Вирсавии

28

Кто бы мог подумать, что игра окажется такой изысканной?

И кто бы мог подумать, что этот красивый самец сможет привести меня к восторгу, даже не прикоснувшись. Анунча принесла ужин, зная, что я не успела поесть, а я даже не заметила - лежала, глядя в потолок, и улыбалась собственным мыслям.

– Пора бы и подкрепиться, - Анунча поставила передо мной маленький переносной столик, на котором красовались разноцветные блюдца с самыми разнообразными закусками - легкими и сытными, что можно было поесть на ночь без опаски отяжелить желудок. Маринованные крохотные рыбки, тертый сыр с кислым соусом, запеченные на пару пирожки, в которых тесто было тонким, как лист папируса, а начинку составляли рубленая зелень и взбитые с солью яйца.

Я села, поджав ноги, схватила пирожок и откусила сразу половину.

– Что там делает наш почетный гость?
– спросила я, едва прожевав.

После приключений с Марко ужасно хотелось есть, и я отдала должное и пирожкам, и рыбе.

– Спит, что он еще делает?
– ответила Анунча, расправляя покрывало, которым мне предстояло укрыться.

Я невольно передернула плечами. Спит! Бесчувственное бревно.

Анунча разложила покрывало, наклонилась, чтобы подобрать брошенную одежду и вдруг замерла. Я проследила ее взгляд.

Конечно же, моя служанка заметила, что у постели валялась рубашка Марко, а на мраморных плитах виднелись следы мужской страсти.

Покачав головой, служанка аккуратно сложила одежду и зачерпнула воды из бассейна, чтобы замыть пол.

– Не спрашивай ни о чем, - сказала я, делая вид, что больше всего увлечена едой.

– А я ни о чем и не спрашиваю, - проворчала Анунча, - только молюсь.

Прикончив четвертый пирожок, я ощутила сытость и негу. Конечно, тело мое не было удовлетворено полностью, но навалилась благодатная усталость - я уже и забыла об этом чувстве.

– О чем же ты молишься, моя дорогая Анунча?
– спросила

я лениво, вытягиваясь на ложе.

– Молюсь, чтобы у вас, госпожа, не отнялся ум, как бывает с женщинами в возрасте, когда рядом появляются молодые и горячие парни.

– Это я - женщина в возрасте?
– я даже усмехнулась, чтобы показать, как мало меня затронули слова служанки.

Но слова затронули. И черная обида так и вскипела в сердце. Но Анунча была предана, и служила возле меня уже несколько лет. Она была троюродной сестрой Бенони - моего второго мужа, и я не могла сорвать на ней злость. Пока не могла. Но если она не остановится...

– Пусть вы выглядите молодо, - сказала Анунча, - но душа у вас вовсе не молода. И сейчас я вижу, что вы совершаете глупости, - она так яростно терла полы, словно хотела протереть дыру в мраморной плите.
– Как будто этот юнец околдовал вас!

– Он? Меня? Да ты бредишь, моя дорогая!
– я даже рассмеялась, но Анунча только еще больше нахмурилась.

– Это вы бредите. Вы или слепы и нарочно закрываете глаза, чтобы не видеть, что видят другие.

– И что же они видят?
– я приподнялась на локте, и Анунча замолчала, уловив угрожающие нотки в моем голосе.

– Говори же, - сказала я, растягивая слова.

– Мне нечего сказать, - ответила она быстро.

– Только что болтала, а теперь нечего? Нет уж, если начала, то надо закончить, - я поманила ее пальцем.
– Или призвать колдовские силы, чтобы помогли развязать язычок?

– Что я такого сказала?!
– возмутилась Анунча, так и подпрыгнув.
– Только правду! А вы сразу грозитесь колдовством! Об этом уже все служанки шепчутся! Еще немного - и дойдет до горожан. А когда король узнает, что вы тут творите с его сыном...

– И что же творю?

– Вы влюбились в этого мальчишку, - сказала служанка с вызовом.
– Только самой себе боитесь в этом признаться. Потому что проиграли эту войну. Я же помню, как вы говорили: Капра - мерзкие, Капра - выскочки, да меня стошнит, если сяду с ними за стол... Теперь вижу, вас не тошнит, - она ткнула в то место на полу, которое до этого момента усердно мыла.

– Мне очень интересно твое мнение, - промурлыкала я, с трудом сдерживая гнев.

– А мне интересно, когда ваши игры закончатся, - сказала она.
– Вы же играете и с ним, и с собой, и со своим сердцем - да простят меня небеса!

– Мое сердце - не твоя забота, - отрезала я.

– Кто же о нем позаботится, если даже вы про него позабыли? Женщине надо, чтобы рядом был мужчина, - сегодня моя служанка взлетела на пьедестал глупости, раз решила повторять слова Бефаро, но ее это не смущало.
– Но вы и сами не едите, и другим не даете! Выгнали бедную Петру! За что, спрашивается?!

– Может, мне и тебя выгнать?
– спросила я сладко-сладко.

Анунча, наконец, поняла, что зашла слишком далеко, забормотала извинения и удалилась, унеся с собой столик и остатки еды.